Правда, Пэмми?
Пэм, не отрывая взгляда от карт, ответила:
— Я в вашей дурацкой дуэли не участвую.
— Большое спасибо, дорогая. Не пойму я, Лайнус, к чему ты клонишь. По-твоему выходит, что если мне нравится легкая болтовня и шутки, то я уже и врун, и лицемер. В зеркало бы иногда посматривал. Сам-то та еще красотка.
— Гамильтон, в зеркало я смотрю ежедневно. А сказать я хотел только то, что ты сам захлопываешь перед собой последнюю дверь, ведущую — быть может — к спасению. Это доброта и честность. У тебя осталось еще лет тридцать пять; жизнь теперь покатится под гору.
— Да какого… — Гамильтон вскочил на ноги и потянулся к костылям, стоявшим в углу, над грудой обуви и кошачьим туалетом. -…Междометие, выражающее крайнюю степень неудовольствия, — поправил сам себя Гамильтон. — Только все это ни-ко-му-не-нуж-но, — преувеличенно внятно произнес он. (Гамильтон как раз примерно в то время озаботился своим произношением и стал брать в прокате только английские кассеты, чтобы скорректировать свой акцент в сторону британского.) — С меня хватит, не собираюсь я сидеть у этого проповедника. Пойду-похромаю домой. Пэм, ты как? Идешь или останешься здесь, чтобы стать настоящей в обществе Иисуса и наших друзей-приятелей?
Пэм посмотрела ему прямо в глаза:
— Я еще посижу, недолго.
— Прекрасно, до-ро-га-я. Пошкандыбал я.
Венди помогла ему с костылями. Он вышел на улицу, прямо под дождь, проорал нам со двора: «Пошли вы все!…» и потащился в сторону дома Пэм, хотя тогда нам казалось, что в демерольный туман. Сидя вокруг стола, мы молча сложили в коробку карты и фишки.
— Забудет он все это, — вздохнула Пэм, ловко собрав со стола три бокала пальцами одной руки, — Он не из тех людей, которые способны измениться. Эх, кто бы мне объяснил, почему такие мудаки всегда настолько привлекательны и сексуальны? Ну не врубаюсь.
Я спросил:
— Слушай, Лайнус, зачем было все это устраивать?
— Не знаю, — ответил он честно. — Я просто должен был это сказать. Я боюсь, что мы уже никогда не изменимся, что мы потеряли даже способность что-то менять в себе. Ты об этом хоть иногда задумываешься?
— Да, — ответил я.
На следующее утро все было забыто.
Решив зайти к Гамильтону, я столкнулся на улице с Меган. Она шла в компании двух таких же тринадцатилетних подружек и одного приятеля. Все четверо дымили как паровозы, на парне были штаны мешком, а девчонки нарядились в одинаковые до ощущения клонированности шмотки; одинаковая косметика и прически еще более усиливали впечатление биоидентичности (совсем как когда-то Карен, Пэм и Венди). Я спросил:
— Ты куда-то собралась, Мег?
— Да так.
— «Так» — это как, где это твое «так»?
— Идем делать добрые дела, папа. Пасхальные подарки деткам-дебилам.
Ее друзья захихикали. Я вдруг понял, что Меган впервые была не рада видеть меня, мое присутствие ее тяготило. Умом-то я все понимал, но заноза в душе осталась.
— Не забудь, бабушка с дедушкой ждут тебя к ужину.
Она со вздохом закатила глаза, ее друзья демонстративно смотрели куда-то в сторону.
— Хорошо, папа.
Подростки-мучители. Смешно сказать, я был уверен, что без проблем преодолею вместе с дочкой ее трудный возраст. Как и большинство родителей, я думал, что у меня есть «волшебная палочка», при помощи которой дочь-подросток превратится из противника в друга. Как бы не так.
12. Будущее еще загадочней, чем ты думаешь
Наша кинокарьера началась дождливым утром в начале 1993 года (во вторник дело было); нарциссы еще крепко спали в траве, а с неба, словно из мокрого кухонного полотенца, сочилась серая мутная влага. Пэм, занимавшаяся гримом и прическами в нашей бурно развивавшейся в те годы кино— и телеиндустрии, договорилась, что мы — я, Гамильтон и Лайнус — заглянем к ней на съемки, которые на сей раз проходили на натуре по соседству с нами, прямо на склоне холма сразу за Рэббит-лейн. Снимали они тогда так называемый «Фильм недели», что-то в жанре «мама-теряет-ребенка-но-получает-ребенка-обратно», который с тех пор стал нам так хорошо знаком.
Рынок недвижимости в январе замирает, и у меня оставалось еще несколько свободных дней, в течение которых я мог играть в карты или просто убивать время. Лайнус, вольный стрелок, вообще мог брать выходные когда ему удобно. Мы вдвоем решили прогуляться до места съемок пешком и там уже встретиться с подъехавшим на машине Гамильтоном. Чтобы срезать угол, мы прошли через площадку для гольфа. Наткнувшись на потерянный мячик, мы устроили возню за право обладания этой ценностью, в результате чего Лайнус поскользнулся и упал на колени в кофейного цвета жижу. «Да, в вольной жизни есть свои преимущества», — задумчиво сказал Лайнус, сдирая с колен какую-то прилипчивую траву, тем временем грязь неумолимо растекалась по его брюкам.
До места съемок на Саутборо-драйв мы добрались перемазанные с ног до головы, весьма похожие внешне на участников массовки, но чувствуя себя здесь абсолютно посторонними. Гамильтоновский «джэвелин» уже стоял на обочине, и мы побрели, сами не зная куда, мимо вереницы белых фургонов и пикапов — неизменного атрибута любых натурных съемок. Мы отыскали Пэм.
— Так, гребите к фургону с буфетом, перехватите там что-нибудь, — распорядилась она. — Ждите меня там.
— Где звезды? — спросил Лайнус.
— Ребята, вы чего ждали? — удивилась Пэм. — Думали, тут вам хор девочек покажут, да чтоб каждая волокла на себе здоровенный пенопластовый булыжник? Или римских центурионов, разъезжающих на тележках для гольфа? Главное правило в кино: «Быстро-быстро собрались и — ждем!» Все, я пошла, через пять минут буду.
Мы поели холодных макарон и стали разглядывать толстые кабели, пересекавшие площадку в разных направлениях. Нам вдруг стало невыносимо скучно.
— Задолбало все это, — выразил общее мнение Гамильтон. — Пора сваливать.
Мы совсем уже было намылились сваливать, как меня окликнула Тина Лоури, моя старая школьная знакомая:
— Ричард! Ричард Дорланд, ты ли это? Это я, Тина.
У Тины, как и у большинства людей, работающих в кино или на телевидении, было слегка «извини-тороплюсь-не-могу-долго-говорить» выражение на лице. С узкой полоски чистого неба между тучами вдруг проглянуло солнце, и под его лучами эффектно сверкнул висевший на шее Тины экспонометр.
— Тина? Ты? Здесь?
— Ну да. А ты — ты-то как здесь? Массовка? Или вы в группе?
— Да нет. Я просто живу неподалеку. У нас тут одна подружка работает. Гримером. Пэмми. А ты тут кто? Режиссер-продюсер?
— Ну, до этого мне далеко. Я — ассистент режиссера, «А-эр». В общем, невелика шишка, вот только работы — завались. А ты что, Пэм знаешь?
— Да мы с ней вместе выросли, жили вон там, ниже по склону. А это Гамильтон, — я ткнул пальцем в перепачканную дубину, стоявшую рядом со мной, — ее любимая куколка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Пэм, не отрывая взгляда от карт, ответила:
— Я в вашей дурацкой дуэли не участвую.
— Большое спасибо, дорогая. Не пойму я, Лайнус, к чему ты клонишь. По-твоему выходит, что если мне нравится легкая болтовня и шутки, то я уже и врун, и лицемер. В зеркало бы иногда посматривал. Сам-то та еще красотка.
— Гамильтон, в зеркало я смотрю ежедневно. А сказать я хотел только то, что ты сам захлопываешь перед собой последнюю дверь, ведущую — быть может — к спасению. Это доброта и честность. У тебя осталось еще лет тридцать пять; жизнь теперь покатится под гору.
— Да какого… — Гамильтон вскочил на ноги и потянулся к костылям, стоявшим в углу, над грудой обуви и кошачьим туалетом. -…Междометие, выражающее крайнюю степень неудовольствия, — поправил сам себя Гамильтон. — Только все это ни-ко-му-не-нуж-но, — преувеличенно внятно произнес он. (Гамильтон как раз примерно в то время озаботился своим произношением и стал брать в прокате только английские кассеты, чтобы скорректировать свой акцент в сторону британского.) — С меня хватит, не собираюсь я сидеть у этого проповедника. Пойду-похромаю домой. Пэм, ты как? Идешь или останешься здесь, чтобы стать настоящей в обществе Иисуса и наших друзей-приятелей?
Пэм посмотрела ему прямо в глаза:
— Я еще посижу, недолго.
— Прекрасно, до-ро-га-я. Пошкандыбал я.
Венди помогла ему с костылями. Он вышел на улицу, прямо под дождь, проорал нам со двора: «Пошли вы все!…» и потащился в сторону дома Пэм, хотя тогда нам казалось, что в демерольный туман. Сидя вокруг стола, мы молча сложили в коробку карты и фишки.
— Забудет он все это, — вздохнула Пэм, ловко собрав со стола три бокала пальцами одной руки, — Он не из тех людей, которые способны измениться. Эх, кто бы мне объяснил, почему такие мудаки всегда настолько привлекательны и сексуальны? Ну не врубаюсь.
Я спросил:
— Слушай, Лайнус, зачем было все это устраивать?
— Не знаю, — ответил он честно. — Я просто должен был это сказать. Я боюсь, что мы уже никогда не изменимся, что мы потеряли даже способность что-то менять в себе. Ты об этом хоть иногда задумываешься?
— Да, — ответил я.
На следующее утро все было забыто.
Решив зайти к Гамильтону, я столкнулся на улице с Меган. Она шла в компании двух таких же тринадцатилетних подружек и одного приятеля. Все четверо дымили как паровозы, на парне были штаны мешком, а девчонки нарядились в одинаковые до ощущения клонированности шмотки; одинаковая косметика и прически еще более усиливали впечатление биоидентичности (совсем как когда-то Карен, Пэм и Венди). Я спросил:
— Ты куда-то собралась, Мег?
— Да так.
— «Так» — это как, где это твое «так»?
— Идем делать добрые дела, папа. Пасхальные подарки деткам-дебилам.
Ее друзья захихикали. Я вдруг понял, что Меган впервые была не рада видеть меня, мое присутствие ее тяготило. Умом-то я все понимал, но заноза в душе осталась.
— Не забудь, бабушка с дедушкой ждут тебя к ужину.
Она со вздохом закатила глаза, ее друзья демонстративно смотрели куда-то в сторону.
— Хорошо, папа.
Подростки-мучители. Смешно сказать, я был уверен, что без проблем преодолею вместе с дочкой ее трудный возраст. Как и большинство родителей, я думал, что у меня есть «волшебная палочка», при помощи которой дочь-подросток превратится из противника в друга. Как бы не так.
12. Будущее еще загадочней, чем ты думаешь
Наша кинокарьера началась дождливым утром в начале 1993 года (во вторник дело было); нарциссы еще крепко спали в траве, а с неба, словно из мокрого кухонного полотенца, сочилась серая мутная влага. Пэм, занимавшаяся гримом и прическами в нашей бурно развивавшейся в те годы кино— и телеиндустрии, договорилась, что мы — я, Гамильтон и Лайнус — заглянем к ней на съемки, которые на сей раз проходили на натуре по соседству с нами, прямо на склоне холма сразу за Рэббит-лейн. Снимали они тогда так называемый «Фильм недели», что-то в жанре «мама-теряет-ребенка-но-получает-ребенка-обратно», который с тех пор стал нам так хорошо знаком.
Рынок недвижимости в январе замирает, и у меня оставалось еще несколько свободных дней, в течение которых я мог играть в карты или просто убивать время. Лайнус, вольный стрелок, вообще мог брать выходные когда ему удобно. Мы вдвоем решили прогуляться до места съемок пешком и там уже встретиться с подъехавшим на машине Гамильтоном. Чтобы срезать угол, мы прошли через площадку для гольфа. Наткнувшись на потерянный мячик, мы устроили возню за право обладания этой ценностью, в результате чего Лайнус поскользнулся и упал на колени в кофейного цвета жижу. «Да, в вольной жизни есть свои преимущества», — задумчиво сказал Лайнус, сдирая с колен какую-то прилипчивую траву, тем временем грязь неумолимо растекалась по его брюкам.
До места съемок на Саутборо-драйв мы добрались перемазанные с ног до головы, весьма похожие внешне на участников массовки, но чувствуя себя здесь абсолютно посторонними. Гамильтоновский «джэвелин» уже стоял на обочине, и мы побрели, сами не зная куда, мимо вереницы белых фургонов и пикапов — неизменного атрибута любых натурных съемок. Мы отыскали Пэм.
— Так, гребите к фургону с буфетом, перехватите там что-нибудь, — распорядилась она. — Ждите меня там.
— Где звезды? — спросил Лайнус.
— Ребята, вы чего ждали? — удивилась Пэм. — Думали, тут вам хор девочек покажут, да чтоб каждая волокла на себе здоровенный пенопластовый булыжник? Или римских центурионов, разъезжающих на тележках для гольфа? Главное правило в кино: «Быстро-быстро собрались и — ждем!» Все, я пошла, через пять минут буду.
Мы поели холодных макарон и стали разглядывать толстые кабели, пересекавшие площадку в разных направлениях. Нам вдруг стало невыносимо скучно.
— Задолбало все это, — выразил общее мнение Гамильтон. — Пора сваливать.
Мы совсем уже было намылились сваливать, как меня окликнула Тина Лоури, моя старая школьная знакомая:
— Ричард! Ричард Дорланд, ты ли это? Это я, Тина.
У Тины, как и у большинства людей, работающих в кино или на телевидении, было слегка «извини-тороплюсь-не-могу-долго-говорить» выражение на лице. С узкой полоски чистого неба между тучами вдруг проглянуло солнце, и под его лучами эффектно сверкнул висевший на шее Тины экспонометр.
— Тина? Ты? Здесь?
— Ну да. А ты — ты-то как здесь? Массовка? Или вы в группе?
— Да нет. Я просто живу неподалеку. У нас тут одна подружка работает. Гримером. Пэмми. А ты тут кто? Режиссер-продюсер?
— Ну, до этого мне далеко. Я — ассистент режиссера, «А-эр». В общем, невелика шишка, вот только работы — завались. А ты что, Пэм знаешь?
— Да мы с ней вместе выросли, жили вон там, ниже по склону. А это Гамильтон, — я ткнул пальцем в перепачканную дубину, стоявшую рядом со мной, — ее любимая куколка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83