— Ой, какая миленькая, — восхищается Пэм. — Надо будет взять ее с собой, когда поедем к Бейб Лэйли на Бермуды.
— Дорогая, у нее вилла на Ямайке. А кстати, кто еще приглашен?
— Твигга. «Секс Пистолз». Джексон Поллак. Линда Евангелиста.
— Ребята, вы меня уже до ручки довели своими фантазиями, — возмущается Ричард.
— Если фантазировать — это преступление, то готов признать свою вину целиком и полностью.
Гамильтон делает глубокий печальный носовой вдох, в чем, естественно, тотчас же раскаивается. Ричарду на это наплевать.
— Ну-ка, ну-ка… Есть! Викодин, годен до двухтысячного года.
Из третьего примерно ряда раздается писк. Слышно, как какой-то зверь пробегает по гладкому полу.
— Черт! Тоже мне, фильм ужасов. Ладно, собираем что нужно и сматываем удочки. Гамильтон, притащи тележку, так проще будет.
— Слушаюсь.
Гамильтон приволакивает пустую тележку из отдела поздравительных открыток. Ржавые колесики скрипят и застревают. Ричард и Пэм сваливают лекарства в верхнюю корзинку.
— Блин, чуть не забыл. Карен просила ватных шариков и масла для кожи. Где это может быть?
— В соседнем ряду.
Чем дальше они углубляются в вонючие, затянутые паутиной недра останков магазина, тем темнее становится вокруг. По пути приходится перешагнуть через пару трупов, но все трое давно привыкли к этому. Медленно-медленно они продвигаются вперед. Неожиданно им под ноги попадается пара енотов. Зверьки испуганно пищат и удирают, карабкаются на Монблан из отсыревших бумажных полотенец.
— Черт!
— Тихо! Или показалось? Вроде бы Карен звала нас.
Три-четыре!
Враз вспыхивают все лампы под потолком. Становится светлее, чем на улице в солнечный день. От неожиданности свет еще сильнее режет глаза. С визгами и писками разбегается обезумевшая от страха живность. Картина запустения и разрушения предстает во всей красе.
Мои друзья тоже вскрикивают, поднимают головы и видят меня, Джареда, между потолочных балок.
— Это я, — говорю я и добавляю: — Я пришел дать вам свет.
— Ты мудак! — орет Гамильтон. — Мы из-за тебя чуть не ослепли.
— Ну, извини, перестарался. Хотел вам устроить световое шоу. А получилась фигня. Ладно, вечером увидимся. Пока.
— Какое еще световое шоу? — удивляется Пэм.
— Ему ведь, с чисто технической точки зрения, всего шестнадцать лет, — напоминает Гамильтон.
— А ведь верно, — бормочет себе под нос Пэм. — Он, значит, даже младше, чем Карен.
Венди осторожно пробирается по буро-коричневому лесу, начинающемуся сразу же за ее домом. Она вооружена ружьем двенадцатого калибра — на случай нападения одичавших собак. Ее волосы только что вымыты и уложены — в стиле, модном в 1997 году, а если подумать, то и в 1978 тоже. Под толстым бежевым непромокаемым плащом надето очень соблазнительное кружевное белье; этот комплект она сегодня утром раздобыла в секс-шопе на Марин-драйв. Она зовет меня:
— Джаред? Джаред?
Она боится, что я не услышу ее или не отзовусь. Но я здесь.
— Привет, Венди.
Я появляюсь на расстоянии броска камнем — парю в воздухе, золотистый в окружающем меня свечении, потихоньку проплываю между пихтами и лиственницами, что растут на склоне оврага. Вскоре я уже рядом с Венди.
— Ты пришел.
— А то нет. Ну, ты как? Накрылось тогда наше свидание, помнишь?
Мы молчим. Я жду, пока Венди заговорит первой.
— Я по тебе скучала. Ты так помог мне тогда, в прошлом году, когда все это началось. А потом пропал. Почему?
— Я знал, что вернусь.
Она медленно подходит ко мне вплотную.
— Джаред, скажи мне, как это — быть мертвым? Я не хочу показаться бестактной, но мне страшно. А с другой стороны, я ведь врач. Я, когда училась, и потом, уже в больнице, всегда, когда видела покойников, думала: «Вот смерть, а что после?» Потом настал конец света, и что? Что я продолжаю видеть вокруг себя? Мертвые тела. Тут ведь больше ничего нет. Мы устроили «санитарную зону» вокруг наших домов, но дальше везде сплошная братская могила.
— Смерть, Венди, — это не смерть. Ну, по крайней мере, не вечная темнота, если ты ее так понимаешь. Но пока я не могу сказать тебе больше. Все это слишком серьезно. Придется подержать язык за зубами.
— А как насчет рая?
— Ладно, это я тебе могу устроить.
Глядя прямо мне в глаза, она говорит:
— Там, в больнице, — тебе было страшно? Я к тебе столько раз приходила. Печенье всякое таскала, сама пекла. Ты был такой милый, но по глазам было видно, что мыслями ты где-то далеко. Ты до конца не потерял обаяния — даже когда потерял надежду.
— Я был слишком молод, чтобы бояться смерти всерьез. Но рак оказался моим личным Испытанием, и я о нем не жалею.
— Фигня. Врешь ты все.
— Ладно, поймала. Боялся я, до усёру. А чего же ты хотела? Носятся все вокруг тебя, фальшиво-бодренькие рожи корчат, печеньем заваливают, мишками плюшевыми. А я — как бы мне при этом ни было страшно — вынужден волей-неволей в ответ изображать такое же идиотски храброе выражение на лице. Ничего не попишешь. Это как… как закон такой, что ли.
— Джаред, а ты… ты хоть иногда… ты обо мне вспоминал? — Она, как бы защищаясь, скрещивает руки.
— А как же. Чего спрашивать-то? Сама прекрасно знаешь. Свидание-то у нас того — пролетело, так я тебе и не всучил свой подарочек .
— Ты любил Черил Андерсон?
— Кого — Черил Андерсон?
— Только не строй удивленную физиономию. Язычок-то у нее был длинный.
— Ну, знаешь… Да, мы нравились друг другу, очень. Но это была не любовь, правда. Я держался всегда уверенно, даже развязно. Все думали, что я просто половой гигант. Приходилось оправдывать ожидания. Здорово было, хорошие времена. Сейчас, конечно, все по-другому.
— Как?
— У меня нет телесной оболочки. Впрочем, если постараться, я могу ее на время заполучить. В некотором смысле.
Венди начинает хлюпать носом.
— Джаред, возьми меня отсюда. Пожалуйста! Возьми меня на руки, унеси к солнцу. Мне так одиноко. Самоубийство? Я об этом все время думаю. Но нет, я не смогу. Жизнь потеряла всякий смысл. Мир разрушается, ломается, рассыпается на глазах. Посмотри на деревья — они коричневые! Что это: радиация с какого-нибудь взорвавшегося корейского реактора? Или китайского? А может, украинского? Черт! Возьми меня с собой, забери отсюда! Джаред, привидение ты или нет? Докажи!
— Венди, я не могу забрать тебя с собой. Но я могу сделать так, что ты не будешь одинокой.
— Нет, не хочу! Я хочу… я хочу уйти.
— Ты только представь себе, Венди. Мир без одиночества. Все испытания покажутся легче.
Венди задумывается. Она всегда была умницей, и она не может не признать мою правоту.
— Да, — (всхлип), — ты прав. Молодец, возьми с полки пирожок. А лучше скажи, почему нам приходится быть одинокими. Это так тяжело, так ужасно. Это… подожди…
Венди берет себя в руки, вытирает слезы и говорит уже ровным голосом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83