И тогда уж все, конечно, будет погублено. Сейчас ему уже даже казалось, что, замахнувшись на Филиппоне, он будто бы пробил брешь в плотине своих чувств, и все, что сдерживалось этой плотиной, теперь хлынуло наружу, брешь расширяется и нет уже сил закрыть ее. Стоит хоть чуть-чуть отпустить вожжи, хотя бы еще на миг потерять контроль, и все окончательно пропало. В голову настойчиво лезло то, что он оставил в прошлом, — мать, Кэролин, работа в мастерской химчистки, вся его жизнь до того, как он очутился на этой узкой солдатской койке и понял, что, оказывается, совсем не знает себя. Всю жизнь он старался сдерживаться, замыкался в себе, не давал выхода внутренним чувствам и энергии. И кто теперь скажет, что произойдет, если он откроет клапаны, выпустит все это наружу.
Он боялся только этого. Банда же Филиппоне была совсем не опасна. В худшем случае накостыляют ему по шее. Не страшился он и Магвайра. Что ему все сержантские угрозы? Даже самая страшная — вышвырнуть в гражданку с волчьим билетом в кармане. Никого он не боялся, только себя. В какое-то мгновение ему показалось, будто койка его потихоньку тронулась с места, поплыла, набирая ход, куда-то вверх и там остановилась, покачиваясь от дуновений ветра. Он чувствовал себя как циркач, сидящий высоко на шесте или идущий по туго натянутому канату под куполом цирка. Одно неверное движение, одна малейшая ошибка, и все будет кончено.
От этих мыслей кровь приливала к лицу, и оно горело, как в огне, лоб покрывали капли пота. А может быть, он заболел? Солнечный удар или что-нибудь еще? Вот было бы здорово. Отправили бы в лазарет, там чистые простыни, удобные кровати, в небольших палатах царят тишина и покой. Если вести себя по-умному, можно долго там проваляться, до тех пор, пока закончится курс рекрутской подготовки.
Повернувшись на бок, он постепенно успокоился и задремал. Ему снилось, будто он забрался на высоченную башню, она качается под напором ветра и ему очень страшно: упадешь — разобьешься насмерть. А ветер все крепчает и все сильнее припекает раскаленное солнце. Страшное белое солнце Пэррис-Айленда, иссушающее тело и душу, расплавляющее мозг и сердце человека и валящее его с ног. Время от времени на солнце наплывает какая-то тень. Подняв глаза, он увидел, что это не тучи, а стая огромных черных птиц, слетевшихся к нему со всех сторон, кружится с криком над головой и закрывает крыльями солнце и небо.
В тот момент, когда он взглянул вверх, одна из птиц вдруг отделилась от стаи и стремглав ринулась вниз. Это был огромный отвратительный орел-стервятник с хищно изогнутым клювом, длинной голой шеей и голодными глазами, которые горели дьявольским огнем. «Лучше бы мне не видеть это чудовище, — пронеслось у него в мозгу. — Будь проклято это любопытство». Не подними он голову, хищник, может, и не заметил бы его, пролетел мимо. Теперь же он мчался прямо на голову. И зачем только он это сделал! Сидел бы да помалкивал. А теперь вот накликал беду на свою голову.
Он тщетно пытался найти какое-нибудь оружие. Платформа, на которой он находился, была совершенно пуста. Да и сам он сидел в чем мать родила. О боже! Он скорее почувствовал, чем увидел, как черное чудовище наверху расправило во всю ширь свои страшные крылья, готовясь к последнему броску. В смертельном страхе Уэйт сделал отчаянную попытку сжаться в комок, затаился, даже дышать перестал, ожидая, голый и беззащитный, того последнего момента, когда чудовищный клюв обрушится на него, размозжит голову, растерзает тело. Он уже чувствовал на себе давящую тяжесть огромной птицы, физически ощущал, как от этой тяжести сдавливается грудная клетка, сплющиваются легкие, останавливается сердце. А птица все наваливалась, она, по-видимому, не собиралась уносить его в своих когтях, не рвала ими его тело. Наоборот, она вроде бы даже начала успокаиваться, старалась поудобнее усесться на своей жертве. Вот черные крылья махнули еще раз-другой и сложились вдоль огромного тела. Вот подобрался и хвост. Уэйту даже показалось, будто он слышит в глубине ее тела какие-то жуткие вздохи, похожие на воркование. «О господи, — пронзила вдруг его страшная догадка. — Да ведь эта гадина приняла меня за яйцо. Она собирается меня высиживать!»

Если с вечера у него и начиналась лихорадка, то к утру она вместе с ночными страхами совершенно исчезла. Он проснулся опустошенный, будто выжатый. Беспокойные мысли не уходили из головы, они терзали его с той самой минуты, как он открыл глаза, не оставляли в покое, когда взвод шагал на завтрак, за столом и на обратном пути в казарму. Он пытался убедить себя, что нет никаких оснований для паники, что он больше ни за что не допустит подобных выходок и все опять пойдет по-старому. Ведь для этого надо так мало: держать себя все время в руках и не терять головы, что бы там ни случилось. Теперь, когда ему все так ясно и понятно, думал он, автоматически выполняя в то же время команды сержанта Мидберри, надо просто не допускать ненужного возбуждения, стараться не реагировать на всякие мелочи, и все снова пойдет как по маслу. Конечно, надо разобраться в том, что произошло вчера, найти тот момент, который послужил толчком к вспышке, чтобы так больше не получилось. Пусть тогда уж хоть гром греми, его это не застанет врасплох. Выходок, подобных вчерашней стычке с Филиппоне, он больше не допустит. Не имеет права допустить.
В течение всего дня он снова и снова пытался разобраться, что же все-таки происходит с ним.
Это мучало его во время занятий по тактике, потом на лекции по ночному бою и ведению разведки. Постепенно он припомнил и вроде бы очень тщательно проанализировал все случаи, вызвавшие раздражение или хотя бы острое недовольство в последнее время — жалкий юмор сержанта-инструктора на уроке дзю-до, бесконечные занятия по строевой, выстаивание часами по стойке «смирно» и отработка приемов отдания чести, хамское поведение Магвайра, его отвратительные выходки, оскорбления, расправа с Дитаром, ведро на голове Хорька и все остальное. В памяти всплывали и многие другие инциденты, одни более серьезные, другие совсем незначительные, но все одинаково возмутительные. Тем не менее, он, как ни старался, так и не смог себе ответить, почему же все это выбивает его из колеи. В чем все-таки причина? Может быть, это — Магвайр? Это был самый логичный и простой ответ. Действительно, все ведь могло происходить именно потому, что у них со штаб-сержантом не нашлось общего языка. Но тогда почему же его задевает за живое и то, к чему Магвайр не имеет никакого отношения? Может, просто нервы? Хорошо бы, если так. Но даже и в этом случае необходимо не допустить повторения вчерашнего срыва.
В конце концов, он решил, что надо поделиться своими мыслями с «эс-ином».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99