Тут смысл в чем? Стафилококк, конечно, от перца не погибает. Но организм хуеет и начинает брыкаться, поскольку он тоже живой. Организм у любого существа, Алкаш, мудрый, но наивный. Обмануть его — два пальца обоссать. А вот победить — очень трудно… К тому же перец локально поднимает температуру и тащит на себя кровь. А кровь — это тоже жизнь, как и водочка. С ней придет все, что надо и уйдет все, что не надо.
Я выдохнул, покачал головой и выпил — как в котел с кипятком нырнул. Организм даже не охуел — опизденел. Он проснулся с такой силой и недоумением, что меня подбросило вверх. Глотка сгорела тут же и перестала ощущаться вообще. Огромный солнечный шар поселился внутри меня и рос, как на дрожжах. Я перестал дышать и даже не мыслил, что когда-нибудь начну дышать снова. Вася в моих глазах стал разбухать, потом потек куда-то вниз вместе со слезами. Я схватился за горло и показал свободной рукой на пакет с апельсиновым соком, на что Вася сложил самую заурядную фигу.
— Это что? — наконец сипло выговорил я лет через двести, — просто перец?
— Ну, конечно! — заржал Вася. — Это специальный перец! Для Алкашей. И кашлять, кстати, тоже нельзя.
Я и не думал начинать кашлять. Это было, видимо, то же самое, что вырвать себе кадык. Я наступил на горло всем песням и звукам, которые только знал. Но понемногу мир стал не так уж плох. В нем появилось тепло, нега и запах сала. Из него исчезло «вчера» и «завтра». И появилось «сегодня».
— Так вот, — продолжил Вася, наливая по второй, — тебе с перцем? Ладно, ладно, не вставай, без перца… Так вот, гланды, или по-нашему, по-научному, небные миндалины — часть лимфатической системы. Они, Алкаш, в какой-то мере отвечают за иммунитет. Уберешь миндалины — от инфекции не спасешься, но она осядет уже не на них, естественно, а пойдет глубже. Так что — не режь. Закаляйся там, обливайся, и будь целеньким. В организме ненужных частей нет. Это тебе любая женщина скажет.
Карат под столом самозабвенно расправлялся с суповой костью. Слышался скрип испуганных хрящей и хрумканье. За несколько минут он съел ее полностью. Я всегда удивлялся — каким образом он их перетирает. Не мясо, не суфле. Была кость — нет кости. Как-то шурин Митрича принес ему искусственную. У него убежала собака, и была у этой собаки игрушка — огромная долгоиграющая кость из какого-то сплава, пластмассы, или еще чего. Кость эта едва заметно пахла мясом и благополучно прожила у шурина полгода. В инструкции рекомендовалось почаще ее мыть щеткой, про срок службы не говорилось ничего, а мелким шрифтом сообщалось, что если отдельные мелкие кусочки игрушки попадают в организм собаки, то это не опасно, поскольку она из органики на 100 процентов. Подразумевалось, видимо, что эта кость — вечная. У Карата это буржуйское изделие прожило ровно 15 минут. Митричев шурин долго не верил и все искал эту кость, пьяный, вокруг сторожки. Думал, что Карат ее закопал.
Через часок Вася ушел, а я откинулся на подушку и стал выздоравливать. Телевизор бубнил про политику, а я смотрел в потолок и думал. Как-то вдруг резко захотелось двигаться, бегать, прыгать и надрываться. Ну что за блядский организм! В здоровом виде он не хочет делать ничего. Любое движение для него — нудная необходимость, тоскливая обязанность и одолжение хозяину. Но едва стоит лишить его этой возможности, как ему, видите ли, сразу это жизненно важно. Мудрый, говоришь? Но наивный, говоришь? Ладно, завтра ты у меня взвоешь… А почему не сегодня, спросил организм. А потому что твой хозяин слегка пьян. Так ты и завтра будешь пьян, сказал организм. Почему это, спросил я. Так ты каждый день пьян, сказал организм. И давно, спросил я. Да, почитай, лет пять уже, сказал организм. А трезвый я бываю, спросил я. А ни хуя, сказал организм. Дык, пора завязывать, сказал я. Организм с изумлением замолчал. Потом он тихо согрелся, благодарно свернулся калачиком и уснул. Мы спали как убитые. Я и мой организм…
Я — ночное облако.
Я — облако в ночи.
То, что ты видела раньше — это физическая оболочка, она может порваться, исчезнуть, постареть. Облако в ночи не стареет. Оно проходит сквозь деревья, траву, оно уходит в землю и возрождается из воды. Оно — вечно. За тысячи лет оно растворило в себе мысли, чувства, взгляды, слезы миллиардов людей. Его нельзя убить, нельзя дотронуться до него. Но его можно почувствовать.
Закрой глаза. В тебе тоже есть свое облако. Когда ты засыпаешь или думаешь о чем-то, облако выходит из тебя. Оно — реально. Твое тело живет там, где надо есть и пить. Твое облако не требует пищи. Но оно требует света, ночи, дождя, травы, другого облака, неба, потому что оно и есть — свет, ночь, дождь, трава, другое облако, небо. Ты не можешь исчезнуть, потому что это все нельзя убить. Не замечать можно, но убить — нельзя. И вот ты летишь ночью — почти незаметное в темноте. Ты теперь чувствуешь себя по-другому, потому что руки, ноги, позвоночник, глаза, губы — все это не нужно облаку. Тело теперь фантомно. Оно призрак облака, как, может быть, настоящее облако — призрак воды.
Земля шелестит внизу. Ты проходишь сквозь ветви самых высоких деревьев, скользишь по горам, смешиваешься с другими облаками. Ты — нигде не кончаешься. Что означает — нигде не начинаешься.
Все твое почти исчезает. Остается ровно столько, чтобы не потерять себя вовсе. Все святые умерли, все боги умерли, тебя не надо спасать, не надо гнаться за тобой. Бесформенность, пожалуй — самая изысканная форма. И ее может создать твое облако и ее нельзя повторить.
А теперь открой свои фантомные глаза, вытяни руки, через которые проходит свет и в которых преломляются млечные звезды. Дыши фантомными легкими, впитывая небо, которому миллиарды лет. Слушай, призрак своего облака! Когда через много лет на этой ступеньке вселенной не останется ничего, кроме огня — ты не исчезнешь. Ты пройдешь сквозь ад, сквозь рай, но это все иллюзия, это все придумали даже не облака — люди. Когда-то Казимир Малевич писал картины, пытаясь отразить мир таким, каким он его видит. Но все дело в том, что люди смотрели глазами, а Казимир пытался писать сердцем. Он пытался по-всякому, ломал линии, изображая куски мира. А потом — прозрел. И появилась последняя картина вселенной — «Черный квадрат». Искусство кончилось. В ряду других картин квадрат — абстрактная нелепица, взбрык эстета, жест уставшей кисти. В ряду картин Малевича он похож на смерть его облака. Больше Казимир мог бы не рисовать.
Так вот, когда через много лет на этой ступеньке вселенной не останется ничего, кроме огня — да сохранит тебя кто-нибудь от черного квадрата…
…Минус 9 по Цельсию — температура детская. Я бежал голый по пояс, дыша носом. Снега еще было мало, тропинка еще вовсю использовалась дачниками и была в меру утоптана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Я выдохнул, покачал головой и выпил — как в котел с кипятком нырнул. Организм даже не охуел — опизденел. Он проснулся с такой силой и недоумением, что меня подбросило вверх. Глотка сгорела тут же и перестала ощущаться вообще. Огромный солнечный шар поселился внутри меня и рос, как на дрожжах. Я перестал дышать и даже не мыслил, что когда-нибудь начну дышать снова. Вася в моих глазах стал разбухать, потом потек куда-то вниз вместе со слезами. Я схватился за горло и показал свободной рукой на пакет с апельсиновым соком, на что Вася сложил самую заурядную фигу.
— Это что? — наконец сипло выговорил я лет через двести, — просто перец?
— Ну, конечно! — заржал Вася. — Это специальный перец! Для Алкашей. И кашлять, кстати, тоже нельзя.
Я и не думал начинать кашлять. Это было, видимо, то же самое, что вырвать себе кадык. Я наступил на горло всем песням и звукам, которые только знал. Но понемногу мир стал не так уж плох. В нем появилось тепло, нега и запах сала. Из него исчезло «вчера» и «завтра». И появилось «сегодня».
— Так вот, — продолжил Вася, наливая по второй, — тебе с перцем? Ладно, ладно, не вставай, без перца… Так вот, гланды, или по-нашему, по-научному, небные миндалины — часть лимфатической системы. Они, Алкаш, в какой-то мере отвечают за иммунитет. Уберешь миндалины — от инфекции не спасешься, но она осядет уже не на них, естественно, а пойдет глубже. Так что — не режь. Закаляйся там, обливайся, и будь целеньким. В организме ненужных частей нет. Это тебе любая женщина скажет.
Карат под столом самозабвенно расправлялся с суповой костью. Слышался скрип испуганных хрящей и хрумканье. За несколько минут он съел ее полностью. Я всегда удивлялся — каким образом он их перетирает. Не мясо, не суфле. Была кость — нет кости. Как-то шурин Митрича принес ему искусственную. У него убежала собака, и была у этой собаки игрушка — огромная долгоиграющая кость из какого-то сплава, пластмассы, или еще чего. Кость эта едва заметно пахла мясом и благополучно прожила у шурина полгода. В инструкции рекомендовалось почаще ее мыть щеткой, про срок службы не говорилось ничего, а мелким шрифтом сообщалось, что если отдельные мелкие кусочки игрушки попадают в организм собаки, то это не опасно, поскольку она из органики на 100 процентов. Подразумевалось, видимо, что эта кость — вечная. У Карата это буржуйское изделие прожило ровно 15 минут. Митричев шурин долго не верил и все искал эту кость, пьяный, вокруг сторожки. Думал, что Карат ее закопал.
Через часок Вася ушел, а я откинулся на подушку и стал выздоравливать. Телевизор бубнил про политику, а я смотрел в потолок и думал. Как-то вдруг резко захотелось двигаться, бегать, прыгать и надрываться. Ну что за блядский организм! В здоровом виде он не хочет делать ничего. Любое движение для него — нудная необходимость, тоскливая обязанность и одолжение хозяину. Но едва стоит лишить его этой возможности, как ему, видите ли, сразу это жизненно важно. Мудрый, говоришь? Но наивный, говоришь? Ладно, завтра ты у меня взвоешь… А почему не сегодня, спросил организм. А потому что твой хозяин слегка пьян. Так ты и завтра будешь пьян, сказал организм. Почему это, спросил я. Так ты каждый день пьян, сказал организм. И давно, спросил я. Да, почитай, лет пять уже, сказал организм. А трезвый я бываю, спросил я. А ни хуя, сказал организм. Дык, пора завязывать, сказал я. Организм с изумлением замолчал. Потом он тихо согрелся, благодарно свернулся калачиком и уснул. Мы спали как убитые. Я и мой организм…
Я — ночное облако.
Я — облако в ночи.
То, что ты видела раньше — это физическая оболочка, она может порваться, исчезнуть, постареть. Облако в ночи не стареет. Оно проходит сквозь деревья, траву, оно уходит в землю и возрождается из воды. Оно — вечно. За тысячи лет оно растворило в себе мысли, чувства, взгляды, слезы миллиардов людей. Его нельзя убить, нельзя дотронуться до него. Но его можно почувствовать.
Закрой глаза. В тебе тоже есть свое облако. Когда ты засыпаешь или думаешь о чем-то, облако выходит из тебя. Оно — реально. Твое тело живет там, где надо есть и пить. Твое облако не требует пищи. Но оно требует света, ночи, дождя, травы, другого облака, неба, потому что оно и есть — свет, ночь, дождь, трава, другое облако, небо. Ты не можешь исчезнуть, потому что это все нельзя убить. Не замечать можно, но убить — нельзя. И вот ты летишь ночью — почти незаметное в темноте. Ты теперь чувствуешь себя по-другому, потому что руки, ноги, позвоночник, глаза, губы — все это не нужно облаку. Тело теперь фантомно. Оно призрак облака, как, может быть, настоящее облако — призрак воды.
Земля шелестит внизу. Ты проходишь сквозь ветви самых высоких деревьев, скользишь по горам, смешиваешься с другими облаками. Ты — нигде не кончаешься. Что означает — нигде не начинаешься.
Все твое почти исчезает. Остается ровно столько, чтобы не потерять себя вовсе. Все святые умерли, все боги умерли, тебя не надо спасать, не надо гнаться за тобой. Бесформенность, пожалуй — самая изысканная форма. И ее может создать твое облако и ее нельзя повторить.
А теперь открой свои фантомные глаза, вытяни руки, через которые проходит свет и в которых преломляются млечные звезды. Дыши фантомными легкими, впитывая небо, которому миллиарды лет. Слушай, призрак своего облака! Когда через много лет на этой ступеньке вселенной не останется ничего, кроме огня — ты не исчезнешь. Ты пройдешь сквозь ад, сквозь рай, но это все иллюзия, это все придумали даже не облака — люди. Когда-то Казимир Малевич писал картины, пытаясь отразить мир таким, каким он его видит. Но все дело в том, что люди смотрели глазами, а Казимир пытался писать сердцем. Он пытался по-всякому, ломал линии, изображая куски мира. А потом — прозрел. И появилась последняя картина вселенной — «Черный квадрат». Искусство кончилось. В ряду других картин квадрат — абстрактная нелепица, взбрык эстета, жест уставшей кисти. В ряду картин Малевича он похож на смерть его облака. Больше Казимир мог бы не рисовать.
Так вот, когда через много лет на этой ступеньке вселенной не останется ничего, кроме огня — да сохранит тебя кто-нибудь от черного квадрата…
…Минус 9 по Цельсию — температура детская. Я бежал голый по пояс, дыша носом. Снега еще было мало, тропинка еще вовсю использовалась дачниками и была в меру утоптана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37