Потом обмакиваешь тряпку в мастику и наносишь ровным слоем по всему полу, и тут начинается самое муторное: растираешь суконкой, пока не заблестит.
— Будь ее мать жива, все вышло бы иначе.
— Летом двери во дворик будут открыты, и тогда станет видно, как натертая мозаика блестит и в парадной, и в гостиной, до конца крытого дворика.
— Мита пишет, что не любит наводить порядок в доме, который она снимает, уж очень он старый.
— Хуже, что в Вальехосе все растет с таким трудом.
— Хорошо, когда у тебя большой дом, но ведь чего стоит содержать его в чистоте.
— Бедная Мита так и не смогла пожить здесь.
— Дальше курятника никуда не смей ходить в этом фартуке.
— Пап, накрывай на стол, а то я очень устала.
— Сколько уже из Италии не пишут?
— Вчера было письмо от Миты, и все. Надо бы сфотографировать дом и послать им в Италию.
— Что это Клара в пакете унесла?
— Черствый хлеб на сухари.
— Ты не послала в Италию ни одного снимка с домом? Пошли, они всегда ждут от нас новостей.
— Я им напишу, хоть они и не писали.
— Вот скосят клевер и напишут.
— Мита пишет, что с ужасом ждет начала весны, тогда у них в Вальехосе самый ветер с пылью поднимается.
— Адела, напиши сестре, она всегда ждет писем, вы не знаете, каково жить вдали от родных.
— А что писать?
— Не пиши, что я ходил на улицу в сером фартуке. Скажи, чтобы приезжала скорее, а то нам не терпится поглядеть на малыша.
— И Берто большой привет.
— Напиши, что если они переберутся в Ла-Плату, то смогут жить у нас, дом большой, всем места хватит. Надо будет подыскать приличную службу для Берто.
— Не выдумывай, папа. Он же тебе сказал, что не собирается на службу.
— Напиши, что видела Софию Кабалус, скажи неправду.
— Я все думаю ей позвонить, а потом забываю. Позвоню завтра с работы.
— Напиши, будто София Кабалус тебе сказала, что отец может устроить Миту на факультете, ассистенткой у какого-нибудь профессора.
— Виолета не рассказывала новых сплетен?
— Нынче ей вздумалось про Миту говорить, мол, зачем она столько надрывалась и учила аптекарское дело, которое ей не нравится, если потом вышла замуж и не собирается больше этим заниматься.
— Напишу Мите, что если она приедет в Ла-Плату да еще устроится в университет, то сможет поступить на факультет филологии, как ей хотелось.
— Хватит учиться, сколько можно?
— Папа, не ешь больше, а то лопнешь.
— Ты не давай Кларе много черствого хлеба, а то не останется курам.
— Я целую банку сухарей истолкла на шницеля, так что весь лишний хлеб можешь отдать курам.
— Ты вот жалуешься, что нет хлеба, а сам столько его съедаешь, что даже не знаю, как в тебя влезает.
— Где идет фильм Карлоса Палау?
— Премьера в «Селекте».
— После схожу, когда будет дешевле.
— На снимке в газете он — вылитый Берто.
— Нынче Виолета без конца ругала Миту за то, что она на кино помешалась.
— Похоже, Виолета написала Мите, а та ей не ответила. Вот она на Миту и взъелась.
— Мита в последнем письме приписала: «это письмо предназначено и для Виолеты».
— Виолета хотела для себя отдельного письма.
— Что с этим кино у Миты просто мания какая-то и что у нее вечно всякие причуды, вот она и вышла за Берто, который похож на киноартиста.
— Поешь, а то заболеешь.
— Я так устала, что есть не хочется. У меня сегодня упали очки, я чуть не умерла со страху.
— Где?
— На улице. Разбились бы опять, я бы, наверное, не пережила.
— Когда тебе снова к окулисту?
— Жаль глаза в кино портить, а то бы пошла на Карлоса Палау.
— В профиль он особенно похож на Берто.
— Если бы Мита устроилась на факультете, мы бы с ней могли встречаться после работы. Я каждый раз иду мимо библиотеки и вспоминаю Миту.
— Подумать только: уйму часов просидит за учебниками, а потом еще бежит туда с Софией.
— И снова за книги, у Миты железное зрение.
— Всё романы читали.
— Всегда вижу в окнах одни и те же лица, в этой библиотеке так темно. Эти жалкие лампочки свисают с потолка, черные от грязи, на них стеклянные абажуры из белого стекла, точно тюлевая юбочка, и все черные от копоти. Тряпкой со скипидаром можно в одну минуту отмыть и лампочки, и абажур — было бы светлее в этой библиотеке.
II. В доме Берто. Вальехос, 1933 год
— Думают, раз мы служанки, то можно под юбку лезть и делать что угодно.
— Я не служанка, я Тото нянчу, и все.
— Это пока ты маленькая, потом в служанки пойдешь.
— Не говори так громко, а то малыш проснется.
— Только вечером никогда не возвращайся домой одна по земляным улицам.
— Санитарки из больницы, которые до ночи работают, все живут на земляных улицах, и все равно одни ходят.
— Санитарки все распутные.
— У них одна незамужняя родила.
— Ты гляди в оба, а то увидят, что ты служанка, и положат на тебя глаз, хоть тебе всего двенадцать. Возьмет и попортит тебя какой-нибудь из местной шпаны.
— У них зубы желтые от соленой воды.
— Они на тебя точно глаз положили.
— На тебя саму глаз положили.
— Ты поосторожнее, а то они знают, что твоя сестра ребенка прижила и отец ее из дому выгнал.
— Спи, Тотито, засыпай. Будь умницей, поспи еще. Вот так… Эта чертова потаскуха думает, я как она буду.
— Ты теперь особо берегись, у тебя уж и месячные начались, пропадешь, если дашь какому-нибудь себя охмурить. Враз заделают ребенка.
— Пусть себе болтает, тварь поганая, ты, Тотин, когда большой вырастешь, не будешь плохие слова говорить, правда, золотко? Ты у нас везучий, не то что Инес, вот кому не повезло, бедненькая, нет у нее отца. Где же теперь сестра? Уж не умерла ли? Я маленькая, а уже тетя, сегодня Инес в моей кроватке поспит, уложу ее между мной и Мухой, вот Инес и погреется между двумя тетями. Ты бы испугался, если бы твой папа пришел пьяный, прямо падает, и как схватит ремень от штанов, и как стеганет меня, дай тебе Бог, Тотин, чтобы папа не хлестал тебя ремнем, когда большой вырастешь. Инес глупая и не знает, что если заревешь, то еще ремня получишь, вот бы ты, когда вырастешь большой, на ней женился, она чуток постарше тебя, но ничего. Инес уже «мама» и «папа» говорит. А ты когда научишься «мама» и «папа» говорить?
— Мне надо мясо готовить, а ты не ленись и подотри пол, не будь грязнухой, Ампаро, тебе же хозяйка сказала: где малыш напачкает, ты сама должна убирать.
— Я не грязнуха, у кого передник чище, у тебя или у меня?
— У тебя дома пол-то хоть подметают? У меня, может, и хибара, но пол мы подметаем, пол земляной, не каменный, но мы его всегда подметаем.
— У меня дома пол тоже земляной, и мы его все равно подметаем.
— Дома пол до того утрамбовался, что сделался будто оштукатуренный. Его каждый день, как подметешь, надо водой сбрызгивать, чтобы пыль не поднималась.
— А у нас мама пол известкой поливает. Да заснешь ты наконец, чертов негодник!
— Сеньор Берто тебя услышит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
— Будь ее мать жива, все вышло бы иначе.
— Летом двери во дворик будут открыты, и тогда станет видно, как натертая мозаика блестит и в парадной, и в гостиной, до конца крытого дворика.
— Мита пишет, что не любит наводить порядок в доме, который она снимает, уж очень он старый.
— Хуже, что в Вальехосе все растет с таким трудом.
— Хорошо, когда у тебя большой дом, но ведь чего стоит содержать его в чистоте.
— Бедная Мита так и не смогла пожить здесь.
— Дальше курятника никуда не смей ходить в этом фартуке.
— Пап, накрывай на стол, а то я очень устала.
— Сколько уже из Италии не пишут?
— Вчера было письмо от Миты, и все. Надо бы сфотографировать дом и послать им в Италию.
— Что это Клара в пакете унесла?
— Черствый хлеб на сухари.
— Ты не послала в Италию ни одного снимка с домом? Пошли, они всегда ждут от нас новостей.
— Я им напишу, хоть они и не писали.
— Вот скосят клевер и напишут.
— Мита пишет, что с ужасом ждет начала весны, тогда у них в Вальехосе самый ветер с пылью поднимается.
— Адела, напиши сестре, она всегда ждет писем, вы не знаете, каково жить вдали от родных.
— А что писать?
— Не пиши, что я ходил на улицу в сером фартуке. Скажи, чтобы приезжала скорее, а то нам не терпится поглядеть на малыша.
— И Берто большой привет.
— Напиши, что если они переберутся в Ла-Плату, то смогут жить у нас, дом большой, всем места хватит. Надо будет подыскать приличную службу для Берто.
— Не выдумывай, папа. Он же тебе сказал, что не собирается на службу.
— Напиши, что видела Софию Кабалус, скажи неправду.
— Я все думаю ей позвонить, а потом забываю. Позвоню завтра с работы.
— Напиши, будто София Кабалус тебе сказала, что отец может устроить Миту на факультете, ассистенткой у какого-нибудь профессора.
— Виолета не рассказывала новых сплетен?
— Нынче ей вздумалось про Миту говорить, мол, зачем она столько надрывалась и учила аптекарское дело, которое ей не нравится, если потом вышла замуж и не собирается больше этим заниматься.
— Напишу Мите, что если она приедет в Ла-Плату да еще устроится в университет, то сможет поступить на факультет филологии, как ей хотелось.
— Хватит учиться, сколько можно?
— Папа, не ешь больше, а то лопнешь.
— Ты не давай Кларе много черствого хлеба, а то не останется курам.
— Я целую банку сухарей истолкла на шницеля, так что весь лишний хлеб можешь отдать курам.
— Ты вот жалуешься, что нет хлеба, а сам столько его съедаешь, что даже не знаю, как в тебя влезает.
— Где идет фильм Карлоса Палау?
— Премьера в «Селекте».
— После схожу, когда будет дешевле.
— На снимке в газете он — вылитый Берто.
— Нынче Виолета без конца ругала Миту за то, что она на кино помешалась.
— Похоже, Виолета написала Мите, а та ей не ответила. Вот она на Миту и взъелась.
— Мита в последнем письме приписала: «это письмо предназначено и для Виолеты».
— Виолета хотела для себя отдельного письма.
— Что с этим кино у Миты просто мания какая-то и что у нее вечно всякие причуды, вот она и вышла за Берто, который похож на киноартиста.
— Поешь, а то заболеешь.
— Я так устала, что есть не хочется. У меня сегодня упали очки, я чуть не умерла со страху.
— Где?
— На улице. Разбились бы опять, я бы, наверное, не пережила.
— Когда тебе снова к окулисту?
— Жаль глаза в кино портить, а то бы пошла на Карлоса Палау.
— В профиль он особенно похож на Берто.
— Если бы Мита устроилась на факультете, мы бы с ней могли встречаться после работы. Я каждый раз иду мимо библиотеки и вспоминаю Миту.
— Подумать только: уйму часов просидит за учебниками, а потом еще бежит туда с Софией.
— И снова за книги, у Миты железное зрение.
— Всё романы читали.
— Всегда вижу в окнах одни и те же лица, в этой библиотеке так темно. Эти жалкие лампочки свисают с потолка, черные от грязи, на них стеклянные абажуры из белого стекла, точно тюлевая юбочка, и все черные от копоти. Тряпкой со скипидаром можно в одну минуту отмыть и лампочки, и абажур — было бы светлее в этой библиотеке.
II. В доме Берто. Вальехос, 1933 год
— Думают, раз мы служанки, то можно под юбку лезть и делать что угодно.
— Я не служанка, я Тото нянчу, и все.
— Это пока ты маленькая, потом в служанки пойдешь.
— Не говори так громко, а то малыш проснется.
— Только вечером никогда не возвращайся домой одна по земляным улицам.
— Санитарки из больницы, которые до ночи работают, все живут на земляных улицах, и все равно одни ходят.
— Санитарки все распутные.
— У них одна незамужняя родила.
— Ты гляди в оба, а то увидят, что ты служанка, и положат на тебя глаз, хоть тебе всего двенадцать. Возьмет и попортит тебя какой-нибудь из местной шпаны.
— У них зубы желтые от соленой воды.
— Они на тебя точно глаз положили.
— На тебя саму глаз положили.
— Ты поосторожнее, а то они знают, что твоя сестра ребенка прижила и отец ее из дому выгнал.
— Спи, Тотито, засыпай. Будь умницей, поспи еще. Вот так… Эта чертова потаскуха думает, я как она буду.
— Ты теперь особо берегись, у тебя уж и месячные начались, пропадешь, если дашь какому-нибудь себя охмурить. Враз заделают ребенка.
— Пусть себе болтает, тварь поганая, ты, Тотин, когда большой вырастешь, не будешь плохие слова говорить, правда, золотко? Ты у нас везучий, не то что Инес, вот кому не повезло, бедненькая, нет у нее отца. Где же теперь сестра? Уж не умерла ли? Я маленькая, а уже тетя, сегодня Инес в моей кроватке поспит, уложу ее между мной и Мухой, вот Инес и погреется между двумя тетями. Ты бы испугался, если бы твой папа пришел пьяный, прямо падает, и как схватит ремень от штанов, и как стеганет меня, дай тебе Бог, Тотин, чтобы папа не хлестал тебя ремнем, когда большой вырастешь. Инес глупая и не знает, что если заревешь, то еще ремня получишь, вот бы ты, когда вырастешь большой, на ней женился, она чуток постарше тебя, но ничего. Инес уже «мама» и «папа» говорит. А ты когда научишься «мама» и «папа» говорить?
— Мне надо мясо готовить, а ты не ленись и подотри пол, не будь грязнухой, Ампаро, тебе же хозяйка сказала: где малыш напачкает, ты сама должна убирать.
— Я не грязнуха, у кого передник чище, у тебя или у меня?
— У тебя дома пол-то хоть подметают? У меня, может, и хибара, но пол мы подметаем, пол земляной, не каменный, но мы его всегда подметаем.
— У меня дома пол тоже земляной, и мы его все равно подметаем.
— Дома пол до того утрамбовался, что сделался будто оштукатуренный. Его каждый день, как подметешь, надо водой сбрызгивать, чтобы пыль не поднималась.
— А у нас мама пол известкой поливает. Да заснешь ты наконец, чертов негодник!
— Сеньор Берто тебя услышит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70