— Да, был.
— Вторая книга, — с нажимом произнес адвокат. — «Данила Манакин. Удача. Авторизованный перевод с языка тон-гор». Расскажите, пожалуйста, об этой книге тоже.
— Эти стихотворения публиковались в периодических изданиях в течение нескольких последних лет. Публиковались на русском языке. Я их переводил. Теперь стихи выпущены отдельной книгой.
— Что такое авторизованный перевод?
— Это значит, что Манакин одобрил мои переводы… были внесены некоторые… изменения.
— Спасибо. Прошу обе эти книги приобщить к делу, —сказал адвокат.
Арон сел. Но судья обратилась к нему:
— Теперь вы должны дать ответ суду. Каковы ваши объяснения по существу обвинительного заключения. По порядку, по всем материалам. Фактически. И почему вы отрицаете, не признаете обвинения. Вам понятно, что от вас требуется?
Арону снова пришлось вставать и, еще вставая, чувствуя, что судья говорит с ним нервозно, он сказал поспешно-успокоительно:
— Понятно, а как же? — понятно! Сейчас!..
У него была на этот случай бумажка — адвокат посоветовал выписать на бумажку по пунктам все, что Арону необходимо говорить в свое оправдание.
— Вот. Сейчас… Значит, хочу сказать, что, мне кажется, нельзя считать меня тунеядцем по той причине, что когда…
— Минуточку! — перебил адвокат. — Фактически! — вот что нужно суду, а не то, что вам «кажется». Это мы будем решать, можно вас или нельзя считать тунеядцем, у нас есть постановление. Говорите конкретно: почему ушли, как жили, почему не устраивались. Мы решили провести выездное заседание, чтобы вас услышали ваши бывшие товарищи по производству. Вот и объясните суду и всем, кто вас слушает, общественности, — объясните ваше поведение.
Арон непроизвольно оглянулся к залу, увидел, что отец приложил ладонь к уху лодочкой и смотрит на него с печальной ободряющей улыбкой и едва заметно мерно кивает. Арон вздохнул, им овладело безразличие. Он заговорил не сбиваясь.
— Я окончил среднюю школу и сразу же устроился на работу. Тогда у меня не было никакой специальности, я работал на почте. Очень скоро меня призвали в армию. Я только что говорил, — там я начал писать стихи. Командование части было заинтересовано в том, чтобы я сочинял стихи для газеты, для праздничных торжеств. Меня перевели в распоряжение армейской газеты. Когда я демобилизовался и вернулся в Москву, стихи издали отдельной книгой. Я хотел поступить в Литературный институт. На конкурс я представил не военные стихи, другие. Они казались мне, так сказать… более интересными. Меня не приняли, я устроился на работу в министерство экономистом, одновременно стал заочно учиться в Рыбном институте. Закончил его, продолжая работать уже в должности инженера. И работал там же почти до осени прошлого года. Да, забыл сказать, — Арон заглянул в бумажку, — по производственной линии никаких взысканий не имел. Это одно, а второе, я забыл сказать, что песню «Знамя полковое» исполнял краснознаменный ансамбль песни и пляски, — то есть музыка на мои стихи…
Арон говорил, и от собственных слов ему становилось муторно. Он выставлял напоказ то, чего стыдился, — говорил про эти ужасающие военные стихи, о которых старался никогда не вспоминать, а теперь вот, следуя приказу адвоката, должен был этот грех нечестивца выдавать за добродетель. Но совсем стало тошно, когда он начал говорить о себе с фальшивыми — возвышенными интонациями, назначение которых было придать еще большую убедительность фразам о том, что он, Финкельмайер, всегда был поэтом —поэтом без отрыва от производства, то есть поэтом в свободное от работы время, и если ему доверяли переводить, значит, его признавали поэтом, и книга Манакина — она-то, когда ее издали, вселила в него уверенность в собственных силах, почему он и ушел с работы — временно! конечно, временно, временно! — он чуть не забыл, что адвокат особенно настаивал на этом временно —
— …временно, пока у меня имеются материальные средства, чтобы содержать семью и жить самому. Эти деньги я же получил за работу — за работу над книгой. Поэтому нельзя считать, что я жил… как это… да, — на нетрудовые доходы. И я все время занимался стихами, — ну, можно считать, работал. Поэтому считать, что я тунеядец, что я уклонялся от общественно-полезного труда, это… Правда, как считать. — Арон вдруг задумался. А когда продолжил свою речь, со страхом понял, что несет он совсем не то… — Как относиться к работе поэта? Можно ли считать это занятие общественно-полезным? Поэзия существует сама по себе, — как воздух, никто не спрашивает, существует ли воздух для общей пользы, но мы им дышим, он нам полезен, хотя в нем, если я не ошибаюсь, ненужный для наших легких азот, больше половины, вот я и говорю: кислород — общественно-полезный, а азот — бесполезный. Разве может поэт, если он имеет дело с Поэзией, все время думать, что в его поэзии — общественно-полезное, то есть кислород, а что для пользы общества является азотом. Это дело самого общества — решать, что ему полезно, а что нет. — Арон видел, как адвокат, смешно вытягивая руку щепотью вверх, пытался дать знак, мол, остановись же, безумный! — но Арон оседлал конька. — Всегда цитируют: «Поэтом можешь ты не быть, а гражданином быть обязан», — верно, верно, однако же, не задумываются, что и здесь поэт — отделено от гражданина, то есть поэт — это особое, что гражданин — это, значит, всегда, а поэт, получается, особая категория. Но у Пушкина есть другое на ту же тему, это, к сожалению, мало известно и не цитируется, а зря, я на память приведу, я помню, так это звучит: «Если кто пишет стихи, то прежде всего должен быть поэтом, если же хочешь просто гражданствовать, то пиши прозою». Ну можно с этим спорить, это не абсолютная истина, однако нельзя не признать правоты в общем смысле. "Погасло дневное светило, — воодушевленно начал декламировать Арон, — на море синее вечерний пал туман. Шуми, шуми, послушное ветрило, волнуйся подо мной угрюмый океан". Ну какой, скажите, общественно-полезный смысл, — стоять на палубе ночного парусника и сочинять такие строки?
— Гражданин Финкельмайер! — резко сказала судья. —Вы нам..!
— Сейчас, сейчас! Я кончаю! Я говорю, что поэзия сама по себе бесполезна, но общество может воспользоваться. «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать!» — вот вам и выгода и для поэта и для общества. Я много над этим думал, это сложный вопрос… Что еще… — Арон заглянул в бумажку, и скучной скороговоркой стал перечислять: — Значит, работу я оставил временно; официального предупреждения о том, что нужно устроиться, я не получил; насчет антиобщественного поведения в быту — я временно жил без семьи, чтобы заниматься творческой работой, которая по своему роду требует уединения;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146