Даже если бы на пороге появились боевики из фракции «Красная Армия» с автоматами и мешком, который надевают на голову заложникам, и указали на багажник машины, я бы с удовольствием отправился за ними, поэтому при появлении Йонаса и Сильке из моих глаз брызнули слезы радости. Я не встречал людей более покладистых и бескорыстных. С ними чувствуешь себя как у Христа за пазухой. Мне даже не позволили отнести наш багаж к машине – на лице Йонаса отразилась такая мука, когда я отверг предложение освободить меня от досадных неудобств, что я сразу уступил.
Мы отправились к леднику в гигантском микроавтобусе, взятом напрокат, слушая кошмарное немецкое радио, передававшее американскую попсу и перемежавшее немецкую речь затасканными восклицаниями на английском. Вскоре немецкое радио уступило место австрийскому, которое ничем не отличалось от немецкого. Дети, не в силах сопротивляться мягкому покачиванию и убаюкивающему гулу двигателя, уснули. Джонатан боролся до конца, но вскоре я смог без труда вынуть из его ладошки геймбой, – видимо, организм Джонатана отключил последние остатки сознания, оставив работать лишь сердце и легкие. Я и сам порядком устал. Свернув куртку и положив ее между окном и щекой, я безучастно скользил взглядом по вившимся пестрой лентой окрестностям. Веки то и дело опускались, и постепенно открывать глаза становилось все труднее. Наконец, мысленно махнув рукой, я начал погружаться в сон.
– Почему ты не стараешься вести себя с моими родителями как подобает? – Голос Урсулы прозвучал за миллиардную долю секунды до того, как я полностью утонул в океане дремы.
– А-а… н-н… м-м… а? – встрепенулся я, преодолевая медвежью хватку сна.
– Не так уж часто тебе приходится с ними встречаться.
Я энергично помял лицо ладонями, пытаясь втереть в мозги частицу бодрости.
– Ты о чем? Я старался.
– Ну да. Всякий раз, когда отец пытается заговорить с тобой, ты ясно даешь понять, что тебе не хочется вступать в беседу.
– Фигня. Твой отец…
– Он очень интересуется твоими делами…
– Твой отец…
– Дай мне договорить…
– Твой отец…
– Дай мне договорить…
– Твой…
– Дай. Мне. Договорить!
– Хорошо. Договаривай. Ну? Он все время интересуется тобой и твоей работой. Ты же никогда не проявляешь интереса к его работе.
– Закончила?
– Да.
– Твой отец не интересуется моими делами…
– Нет, это…
– Дай мне договорить! Ведь я тебе дал? Теперь твоя очередь.
– Но это…
– Эй-эй, так не пойдет, дай мне договорить.
Урсула сердито сложила руки на груди и сжала губы в тонкую горизонтальную линию, всем видом показывая, что позволила сдержанности восторжествовать над справедливостью.
– Твой отец не интересуется моими делами, он лишь отпускает на мой счет замечания, придавая им форму вопросов. И даже когда…
– Он спрашивает…
– Я еще не закончил.
– Дай мне ответить, потому что…
– Нет, дай мне сначала сказать.
– Ты уже кое-что сказал, и это требует ответа.
– Нет, я не хочу говорить по частям, выслушай до конца.
– Я тоже только часть сказала.
– Ты свою часть сказала, дай мне свою досказать.
– Ты просто не желаешь слушать.
– Желаю, но только когда выскажусь. Если не дашь мне сказать, я просто не стану слушать дальше. Ясно? Так будет справедливо.
– Но отец…
– Я оглох. – Тряхнув головой, я отвернулся к окну.
– Отец…
– Можешь говорить что хочешь, все равно не услышу.
– Отец задает…
– Ля-ля-ля…
– …вопросы. Он…
– Ля-ля-ля-бум-бум…
– …расспрашивает о твоей…
– Ля-бум-ля…
– …работе, интересуется, как у тебя идут дела.
– Нет, не интересуется, – огрызнулся я, обернувшись. – Не интересуется! Вопрос «Ты все еще сидишь в дерьме?» не является признаком интереса. И потом, он меня постоянно отключает. Сначала говорит со мной, словно я идеально понимаю по-немецки, и тут же говорит обо мне, прямо передо мной, как будто я не понимаю ни слова.
– Возможно, он говорит что-нибудь сложное и не хочет перегружать тебя громоздкими фразами на немецком.
– Я вполне прилично понимаю немецкий, спасибо.
Фыркнув, Урсула разразилась тирадой на немецком, в которой я не понял ни единого слова.
– Это, – нацелил я в нее палец, – ничего не доказывает.
– Ну вы даете… – улыбнулся Йонас, глядя на нас в зеркало заднего вида. – Если будете продолжать в том же духе, на лыжи сил не останется.
– Это ты ей скажи, Йонас.
– Ну конечно, опять я виновата? – взвилась Урсула.
Йонас приподнял плечи и выдержал паузу:
– Какая разница, кто виноват. Я просто предложил, чтобы вы перестали ругаться.
– Согласен. Не я первый начал.
– Еще бы. Ты никогда первый ничего не начинаешь. В очередной раз отвертелся, а меня выставил мегерой.
– Пропускаю твои слова мимо ушей. Видишь? Ради поддержания мира не стану отвечать, хотя то, что ты сказала, – полный идиотизм. Все. Сижу тихо.
– Сброшу тебя с фуникулера.
Йонас и Сильке воистину ангельские существа, они сами вызвались присмотреть за нашими детьми, пока мы будем рассекать на лыжах. Обычно мы с Урсулой катались по очереди – один летел с горы, другой следил за Джонатаном на пологом склоне и медленно доходил до изнеможения с Питером на санках под вопли «Еще! Еще!». Нетрудно догадаться, что такой расклад провоцирует вопросы типа «Где тебя черти носили?», постукивание по часам, неловкие оправдания, мол, не с той стороны горы спустился, а также необходимость напрягать все извилины, чтобы вернуться с другого конца Тирольских Альп, не запутавшись в хитроумной системе лифтов. Жгучие упреки еще долго отзывались эхом в австрийских долинах. И вот наваждение как рукой сняло – Йонас и Сильке с радостью взяли на себя присмотр за детьми, выговорив только полчаса в день, чтобы самим сгонять на лыжах (причем по ровной местности, что никак не соответствует понятию «кататься», но больше смахивает на попытку заморочить новичкам голову).
Впервые после рождения Джонатана мы наслаждались свободой ссориться по иным поводам. Мы давненько не практиковались в ссорах на лыжне, но на удивление легко обрели прежнюю форму. Уже на подъемнике мне почудилось, что мы отсюда никуда и не уезжали.
– Убери свои лыжи! Я сейчас вывалюсь.
– Я лишь уравновешиваю крен, который ты создаешь. Прекрати высовываться.
– Я не высовываюсь, просто отодвигаюсь от твоих лыж.
– Нет, ты… следи за палками! Если ты меня перевернешь, клянусь, я убью тебя.
– Держи свои лыжи вместе, черт возьми. Мне тесно.
– Смотри, мы уже наверху, выходи… выходи… Да уходи же с дороги!
Меня захлестнули эксгумированные воспоминания. Здесь, в горах, время будто потекло вспять и перенесло меня в ту эпоху, когда мы с Урсулой жили в Германии – в крохотной квартирке в крохотном поселке на Рейне. Нас перфорировали комары (точнее, одного меня, Урсулу они не кусали – боялись), за нормальным хлебом приходилось таскаться за сотни миль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79