Это казалось ему единственным разумным выходом из создавшегося положения.
Кроме того, убеждал он себя (его это очень воодушевляло), разоблачение Магвайра и его жестоких методов поможет вовсе не одному ему, а всем солдатам, в том числе и Клейну. И чем больше думал он об этом, тем важнее казалось принятое решение. Ведь у него была такая благородная цель — отомстить за бедного, лишившегося рассудка Клейна.
Принимая свой план, Адамчик сознавал, что труднее всего ему будет убедить других новобранцев выступить в качестве свидетелей. Большинство солдат притворяется, будто верит в ложь, придуманную Магвайром. Им будет, наверно, неимоверно трудно преодолеть постоянно живущий в душе панический страх перед всесильным старшим «эс-ином» — человеком, способным любому заступнику Клейна уготовить печальную участь.
Как бы то ни было, Адамчик понимал, что без других свидетелей он не может рассчитывать на успех. Ему одному просто никто не поверит. Да и наивно было бы ожидать, что кто-нибудь всерьез прислушается к обвинениям со стороны солдата, входящего в те самые десять процентов естественного отсева. Нужны были свидетели.
Возвратившись в кубрик после ужина, он попытался натолковать сперва с Хорьком, Сестрой Мэри, Вонючкой и еще некоторыми новобранцами? Ни один из них не захотел даже выслушать его до конца. Все они отмахивались от его предложений, как от чумы, советовали выбросить все из головы, заткнуться и не морочить голову честным людям. Некоторые открыто смеялись ему в лицо, а здоровенный блондинистый парень из Небраски, прозванный за свой рост и невозмутимость Каменной горой, даже пригрозил «свернуть шею этому паршивому полячишке, если он не перестанет мутить воду». Не встретив ни у кого поддержки, Адамчик в конце концов пришел к Уэйту.
— Ты что, серьезно это? — удивился командир отделения. — Разве можно отыскать правду в таком месте, как Пэррис-Айленд? — И посоветовал лучше не вмешиваться в эту грязь. «Делай, что приказано, и помалкивай», — сказал он. Не солдаты ведь придумали эти порядки, не им их и критиковать. Тут, куда ни сунься, хозяйничают одни «эс-ины». Воображают, будто они семи пядей во лбу. Супермены. Во всяком уж случае перовня всякому мусору, что живет по ту сторону пролива. И у них тут свои законы, которые все равно не изменить. Попытаться сделать это может только сумасшедший. Никому пользы от этого не будет. Только беду накличешь. Да и вообще, убеждал Адамчика Уэйт, есть ли смысл огород городить, затевать всю эту шумиху из-за одного человека. Тем более такого, как Клейн. Да даже если заговорят двое или трое, все равно овчинка выделки не стоит. Ведь чтобы чего-то добиться, необходимо склонить на свою сторону большинство новобранцев взвода. А разве это реально? Ведь для всей этой банды сейчас важно только одно — окончить успешно курс первоначальной подготовки, попасть в выпуск, стать кадровым морским пехотинцем. Вот что их волнует, о чем болит голова. А все остальное ерунда, блажь. Кто это станет во имя какой-то блажи рисковать своим благополучием, своей карьерой, своим будущим? Принести в жертву невесть чему тяжкие недели муштры, унижений, мучений, крови и пота? Да и самому Адамчику тоже не грех бы подумать об этом. Стоит ли игра свеч? Ведь если он заведет всю эту бодягу и проиграет, песенка его спета. Не видать тогда выпуска, как своих ушей. И все лишения, напряжение этих недель, наконец, все вынесенные оскорбления, унижения и побои (в том числе и те, которые обрушит на него Магвайр, когда узнает о фискальстве) — все окажется пустышкой, будет просто-напросто выброшено на ветер. Он вылетит («как дерьмо в консервной банке»), а здесь все останется по-прежнему.
— Но ведь кто-то же должен начать? — настаивал Адамчик.
— Ну и пусть. А тебе зачем выпендриваться? Почему этим «кто-то» должен быть обязательно ты? Думаешь, я не вижу, что у тебя на уме? Отлично вижу. Ты же вбил себе в башку, что должен обязательно стать этаким героем. Великомучеником за правду. А на самом деле все это одна только дурь и блажь. Никто даже слова доброго не скажет. Думаешь, станут восхищаться. Ах, какой благородный шаг! Ах, какое мужество! Черта лысого. Никто даже не пикнет, ни одна шавка. Получишь хорошего пинка под зад и вылетишь. Как пить дать вылетишь. На том все и закончится.
Адамчик в общем-то ожидал, что Уэйт откажется поддержать его. Еще до того, как начать разговор, он был уверен в своей неудаче. Теперь же понял, что весь его план оказался мыльным пузырем. Никто не поддержал. Даже выслушать не захотели. А одному тут ничего не добиться. Одному, будь ты трижды мужественным, стену не дробить.
Вечером, когда наступило личное время, он молча забрался на рундук и сидел там, злой на всех и никому не нужный. Глядел ничего не видящим взглядом на снаряжение, висевшее на противоположной койке, и только сжимал и разжимал в бессильной злобе кулаки. В душе его снова что-то поднималось, будто закипало. Снова, как и все эти дни, его грызли сомнения. Он пытался бороться со своим настроением, подавить негодование, но ничего не получалось. И в отчаянии ломал пальцы, грыз ногти — от них и так уже почти ничего не осталось.
Снова и снова перед глазами вставала отвратительная картина недавней расправы с Клейном. Он слышал как наяву мерзкое гоготание потешавшегося взвода, злобные выкрики Магвайра, и Адамчику было стыдно за свою трусость, за то, что он так легко отступился от своего плана. Щеки его горели от внутреннего стыда — он отлично понимал, что планы его провалились прежде всего из-за собственной трусости, а не потому, что взвод не захотел поддержать его. И это был вовсе не физический страх перед возможной расплатой (хотя он, безусловно, был тесно связан со всеобъемлющим страхом перед штаб-сержантом), а просто глубочайшая уверенность в обреченности плана, его полной нереальности, в абсолютной тщетности тех замыслов, которые он лелеял. Именно поэтому он и не смог ничего возразить Уэйту, когда тот так безжалостно расправился с его планом. Больше того, многие аргументы, выдвинутые Уэйтом, в значительной мере совпадали с опасениями, которые сидели глубоко в душе самого Адамчика. Они только лишний раз подчеркнули уязвимость его замыслов. Сомнения, которые были у него раньше, теперь превратились в глубокую убежденность. Убежденность в том, что он, видимо, действительно совершенное ничтожество и слабак. Везде и во всем. Даже в мыслях и планах. Слабак, которого, как сопливого мальчишку, может положить на лопатки любой человек, в том числе и ни во что не веривший Уэйт.
Адамчику хотелось хоть раз в жизни глубоко поверить в то, что он стоит за правое дело. Почувствовать веру в доброту своих намерений. Ведь если бы удалось чего-то добиться, тогда не страшно было бы уже никакое наказание, он легко бы перенес любую несправедливость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Кроме того, убеждал он себя (его это очень воодушевляло), разоблачение Магвайра и его жестоких методов поможет вовсе не одному ему, а всем солдатам, в том числе и Клейну. И чем больше думал он об этом, тем важнее казалось принятое решение. Ведь у него была такая благородная цель — отомстить за бедного, лишившегося рассудка Клейна.
Принимая свой план, Адамчик сознавал, что труднее всего ему будет убедить других новобранцев выступить в качестве свидетелей. Большинство солдат притворяется, будто верит в ложь, придуманную Магвайром. Им будет, наверно, неимоверно трудно преодолеть постоянно живущий в душе панический страх перед всесильным старшим «эс-ином» — человеком, способным любому заступнику Клейна уготовить печальную участь.
Как бы то ни было, Адамчик понимал, что без других свидетелей он не может рассчитывать на успех. Ему одному просто никто не поверит. Да и наивно было бы ожидать, что кто-нибудь всерьез прислушается к обвинениям со стороны солдата, входящего в те самые десять процентов естественного отсева. Нужны были свидетели.
Возвратившись в кубрик после ужина, он попытался натолковать сперва с Хорьком, Сестрой Мэри, Вонючкой и еще некоторыми новобранцами? Ни один из них не захотел даже выслушать его до конца. Все они отмахивались от его предложений, как от чумы, советовали выбросить все из головы, заткнуться и не морочить голову честным людям. Некоторые открыто смеялись ему в лицо, а здоровенный блондинистый парень из Небраски, прозванный за свой рост и невозмутимость Каменной горой, даже пригрозил «свернуть шею этому паршивому полячишке, если он не перестанет мутить воду». Не встретив ни у кого поддержки, Адамчик в конце концов пришел к Уэйту.
— Ты что, серьезно это? — удивился командир отделения. — Разве можно отыскать правду в таком месте, как Пэррис-Айленд? — И посоветовал лучше не вмешиваться в эту грязь. «Делай, что приказано, и помалкивай», — сказал он. Не солдаты ведь придумали эти порядки, не им их и критиковать. Тут, куда ни сунься, хозяйничают одни «эс-ины». Воображают, будто они семи пядей во лбу. Супермены. Во всяком уж случае перовня всякому мусору, что живет по ту сторону пролива. И у них тут свои законы, которые все равно не изменить. Попытаться сделать это может только сумасшедший. Никому пользы от этого не будет. Только беду накличешь. Да и вообще, убеждал Адамчика Уэйт, есть ли смысл огород городить, затевать всю эту шумиху из-за одного человека. Тем более такого, как Клейн. Да даже если заговорят двое или трое, все равно овчинка выделки не стоит. Ведь чтобы чего-то добиться, необходимо склонить на свою сторону большинство новобранцев взвода. А разве это реально? Ведь для всей этой банды сейчас важно только одно — окончить успешно курс первоначальной подготовки, попасть в выпуск, стать кадровым морским пехотинцем. Вот что их волнует, о чем болит голова. А все остальное ерунда, блажь. Кто это станет во имя какой-то блажи рисковать своим благополучием, своей карьерой, своим будущим? Принести в жертву невесть чему тяжкие недели муштры, унижений, мучений, крови и пота? Да и самому Адамчику тоже не грех бы подумать об этом. Стоит ли игра свеч? Ведь если он заведет всю эту бодягу и проиграет, песенка его спета. Не видать тогда выпуска, как своих ушей. И все лишения, напряжение этих недель, наконец, все вынесенные оскорбления, унижения и побои (в том числе и те, которые обрушит на него Магвайр, когда узнает о фискальстве) — все окажется пустышкой, будет просто-напросто выброшено на ветер. Он вылетит («как дерьмо в консервной банке»), а здесь все останется по-прежнему.
— Но ведь кто-то же должен начать? — настаивал Адамчик.
— Ну и пусть. А тебе зачем выпендриваться? Почему этим «кто-то» должен быть обязательно ты? Думаешь, я не вижу, что у тебя на уме? Отлично вижу. Ты же вбил себе в башку, что должен обязательно стать этаким героем. Великомучеником за правду. А на самом деле все это одна только дурь и блажь. Никто даже слова доброго не скажет. Думаешь, станут восхищаться. Ах, какой благородный шаг! Ах, какое мужество! Черта лысого. Никто даже не пикнет, ни одна шавка. Получишь хорошего пинка под зад и вылетишь. Как пить дать вылетишь. На том все и закончится.
Адамчик в общем-то ожидал, что Уэйт откажется поддержать его. Еще до того, как начать разговор, он был уверен в своей неудаче. Теперь же понял, что весь его план оказался мыльным пузырем. Никто не поддержал. Даже выслушать не захотели. А одному тут ничего не добиться. Одному, будь ты трижды мужественным, стену не дробить.
Вечером, когда наступило личное время, он молча забрался на рундук и сидел там, злой на всех и никому не нужный. Глядел ничего не видящим взглядом на снаряжение, висевшее на противоположной койке, и только сжимал и разжимал в бессильной злобе кулаки. В душе его снова что-то поднималось, будто закипало. Снова, как и все эти дни, его грызли сомнения. Он пытался бороться со своим настроением, подавить негодование, но ничего не получалось. И в отчаянии ломал пальцы, грыз ногти — от них и так уже почти ничего не осталось.
Снова и снова перед глазами вставала отвратительная картина недавней расправы с Клейном. Он слышал как наяву мерзкое гоготание потешавшегося взвода, злобные выкрики Магвайра, и Адамчику было стыдно за свою трусость, за то, что он так легко отступился от своего плана. Щеки его горели от внутреннего стыда — он отлично понимал, что планы его провалились прежде всего из-за собственной трусости, а не потому, что взвод не захотел поддержать его. И это был вовсе не физический страх перед возможной расплатой (хотя он, безусловно, был тесно связан со всеобъемлющим страхом перед штаб-сержантом), а просто глубочайшая уверенность в обреченности плана, его полной нереальности, в абсолютной тщетности тех замыслов, которые он лелеял. Именно поэтому он и не смог ничего возразить Уэйту, когда тот так безжалостно расправился с его планом. Больше того, многие аргументы, выдвинутые Уэйтом, в значительной мере совпадали с опасениями, которые сидели глубоко в душе самого Адамчика. Они только лишний раз подчеркнули уязвимость его замыслов. Сомнения, которые были у него раньше, теперь превратились в глубокую убежденность. Убежденность в том, что он, видимо, действительно совершенное ничтожество и слабак. Везде и во всем. Даже в мыслях и планах. Слабак, которого, как сопливого мальчишку, может положить на лопатки любой человек, в том числе и ни во что не веривший Уэйт.
Адамчику хотелось хоть раз в жизни глубоко поверить в то, что он стоит за правое дело. Почувствовать веру в доброту своих намерений. Ведь если бы удалось чего-то добиться, тогда не страшно было бы уже никакое наказание, он легко бы перенес любую несправедливость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99