В номере не было людей, зато была рыжая толстая белка, которая сначала прыгнула со шкафа прямо на профессора, а потом просочилась в полуоткрытую дверь и изо всех сил рванула по коридору.
— Профессор побежал было за ней, — сказал русский, — но потом остановился, развел руками и сел прямо на пол, у веселого красного автомата, который делает лед. При этом он задел длинную красную ручку, и автомат сделал ему лед — шесть аккуратных кубиков. Никто не подставил стакан, и они упали на пол.
— Кажется, он плакал, — сказал русский, помолчав часа три, — мне стало imbarazzante, и я ушел.
— А что это была за белка? — спросила я, не дождавшись дальнейших объяснений. — Ручная белка? Она ее в номере забыла?
— Да нет, обыкновенная белка, облезлая ardilla из зоомагазина, — сказал русский и замолчал, разглядывая мое лицо. Это было приятно, как ни странно. — Можешь это, как у вас говорят в полиции, присовокупить — inserire nel dossier, — сказал он лет через сто и улыбнулся.
Улыбка у него неожиданная, жемчужно-розовая, сияющая, как у маленькой девочки, нет — как у маленького бегемотика.
Хотела показать русскому свою Штуку, уж он-то не проболтается, но тут его позвали: запищал крошечный местный телефон, который хозяин выдает отельной обслуге, чтоб не отлынивали. Русский выгреб из кармана оставшиеся ириски, зачем-то показал мне кружок из пальцев и ушел на своих длинных ногах — враскачку — по длинному коридору.
Если у меня когда-нибудь будет гостиница, я назову ее Белая Лилия Вивальди и построю напротив этой, чтобы волосатый хозяин лопнул от злости.
12 апреля
Удивительно, как мы все по-разному устроены. Когда Веронике назначали свидание, она собиралась мгновенно — начинала красить губы, еще не успев повесить трубку. Она всегда знала, куда пойти, где подают тыквенный пирог с базиликом, где самый вкусный браджоли и лучшая на острове тимпана. Возвращаясь, она всегда приносила мне кусочек кекса или ореховой халвы в салфетке и рассказывала всякие дурацкие подробности.
Меня приглашают на свидания не так уж часто, ничего странного в этом нет: профессия такая, виданное ли дело, девушка-полицейский. Но если приглашают, я целый день не нахожу себе места: пытаюсь понять, какую косынку повязать, перебираю свои фенечки, решаю — опоздать или прийти вовремя, и в результате всегда прихожу раньше и сижу там как дура.
Эл Аккройд пригласил меня на ланч в Марсашлокке, и мы ели распаренную пшеницу с мидиями, ужасная гадость, но мне было все равно. Мне нравится, что Аккройд не загорает, кожа у него голубовато-белая, как снятое молоко, мне нравится, как он смотрит в окно и постукивает пальцами по столу, мне нравится, как он медленно делает в солонке ножом холмик из соли, а потом разрушает одним резким движением, мне нравится, что под форменный свитер он надевает белоснежную рубашку, правда, всегда перекрахмаленную.
Сказать Аккройду про китайскую прачечную на Саут-стрит, возле отеля Осборн.
Когда мы заказывали десерт, я вдруг поняла, что больше всего на свете хочу завернуть кусочек халвы в салфетку. Для Вероники.
From: Dr. Fiona Russell, Trafalgar Hotel,
Trafalgar 35, 28010 Madrid Spain
For Moras, Golden Tulip Rossini, Dragonara Road,
St Julians STJ 06, Malta
Дорогой Мо, ты, верно, сердишься на меня за молчание.
Уезжая, я обещала написать тебе без промедления, но обстоятельства сложились так, что первое время мне было не до писем. Мадрид выжал меня досуха и выбросил скукоженную цедру на обочину проспекта Калье Алкала.
Помнишь, я тебе рассказывала о храме из Дебода, посвященном Исиде и Амону? Тот, что перевезли в Мадрид тридцать лет назад, это был подарок Испании за участие в египетском проекте ЮНЕСКО, помнишь?
Ребята из Ла Лагуны возятся с ним давно — там потрясающие надписи, от которых, правда, после стольких лет под водой остались рожки да ножки… но — представь себе, милый Мо! — храм, которому 23 раза по сто лет, построенный при царе Адихаламани, восстановлен в центре мадридского парка, где бегают утренние старички и обнимаются мучачос\ Я провела там лучшую неделю этого года, не считая трех дней, что мы провели с тобой в моем номере, разумеется.
Знаешь ли ты, что я нынче читаю твой дневник в интернете? Дочь моих здешних друзей два года работала в Москве — представляла Banco Bilbao, — она перевела мне страниц пятнадцать близко к тексту, по крайней мере она в этом уверена, а мне приходится верить ей на слово.
Читаю и спрашиваю себя — почему мы не говорили больше, почему мы не говорили о том, что тебя на самом деле мучает?
Твой дневник отвечает на мои вопросы, даже на те, которые я не осмеливаюсь себе задавать; каждый раз, заглядывая в него, пробегая глазами незнакомые буквы, я слышу твой голос — низкий и напряженный, совсем непохожий на тебя — ведь ты такой высокий и легкий, почти прозрачный.
Носишь ли ты то кольцо с потускневшей жемчужиной, которое я оставила тебе на память? Ты еще сказал тогда, что его можно носить только на шее, а значит, я посвятила тебя в брамины, так, мол, написано в Ведах. Такое узкое, что даже на мой палец не годилось — поразительно!
Хотела бы я увидеть эту руку, а еще лучше — самого владельца.
Между прочим, у меня была мысль оставить кольцо себе и сделать аграф, как тот, что в бургундской коллекции Прадо — серебряный венок из листьев, с эмалью и крупным жемчугом посредине. То есть она появилась, когда мне стало ясно, что я не смогу сдать находки в музей, даже не смогу представить их официально, как результат раскопок. А потом все поссорились и началось что-то уж вовсе enigmatique, как сказал бы покойный СаВа.
Я ведь рассказывала тебе о том дне, когда все поссорились?
Это случилось двадцать третьего февраля, кажется, мы с тобой еще не были знакомы, верно? Когда полицейские сообщили о гибели француза, мы собрались в номере Форжа, жутко подавленные, особенно хозяин апартаментов… это обстоятельство меня немного удивило — он ведь почти не знал Эжена, успел только пару раз перекинуться с ним незначительными фразами.
Тогда я подумала, что дело в том, что гибель месье Лева с новой силой воскресила в нем тоску по Надье.
Прошла ведь всего неделя с того дня, как она попала под каток его самонадеянности, как выразился Густав, и боль должна была грызть его день и ночь.
Позже мне стало понятно, что грызть такого человека боли просто не по зубам.
На этом позволь мне прерваться, опаздываю на лекцию Шимона Гибсона. Завтра допишу, хорошо? Фотографии пещеры, в которой жил и работал Иоанн Креститель… пропустить такое мне не под силу.
Arrivederci presto,
Ф. Р.
МОРАС
без даты
прощай, сан-микеле, я получил два английских имени — бас-бой и белл-мен — и ключи от служебной квартиры
славная работка для славного мальчиканомужа, живу в голден тюлип, на этаже для персонала, на нулевом этаже — практически под землей, фионе бы понравилось, она под землей лучше себя чувствует, чем под солнцем
вчера провел целый день in cerca di alloggio, но дешевле, чем двести лир, ничего не подвернулось, а у меня в кармане четыре лазурные бумажки hames liri, хорошо, что хозяин отеля сжалился и отстегнул мне ключик со связки — размером как раз с ту связку, что вручили тору вместе с брачным убором и ожерельем брисингов, когда он вместо фрейи отправился в ётун-хейм, — ладно, живи покамест, сказал хозяин, а там поглядим
каморка завалена лоскутами и тесьмой, до меня здесь квартировала гостиничная прачка-филиппинка, и где, скажите на милость, она готовила свой адобо?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
— Профессор побежал было за ней, — сказал русский, — но потом остановился, развел руками и сел прямо на пол, у веселого красного автомата, который делает лед. При этом он задел длинную красную ручку, и автомат сделал ему лед — шесть аккуратных кубиков. Никто не подставил стакан, и они упали на пол.
— Кажется, он плакал, — сказал русский, помолчав часа три, — мне стало imbarazzante, и я ушел.
— А что это была за белка? — спросила я, не дождавшись дальнейших объяснений. — Ручная белка? Она ее в номере забыла?
— Да нет, обыкновенная белка, облезлая ardilla из зоомагазина, — сказал русский и замолчал, разглядывая мое лицо. Это было приятно, как ни странно. — Можешь это, как у вас говорят в полиции, присовокупить — inserire nel dossier, — сказал он лет через сто и улыбнулся.
Улыбка у него неожиданная, жемчужно-розовая, сияющая, как у маленькой девочки, нет — как у маленького бегемотика.
Хотела показать русскому свою Штуку, уж он-то не проболтается, но тут его позвали: запищал крошечный местный телефон, который хозяин выдает отельной обслуге, чтоб не отлынивали. Русский выгреб из кармана оставшиеся ириски, зачем-то показал мне кружок из пальцев и ушел на своих длинных ногах — враскачку — по длинному коридору.
Если у меня когда-нибудь будет гостиница, я назову ее Белая Лилия Вивальди и построю напротив этой, чтобы волосатый хозяин лопнул от злости.
12 апреля
Удивительно, как мы все по-разному устроены. Когда Веронике назначали свидание, она собиралась мгновенно — начинала красить губы, еще не успев повесить трубку. Она всегда знала, куда пойти, где подают тыквенный пирог с базиликом, где самый вкусный браджоли и лучшая на острове тимпана. Возвращаясь, она всегда приносила мне кусочек кекса или ореховой халвы в салфетке и рассказывала всякие дурацкие подробности.
Меня приглашают на свидания не так уж часто, ничего странного в этом нет: профессия такая, виданное ли дело, девушка-полицейский. Но если приглашают, я целый день не нахожу себе места: пытаюсь понять, какую косынку повязать, перебираю свои фенечки, решаю — опоздать или прийти вовремя, и в результате всегда прихожу раньше и сижу там как дура.
Эл Аккройд пригласил меня на ланч в Марсашлокке, и мы ели распаренную пшеницу с мидиями, ужасная гадость, но мне было все равно. Мне нравится, что Аккройд не загорает, кожа у него голубовато-белая, как снятое молоко, мне нравится, как он смотрит в окно и постукивает пальцами по столу, мне нравится, как он медленно делает в солонке ножом холмик из соли, а потом разрушает одним резким движением, мне нравится, что под форменный свитер он надевает белоснежную рубашку, правда, всегда перекрахмаленную.
Сказать Аккройду про китайскую прачечную на Саут-стрит, возле отеля Осборн.
Когда мы заказывали десерт, я вдруг поняла, что больше всего на свете хочу завернуть кусочек халвы в салфетку. Для Вероники.
From: Dr. Fiona Russell, Trafalgar Hotel,
Trafalgar 35, 28010 Madrid Spain
For Moras, Golden Tulip Rossini, Dragonara Road,
St Julians STJ 06, Malta
Дорогой Мо, ты, верно, сердишься на меня за молчание.
Уезжая, я обещала написать тебе без промедления, но обстоятельства сложились так, что первое время мне было не до писем. Мадрид выжал меня досуха и выбросил скукоженную цедру на обочину проспекта Калье Алкала.
Помнишь, я тебе рассказывала о храме из Дебода, посвященном Исиде и Амону? Тот, что перевезли в Мадрид тридцать лет назад, это был подарок Испании за участие в египетском проекте ЮНЕСКО, помнишь?
Ребята из Ла Лагуны возятся с ним давно — там потрясающие надписи, от которых, правда, после стольких лет под водой остались рожки да ножки… но — представь себе, милый Мо! — храм, которому 23 раза по сто лет, построенный при царе Адихаламани, восстановлен в центре мадридского парка, где бегают утренние старички и обнимаются мучачос\ Я провела там лучшую неделю этого года, не считая трех дней, что мы провели с тобой в моем номере, разумеется.
Знаешь ли ты, что я нынче читаю твой дневник в интернете? Дочь моих здешних друзей два года работала в Москве — представляла Banco Bilbao, — она перевела мне страниц пятнадцать близко к тексту, по крайней мере она в этом уверена, а мне приходится верить ей на слово.
Читаю и спрашиваю себя — почему мы не говорили больше, почему мы не говорили о том, что тебя на самом деле мучает?
Твой дневник отвечает на мои вопросы, даже на те, которые я не осмеливаюсь себе задавать; каждый раз, заглядывая в него, пробегая глазами незнакомые буквы, я слышу твой голос — низкий и напряженный, совсем непохожий на тебя — ведь ты такой высокий и легкий, почти прозрачный.
Носишь ли ты то кольцо с потускневшей жемчужиной, которое я оставила тебе на память? Ты еще сказал тогда, что его можно носить только на шее, а значит, я посвятила тебя в брамины, так, мол, написано в Ведах. Такое узкое, что даже на мой палец не годилось — поразительно!
Хотела бы я увидеть эту руку, а еще лучше — самого владельца.
Между прочим, у меня была мысль оставить кольцо себе и сделать аграф, как тот, что в бургундской коллекции Прадо — серебряный венок из листьев, с эмалью и крупным жемчугом посредине. То есть она появилась, когда мне стало ясно, что я не смогу сдать находки в музей, даже не смогу представить их официально, как результат раскопок. А потом все поссорились и началось что-то уж вовсе enigmatique, как сказал бы покойный СаВа.
Я ведь рассказывала тебе о том дне, когда все поссорились?
Это случилось двадцать третьего февраля, кажется, мы с тобой еще не были знакомы, верно? Когда полицейские сообщили о гибели француза, мы собрались в номере Форжа, жутко подавленные, особенно хозяин апартаментов… это обстоятельство меня немного удивило — он ведь почти не знал Эжена, успел только пару раз перекинуться с ним незначительными фразами.
Тогда я подумала, что дело в том, что гибель месье Лева с новой силой воскресила в нем тоску по Надье.
Прошла ведь всего неделя с того дня, как она попала под каток его самонадеянности, как выразился Густав, и боль должна была грызть его день и ночь.
Позже мне стало понятно, что грызть такого человека боли просто не по зубам.
На этом позволь мне прерваться, опаздываю на лекцию Шимона Гибсона. Завтра допишу, хорошо? Фотографии пещеры, в которой жил и работал Иоанн Креститель… пропустить такое мне не под силу.
Arrivederci presto,
Ф. Р.
МОРАС
без даты
прощай, сан-микеле, я получил два английских имени — бас-бой и белл-мен — и ключи от служебной квартиры
славная работка для славного мальчиканомужа, живу в голден тюлип, на этаже для персонала, на нулевом этаже — практически под землей, фионе бы понравилось, она под землей лучше себя чувствует, чем под солнцем
вчера провел целый день in cerca di alloggio, но дешевле, чем двести лир, ничего не подвернулось, а у меня в кармане четыре лазурные бумажки hames liri, хорошо, что хозяин отеля сжалился и отстегнул мне ключик со связки — размером как раз с ту связку, что вручили тору вместе с брачным убором и ожерельем брисингов, когда он вместо фрейи отправился в ётун-хейм, — ладно, живи покамест, сказал хозяин, а там поглядим
каморка завалена лоскутами и тесьмой, до меня здесь квартировала гостиничная прачка-филиппинка, и где, скажите на милость, она готовила свой адобо?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83