— Нет-нет, — сказала Вера. — Все было иначе. Он наелся не вишен, а слив. И схватили его не немцы, а НКВД. Немцы пришли потом. И когда он вернулся в Дашев, мы были еще там. Помню, как он приехал — с этим ужасным рубцом на горле. Баба Надя за ним ухаживала. Он не мог есть ничего, кроме супа.
— Но он же сам мне рассказывал…
— Нет, на Запад он поехал первым — сел на поезд в Германию. Когда он назвался инженером, ему сразу дали работу. Потом он послал за мамой и мной.
История о том, как моя семья уехала из Украины, — вернее, две разные истории, мамина и папина.
— Так значит, он был не беженцем, а экономическим иммигрантом?
— Надя, умоляю тебя. Зачем ты сейчас поднимаешь эти вопросы? Нам нужно сосредоточить все свои силы на разводе, а не копаться без конца в прошлом. Нечего об этом говорить. Все равно ничего не узнаешь. Что прошло, то быльем поросло.
Она говорила прерывисто, словно я задела ее за живое. Может, я чем-то ее обидела?
— Прости, Вера. — (Мне действительно было жаль.) Вдруг до меня дошло: «Старшая Сеструха» — всего лишь защитный панцирь. Моя настоящая сестра — другая, и я только начинаю ее узнавать.
— Так вот. — Ее голос стал ровнее. Она взяла себя в руки. — Ты сказала, Валентина отксерокопировала все документы. Причина может быть только одна — она хочет их использовать на бракоразводном процессе. Ты должна сейчас же сообщить Лоре Картер.
— Непременно.
Рассказ о ксерокопировании документов довел мисс Картер до белого каления:
— Некоторые юристы ничем не лучше своих бесчестных клиентов. Если эти документы предъявят в суде, мы заявим протест. Как дела у частного детектива?
Джастин сдержал обещание. Через пару недель он позвонил и сказал, что выследил Валентину: они со Станиславом живут в двух комнатах над гостиницей «Империал». Она работает за стойкой, а Станислав моет кастрюли. (Я и сама об этом догадалась.) Кроме того, Валентина требует пособия по социальному страхованию и жилищного пособия на арендованный стандартный дом на Норуэлл-стрит, который сдает в поднаем стажеру-сурдологу из Ганы, случайно забредшему выпить в «Империал». Есть ли у нее любовник? Джастин был не уверен. Пару раз он замечал рядом с гостиницей темно-синюю «вольво» с вместительным багажником, однако на ночь машина не оставалась. Эрик Пайк — давнишний завсегдатай «Империала». Нет никаких улик, которые можно было бы представить в суде.
Я щедро поблагодарила Джастина и отправила почтой чек.
Я позвонила Вере, но у нее было занято. Пока ждала, решила звякнуть Крис Тайдсуэлл из полицейского участка в Сполдинге. Рассказала ей о снятии апелляции в суде и о том, что Валентина живет сейчас в гостинице «Империал» вместе с сыном, где они оба нелегально работают.
— Гм, — сказала Крис Тайдсуэлл своим бодрым девичьим голоском. — А вы настаяший сыщик. Вам нужна вступить в палицию. Пасмотрим, шта можна сделать.
Вера была в восторге от информации, полученной Джастином:
— Вот видишь, подтверждаются мои слова. Она преступница. Мало того, что обобрала папу, так теперь еще обворовывает и нашу страну. — (Нашу? ) — А этот, из Ганы? Наверное, тоже какой-то беженец.
— Джастин сказал, что он стажер-сурдолог. Проходит практику в больнице.
— Ну и почему он не может быть при этом беженцем?
— Нам известно только, что он снимает у нее дом. Вероятно, она обирает и его.
Нас с Верой разделяло десять лет — десять лет, подаривших мне «Битлз», демонстрации против войны во Вьетнаме, студенческий бунт 1968 года и зарождение феминизма, который научил меня считать всех женщин сестрами — всех, за исключением сестры.
— А он, возможно, сдает комнаты в поднаем другим беженцам. — (Она так просто не сдастся.) — Понимаешь, стоит лишь заглянуть в этот темный преступный мир, и повсюду сталкиваешься с многослойной ложью и обманом. Чтобы докопаться до истины, требуются ум и упорство.
— Вера, он сурдолог-стажер. Работает с глухими.
— Это ничего не значит, Надя.
Еще совсем недавно позиция Старшей Сеструхи вызвала бы у меня праведный гнев, но теперь я рассматривала ее в историческом контексте и с чувством превосходства улыбалась про себя.
— Когда мы сюда приехали, Вера, люди могли бы сказать то же самое о нас — что мы обворовываем страну, обливаясь бесплатным апельсиновым соком и жирея на рыбьем жире от службы здравоохранения. Но они этого не говорили. Все относились к нам доброжелательно.
— Тогда все было по-другому. Мы были другими. — (Прежде всего — белыми, могла бы я добавить, но сдержалась.) — Много работали и нос не задирали. Учили язык и пытались интегрироваться. Никогда не требовали пособий. Никогда не нарушали закон.
— Я нарушила закон. Курила травку. Меня арестовали в Гринэм-Коммон. Папа так расстроился, что собирался уехать на поезде в Россию.
— Как раз об этом я и хочу сказать, Надя. Ты и твои левацкие друзья — вы никогда по-настоящему не ценили того, что могла предложить вам Англия: стабильность, порядок, власть закона. Если бы ты и тебе подобные добились своего, страна стала бы точь-в-точь как Россия — повсюду стояли бы очереди за хлебом, а людям отрубали бы руки.
— Это в Афганистане. И отрубать руки — это и есть закон шариата.
Мы обе повысили голос. По старинке принялисьспорить.
— Какая разница? Ты понимаешь, о чем я, — ответила она, подводя итог.
— Я выросла в Англии и ценю ее терпимость, либерализм и повседневную доброту. — (Я доказывала свою точку зрения, грозя пальцем, как будто сестра могла меня видеть.) — Англичане всегда вступаются за обездоленных.
— Ты путаешь обездоленных с иждивенцами, Надя. Мы были бедными, но никогда не были иждивенцами. Англичане верят в честность. Честную игру. Как в крикете. — (Что она знает о крикете?) — Они играют по правилам. У них врожденное чувство дисциплины и порядка.
— Да нет же, они сущие анархисты. Любят, когда маленький человек выступает один на один против всего мира. Им нравится наблюдать, когда важная шишка получает по заслугам.
— Наоборот, у них идеально сохранившаяся классовая система, в которой каждый знает свое место.
Выходит, мы выросли в одном доме, но жили в разных странах?
— Они высмеивают своих правителей.
— Но любят сильных правителей.
Если Вера назовет миссис Тэтчер, я брошу трубку.Наступила короткая пауза — мы обдумывали возможности выхода из тупика. Я попробовала обратиться к нашему общему прошлому.
— Помнишь ту женщину в автобусе, Вера? Женщину в шубе?
— Какую женщину? В каком автобусе? Что ты несешь?
Она, конечно, помнила. Не забыла запах дизельного топлива, свист «дворников», шаткое покачивание автобуса, который превращал свежевыпавшии снег в грязную жижу; разноцветные огни за окнами; сочельник 1952 года. Вера и я, кутаясь от холода, прижимались к маме на заднем сиденье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70