Мало того, это чудовище еще и слюни пускает. Я знаю, что все дети в этом возрасте пускают слюни, но у Ики полный рот зубов, так отчего же он до сих пор истекает слюнями, как бульдог?
– Как думаешь, он нормальный? – спрашиваю я Эмму, мать Рэйнбоу, когда мы раскладываем с ней пластилин. Сегодня пластилин весь черный, хотя Хэллоуин уже прошел. – Нет, правда. И почему у нас сегодня такой черный пластилин?
– Чтобы чернокожим ребятам не было обидно.
– Но в саду нет чернокожих детей, – смеюсь я. Честное слово, тут как в дурдоме. – А если бы и были, уж точно обиделись бы. Такого цвета бывают только вороны, а не люди.
Эмма пожимает плечами, хотя я вижу, что на ее губах мелькнула тень улыбки.
– Да брось, Эмма. Согласись, что он ужасный ребенок.
– Он просто немного трудный ребенок, – нервно улыбается она, явно не слишком уверенная в справедливости своих слов.
– Так, я выкидываю это дерьмо. Это не пластилин. Я на прошлой неделе приносила зеленый, он, наверное, где-нибудь в шкафу. Достану лучше его. Чтобы не обидеть тех из нас, кто с Марса. Знаешь, тех невидимых зеленых человечков, что играют в углу с невидимыми негритятами и маленькой девочкой в инвалидной коляске.
– Ты просто хулиганка, – качает головой Эмма, теперь уже открыто улыбаясь.
– Только посмотри на него, – шепчу я, почувствовав молчаливую поддержку и забыв о всех своих благих намерениях.
Икабод, вцепившись в юбку Сюзанны (матери Манго), повис на ней и раскачивается в воздухе. Сюзанна аккуратно отгоняет его, но он опять ковыляет к ней и снова виснет на юбке. В любую секунду юбка может порваться – Икабод не худенький мальчик.
– Он же просто монстр.
– Стелла! – шипит Эмма с упреком.
– Но ведь это так. Это правда, Эмма.
– Да, он трудный, – шепотом признает Эмма, – но одаренные дети часто бывают трудными.
– Ты думаешь, он одаренный? – От удивления я невольно повышаю голос. – Икабод? В чем? Я вообще сомневаюсь, что он здоров на голову. Если так, то я беру свои слова обратно. Боже.
– Кейт говорит, что он очень талантливый ребенок. – Эмма убирает в пакет черный пластилин и помогает мне разложить зеленый. – Она никак не может подобрать ему достойную школу. Они все время ходят на собеседования, но безрезультатно.
– Неудивительно. И в чем это он якобы такой талантливый?
– Кейт говорит, что у него талант к музыке и рисованию. И еще, она водила его к психологу, и там сказали, что он так мало говорит, потому что постоянно погружен в интеллектуальные размышления.
– Да что ты говоришь.
– Да. – Эмма выдает сдавленный смешок, и мы обе поворачиваемся к стене, где висят рисунки Икабода. Два чудовищно измазанных темной краской листа бумаги. Даже в каракулях Хани уже можно угадать признаки человеческого лица.
– Так, значит, она водила его к врачу?
– Ну конечно. У нее муж – врач.
– И с мальчиком все в порядке?
– Абсолютно.
– То есть он просто засранец по натуре.
– Да, – не задумываясь отвечает Эмма.
– Вот видишь?
Эмма виновато улыбается и оглядывается. Тут же к нам подскакивает Марджори:
– Стелла, можно вас на пару слов?
– Послушайте, – начинаю я, как только мы входим в мини-кухню, – я прошу прощения за прошлый раз. Мне не следовало говорить с вами в таком тоне и сомневаться в вашей профессиональной пригодности. У меня не было на это права.
Марджори сегодня в голубой футболке, и на ней явно нет бюстгальтера, что очень опрометчиво, учитывая, какими шикарными объемами она обладает.
– На всех нас давит груз, – произносит она с понимающим видом.
– Простите?
– Груз прошлого. Он есть у всех.
– Вероятно, да.
Марджори кивает, зачерпывает мутный кофейный напиток из ячменя и цикория и разливает его по кружкам.
– Я вас немного напугала, – говорит она. – Вы чувствуете угрозу с моей стороны.
– Я бы не сказала, – возражаю я, но потом решаю не продолжать. Зачем? Даже от общения с дождевым червем было бы больше пользы.
– Да, – настаивает Марджори тоном великодушного и умудренного опытом человека. – Ведь совершенно очевидно, что у вас большие трудности с методикой воспитания детей. Поэтому вы так яро осуждаете всех остальных, у кого это получается лучше.
– У меня нет никакой “методики воспитания”, – уточняю я. – Я просто действую согласно своей логике. И мне непонятно, какая такая методика обязывает нас читать детям сказки про смерть и заставлять их играть черным пластилином.
– Именно, – говорит Марджори, словно мои слова еще больше подтвердили ее правоту. – Будем надеяться, что со временем вы все поймете. – Она размешивает грязной ложкой сахар и протискивается мимо меня.
Наконец-то пришли Луиза с Александром; сегодня они идут к нам на ланч. И я оказалась права – Икабод порвал Сюзанне юбку.
Мы идем домой с колясками под проливным дождем. Перед нами все время словно пелена водопада, и я чувствую, как черные потеки туши ползут по моему лицу. Луиза расспрашивает меня о вечере с Фрэнком, о Доминике и Руперте (“хрю”-историю я решила оставить при себе), о Крессиде, о том, весело ли мне было на столь изысканной вечеринке, и о том, вспоминает ли Хани про своего отца (не часто). Александр, как оказалось, по своему отцу тоже особенно не скучает.
– Не понимаю, – задумчиво говорит Луиза, когда мы сворачиваем на мою улицу. – По твоим рассказам выходит, что Фрэнк такой милый. И вечер, кажется, вы провели отлично.
– Лу, я тебе сто раз уже объясняла. Фрэнк на самом деле очень милый, в некотором роде.
– Тогда в чем дело?
– Мне он не нравится.
– Но почему? – Он бабник.
– Может, ему просто нужна любящая женщина?
– К тому же он очень рыжий.
– И что с того? Среди рыжих много симпатичных людей. Вот Николь Кидман, например.
– Мне не нравится Николь Кидман. И для меня этого достаточно.
Пятясь задом, мы поднимаем коляски по ступеням. У меня от этого упражнения всегда болит спина – сказываются мои тридцать восемь лет. Да, уже почти сорок. Почти сорок - ужас. Скоро я буду улыбаться с детской непосредственностью и уверять всех, что в душе мне не больше двенадцати.
– И потом, – я отпираю дверь, – есть у него и другие недостатки.
– Например? Он что, отрывает мухам крылышки? – смеется Луиза.
– Нет, но он на самом деле не такой милый, как кажется.
– А кто из нас такой милый, как кажется? – вздыхает Луиза, переходя на банальности.
– Ладно, забыли. – Не собираюсь это обсуждать. – У нас с ним отличный дуэт: мы лучшие друзья, и моя дочь его обожает. Это огромная удача. Мне бы не хотелось все это разрушить.
– Что разрушить? – спрашивает Фрэнк, который в прихожей просматривает дневную почту. – Все в порядке? Ты похожа на панду.
– Так, ничего. Ты почему постоянно здесь отираешься последнее время? Ты что, бросил работу? – Я тру под глазами. Толку мало, зато ненароком ткнула себе в глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
– Как думаешь, он нормальный? – спрашиваю я Эмму, мать Рэйнбоу, когда мы раскладываем с ней пластилин. Сегодня пластилин весь черный, хотя Хэллоуин уже прошел. – Нет, правда. И почему у нас сегодня такой черный пластилин?
– Чтобы чернокожим ребятам не было обидно.
– Но в саду нет чернокожих детей, – смеюсь я. Честное слово, тут как в дурдоме. – А если бы и были, уж точно обиделись бы. Такого цвета бывают только вороны, а не люди.
Эмма пожимает плечами, хотя я вижу, что на ее губах мелькнула тень улыбки.
– Да брось, Эмма. Согласись, что он ужасный ребенок.
– Он просто немного трудный ребенок, – нервно улыбается она, явно не слишком уверенная в справедливости своих слов.
– Так, я выкидываю это дерьмо. Это не пластилин. Я на прошлой неделе приносила зеленый, он, наверное, где-нибудь в шкафу. Достану лучше его. Чтобы не обидеть тех из нас, кто с Марса. Знаешь, тех невидимых зеленых человечков, что играют в углу с невидимыми негритятами и маленькой девочкой в инвалидной коляске.
– Ты просто хулиганка, – качает головой Эмма, теперь уже открыто улыбаясь.
– Только посмотри на него, – шепчу я, почувствовав молчаливую поддержку и забыв о всех своих благих намерениях.
Икабод, вцепившись в юбку Сюзанны (матери Манго), повис на ней и раскачивается в воздухе. Сюзанна аккуратно отгоняет его, но он опять ковыляет к ней и снова виснет на юбке. В любую секунду юбка может порваться – Икабод не худенький мальчик.
– Он же просто монстр.
– Стелла! – шипит Эмма с упреком.
– Но ведь это так. Это правда, Эмма.
– Да, он трудный, – шепотом признает Эмма, – но одаренные дети часто бывают трудными.
– Ты думаешь, он одаренный? – От удивления я невольно повышаю голос. – Икабод? В чем? Я вообще сомневаюсь, что он здоров на голову. Если так, то я беру свои слова обратно. Боже.
– Кейт говорит, что он очень талантливый ребенок. – Эмма убирает в пакет черный пластилин и помогает мне разложить зеленый. – Она никак не может подобрать ему достойную школу. Они все время ходят на собеседования, но безрезультатно.
– Неудивительно. И в чем это он якобы такой талантливый?
– Кейт говорит, что у него талант к музыке и рисованию. И еще, она водила его к психологу, и там сказали, что он так мало говорит, потому что постоянно погружен в интеллектуальные размышления.
– Да что ты говоришь.
– Да. – Эмма выдает сдавленный смешок, и мы обе поворачиваемся к стене, где висят рисунки Икабода. Два чудовищно измазанных темной краской листа бумаги. Даже в каракулях Хани уже можно угадать признаки человеческого лица.
– Так, значит, она водила его к врачу?
– Ну конечно. У нее муж – врач.
– И с мальчиком все в порядке?
– Абсолютно.
– То есть он просто засранец по натуре.
– Да, – не задумываясь отвечает Эмма.
– Вот видишь?
Эмма виновато улыбается и оглядывается. Тут же к нам подскакивает Марджори:
– Стелла, можно вас на пару слов?
– Послушайте, – начинаю я, как только мы входим в мини-кухню, – я прошу прощения за прошлый раз. Мне не следовало говорить с вами в таком тоне и сомневаться в вашей профессиональной пригодности. У меня не было на это права.
Марджори сегодня в голубой футболке, и на ней явно нет бюстгальтера, что очень опрометчиво, учитывая, какими шикарными объемами она обладает.
– На всех нас давит груз, – произносит она с понимающим видом.
– Простите?
– Груз прошлого. Он есть у всех.
– Вероятно, да.
Марджори кивает, зачерпывает мутный кофейный напиток из ячменя и цикория и разливает его по кружкам.
– Я вас немного напугала, – говорит она. – Вы чувствуете угрозу с моей стороны.
– Я бы не сказала, – возражаю я, но потом решаю не продолжать. Зачем? Даже от общения с дождевым червем было бы больше пользы.
– Да, – настаивает Марджори тоном великодушного и умудренного опытом человека. – Ведь совершенно очевидно, что у вас большие трудности с методикой воспитания детей. Поэтому вы так яро осуждаете всех остальных, у кого это получается лучше.
– У меня нет никакой “методики воспитания”, – уточняю я. – Я просто действую согласно своей логике. И мне непонятно, какая такая методика обязывает нас читать детям сказки про смерть и заставлять их играть черным пластилином.
– Именно, – говорит Марджори, словно мои слова еще больше подтвердили ее правоту. – Будем надеяться, что со временем вы все поймете. – Она размешивает грязной ложкой сахар и протискивается мимо меня.
Наконец-то пришли Луиза с Александром; сегодня они идут к нам на ланч. И я оказалась права – Икабод порвал Сюзанне юбку.
Мы идем домой с колясками под проливным дождем. Перед нами все время словно пелена водопада, и я чувствую, как черные потеки туши ползут по моему лицу. Луиза расспрашивает меня о вечере с Фрэнком, о Доминике и Руперте (“хрю”-историю я решила оставить при себе), о Крессиде, о том, весело ли мне было на столь изысканной вечеринке, и о том, вспоминает ли Хани про своего отца (не часто). Александр, как оказалось, по своему отцу тоже особенно не скучает.
– Не понимаю, – задумчиво говорит Луиза, когда мы сворачиваем на мою улицу. – По твоим рассказам выходит, что Фрэнк такой милый. И вечер, кажется, вы провели отлично.
– Лу, я тебе сто раз уже объясняла. Фрэнк на самом деле очень милый, в некотором роде.
– Тогда в чем дело?
– Мне он не нравится.
– Но почему? – Он бабник.
– Может, ему просто нужна любящая женщина?
– К тому же он очень рыжий.
– И что с того? Среди рыжих много симпатичных людей. Вот Николь Кидман, например.
– Мне не нравится Николь Кидман. И для меня этого достаточно.
Пятясь задом, мы поднимаем коляски по ступеням. У меня от этого упражнения всегда болит спина – сказываются мои тридцать восемь лет. Да, уже почти сорок. Почти сорок - ужас. Скоро я буду улыбаться с детской непосредственностью и уверять всех, что в душе мне не больше двенадцати.
– И потом, – я отпираю дверь, – есть у него и другие недостатки.
– Например? Он что, отрывает мухам крылышки? – смеется Луиза.
– Нет, но он на самом деле не такой милый, как кажется.
– А кто из нас такой милый, как кажется? – вздыхает Луиза, переходя на банальности.
– Ладно, забыли. – Не собираюсь это обсуждать. – У нас с ним отличный дуэт: мы лучшие друзья, и моя дочь его обожает. Это огромная удача. Мне бы не хотелось все это разрушить.
– Что разрушить? – спрашивает Фрэнк, который в прихожей просматривает дневную почту. – Все в порядке? Ты похожа на панду.
– Так, ничего. Ты почему постоянно здесь отираешься последнее время? Ты что, бросил работу? – Я тру под глазами. Толку мало, зато ненароком ткнула себе в глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57