..
РУДИ
Вернувшись из Базеля, я еще с вокзала позвонил Галатее. В ее голосе зазвучала неподдельная радость.
– Руди, – сказала она, – я хочу, чтобы ты пришел… И чтобы ты приходил всегда и всегда спал со мной…
Во вспыхнувшую с первого взгляда любовь сорокалетней женщины к зрелому мужчине я поверить не мог. И хотя такого рода признание не может не льстить мужскому тщеславию, воспринял его более чем скептически.
В ту ночь я опять остался у нее…
Так начался новый и захватывающий виток в моей жизни. Исполнилась заветная мечта закомплексованного подростка: женщины тянутся к нему сами.
Я вдруг стал привлекателен и симпатичен. Меня выделяли. Лелеяли. Оделяли…
Одного я не мог понять: а что, собственно, во мне изменилось? Во внешности – ничего, просто стал моложе. Но ведь я уже был таким когда-то. В характере? И здесь, пожалуй, тоже ничего нового. Те же вкусы, манера поведения. Если авария и последовавшая за ней кома и сказались на чем-то, то лишь на том, что я перестал стесняться самого себя.
В сущности, прежде я жил в построенной не без моего участия и хорошо охраняемой тюрьме. Был рабом самого себя. Своих собственных комплексов, привитых стереотипов. Наконец – условностей. А женщины чувствуют это. Издалека. Как въедливый дух унитаза, провоняв которым ты отталкиваешь тех, кто к тебе приближается. А ведь садятся на него все, и не из удовольствия, а когда припрет. Зато теперь, когда я взломал в себе преграды и заслоны и стал свободным, их повлекло за мной. И они устремляются, как за ветром – листья, пластиковые бутылки, обрывки газет…
Жаль только, все это случилось сейчас, а не тогда! Ведь все, что переполняло меня раньше, перегорело, кончилось. Безвозвратно ушло захватывающее дух удивление. Ожидание чего-то нового, непознанного. Исчезла радость открытия. Горше и бескрылей стала мечта. Перед голодающим расстелили скатерть-самобранку, а он не в состоянии есть: слишком жадно набил он уже себе брюхо. Какая жалость…
Днем мы ездили с Галатеей по окрестностям, а вечером я репетировал все в том же бывшем складе. Еще пару часов назад строительные рабочие, официанты, нянечки, грузчики и уборщицы, они, скинув с себя комбинезоны и уплаты, становились профессиональными музыкантами. Возвращалось человеческое достоинство. Преображалось выражение лиц. Выпрямлялась осанка. Менялась манера разговаривать.
Новые знакомые относились ко мне вежливо, но настороженно и отчужденно. Их можно было понять. Кто-то другой, такой же, как они, не лучше и не хуже, по воле капризного случая был занесен на другую планету, а теперь, спустившись оттуда на парашюте, изображает инопланетянина. И хотя, в отличие от других профессиональных дирижеров, я старался быть внимательным и тактичным, мне то и дело приходилось ловить неприязненные взгляды.
– Коммунизм, – нехорошо улыбаясь, объяснял мне Нику, – сыграл с нами сатанинскую шутку. Мы-то считали себя в своем летаргическом сне – избранниками грядущего рая, а проснулись изгоями.
После репетиций я возвращался в квартиру фрау Гастнер. Обычно я приходил туда уже поздно. За надбровными дугами глядящих на улицу маркиз на окнах дремотно гасли зрачки огней. Устало щурились на редких прохожих уличные фонари. А усатый дворник-ветер мел под ноги осенние листья.
Стараясь не шуметь, я открывал ключом парадное и неслышно ступал по ковровому покрытию. Потом нажимал на узорчатую кнопку лифта и, вызвав его, поднимался на третий этаж. Там, осторожно стукнув пальцами по двери, проскальзывал внутрь и сразу же ощущал на себе податливую тяжесть соскучившегося женского тела.
Мы провели вместе, пока не возвратилась из Лондона ее подруга, две недели. Галатея не оставляла меня даже во сне. Даже там тоже меня настигал ее терпкий, чуть с горчинкой запах. Наполняясь им, я инстинктивно, тяжелеющими руками искал и прикасался к доверчиво щекочущим рыженьким волоскам на лобке.
Сила характера и целеустремленность чувствовались в Галатее не меньше, чем в Абби. Но в отличие от моей жены, Галатея не только умела – хотела любить. Постель была для нее даже не алтарем, на котором возносятся жертвы, а мучительно-сладостным аутодафе, где она сгорает сама. Ее максимализм не знал границ: все или ничего! Полная отдача или равнодушие. Горение или вечный холод.
Только, сгорая сама, она сжигала и другого тоже. А когда экстаз проходил и гипноз прекращал свое действие, на смену опьянению приходило похмелье. Все было уже не тем: слова, жесты, манеры. Я думал лишь о том, как бы остаться одному. А потом все начиналось сызнова. Изображать счастливца, удостоенного дыхания богов, мне становилось все труднее и труднее.
– Знаешь, что меня влечет к тебе? У тебя в мужском теле живет женская мягкость, Нежность, деликатность…
О господи! Опять это инь и ян! Женское начало! Мужское начало!.. От чего люди всегда должны искать какие-то рамки и стараться уместить в них всех и вся?
Продолжаться так долго не могло. Впереди маячила пропасть…
«Ты мечешься в поисках идеала, – поучал меня Руди-Реалист, – а его на свете никогда не существовало и не существует. Он – призрак, мираж. Винегрет из романов, фильмов и спектаклей, которые ты видел или читал».
«Ничего подобного! Ты – Нарцисс и ищешь не идеал, а самого себя. Вернее, ту женщину, какой бы ты хотел быть, если бы не родился мужчиной», – возражал Виртуальный Руди.
«Обратил внимание? Этот гребаный моралист философствует в стиле Чарли», – парировал Руди-Реалист.
«Если у тебя нет потребности отдать той, что лежит рядом с тобой, нечто большее и необъятное, чем просто эрекция, значит, тебе ничего не найти».
– Да о чем ты, – спрашиваю я.
«О восторге, благодарности, ласке»…
«Все, что он проповедует, – брезгливо заржал Руди-Реалист, – дерьмовый онанизм страдающего интеллигента. Бесплодие и тупик отживающего романтизма».
«Без такого онанизма, – визгливо перебил его Виртуальный Руди, – ты бы превратился в неандертальца».
Я слушал их бесконечные пререкания и думал, что, в отличие от нас, живых существ, бесконечно только Время. Оно, как Бог. А может, оно и есть Бог?! А все мы – лишь тонюсенькие свечечки на свирепом ветру существования. О господи, как я устал от самого себя!..
В последнюю ночь перед возвращением своей подруги Галатея пошла в наступление:
– Женись на мне, Руди. Я знаю о тебе все и буду тебе не только верной женой – любящей матерью. А когда станет нужно – непревзойденной нянькой…
Я обомлел: скользкая ящерка предчувствия проскочила где-то между сердцем и легкими, вызвав учащенный пульс.
В горле вдруг остро не стало хватать воздуха.
– Ты что – телепатка? – спросил я, криво улыбаясь, но все еще надеясь, что она ни о чем не догадывается и лишь неудачно выразилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
РУДИ
Вернувшись из Базеля, я еще с вокзала позвонил Галатее. В ее голосе зазвучала неподдельная радость.
– Руди, – сказала она, – я хочу, чтобы ты пришел… И чтобы ты приходил всегда и всегда спал со мной…
Во вспыхнувшую с первого взгляда любовь сорокалетней женщины к зрелому мужчине я поверить не мог. И хотя такого рода признание не может не льстить мужскому тщеславию, воспринял его более чем скептически.
В ту ночь я опять остался у нее…
Так начался новый и захватывающий виток в моей жизни. Исполнилась заветная мечта закомплексованного подростка: женщины тянутся к нему сами.
Я вдруг стал привлекателен и симпатичен. Меня выделяли. Лелеяли. Оделяли…
Одного я не мог понять: а что, собственно, во мне изменилось? Во внешности – ничего, просто стал моложе. Но ведь я уже был таким когда-то. В характере? И здесь, пожалуй, тоже ничего нового. Те же вкусы, манера поведения. Если авария и последовавшая за ней кома и сказались на чем-то, то лишь на том, что я перестал стесняться самого себя.
В сущности, прежде я жил в построенной не без моего участия и хорошо охраняемой тюрьме. Был рабом самого себя. Своих собственных комплексов, привитых стереотипов. Наконец – условностей. А женщины чувствуют это. Издалека. Как въедливый дух унитаза, провоняв которым ты отталкиваешь тех, кто к тебе приближается. А ведь садятся на него все, и не из удовольствия, а когда припрет. Зато теперь, когда я взломал в себе преграды и заслоны и стал свободным, их повлекло за мной. И они устремляются, как за ветром – листья, пластиковые бутылки, обрывки газет…
Жаль только, все это случилось сейчас, а не тогда! Ведь все, что переполняло меня раньше, перегорело, кончилось. Безвозвратно ушло захватывающее дух удивление. Ожидание чего-то нового, непознанного. Исчезла радость открытия. Горше и бескрылей стала мечта. Перед голодающим расстелили скатерть-самобранку, а он не в состоянии есть: слишком жадно набил он уже себе брюхо. Какая жалость…
Днем мы ездили с Галатеей по окрестностям, а вечером я репетировал все в том же бывшем складе. Еще пару часов назад строительные рабочие, официанты, нянечки, грузчики и уборщицы, они, скинув с себя комбинезоны и уплаты, становились профессиональными музыкантами. Возвращалось человеческое достоинство. Преображалось выражение лиц. Выпрямлялась осанка. Менялась манера разговаривать.
Новые знакомые относились ко мне вежливо, но настороженно и отчужденно. Их можно было понять. Кто-то другой, такой же, как они, не лучше и не хуже, по воле капризного случая был занесен на другую планету, а теперь, спустившись оттуда на парашюте, изображает инопланетянина. И хотя, в отличие от других профессиональных дирижеров, я старался быть внимательным и тактичным, мне то и дело приходилось ловить неприязненные взгляды.
– Коммунизм, – нехорошо улыбаясь, объяснял мне Нику, – сыграл с нами сатанинскую шутку. Мы-то считали себя в своем летаргическом сне – избранниками грядущего рая, а проснулись изгоями.
После репетиций я возвращался в квартиру фрау Гастнер. Обычно я приходил туда уже поздно. За надбровными дугами глядящих на улицу маркиз на окнах дремотно гасли зрачки огней. Устало щурились на редких прохожих уличные фонари. А усатый дворник-ветер мел под ноги осенние листья.
Стараясь не шуметь, я открывал ключом парадное и неслышно ступал по ковровому покрытию. Потом нажимал на узорчатую кнопку лифта и, вызвав его, поднимался на третий этаж. Там, осторожно стукнув пальцами по двери, проскальзывал внутрь и сразу же ощущал на себе податливую тяжесть соскучившегося женского тела.
Мы провели вместе, пока не возвратилась из Лондона ее подруга, две недели. Галатея не оставляла меня даже во сне. Даже там тоже меня настигал ее терпкий, чуть с горчинкой запах. Наполняясь им, я инстинктивно, тяжелеющими руками искал и прикасался к доверчиво щекочущим рыженьким волоскам на лобке.
Сила характера и целеустремленность чувствовались в Галатее не меньше, чем в Абби. Но в отличие от моей жены, Галатея не только умела – хотела любить. Постель была для нее даже не алтарем, на котором возносятся жертвы, а мучительно-сладостным аутодафе, где она сгорает сама. Ее максимализм не знал границ: все или ничего! Полная отдача или равнодушие. Горение или вечный холод.
Только, сгорая сама, она сжигала и другого тоже. А когда экстаз проходил и гипноз прекращал свое действие, на смену опьянению приходило похмелье. Все было уже не тем: слова, жесты, манеры. Я думал лишь о том, как бы остаться одному. А потом все начиналось сызнова. Изображать счастливца, удостоенного дыхания богов, мне становилось все труднее и труднее.
– Знаешь, что меня влечет к тебе? У тебя в мужском теле живет женская мягкость, Нежность, деликатность…
О господи! Опять это инь и ян! Женское начало! Мужское начало!.. От чего люди всегда должны искать какие-то рамки и стараться уместить в них всех и вся?
Продолжаться так долго не могло. Впереди маячила пропасть…
«Ты мечешься в поисках идеала, – поучал меня Руди-Реалист, – а его на свете никогда не существовало и не существует. Он – призрак, мираж. Винегрет из романов, фильмов и спектаклей, которые ты видел или читал».
«Ничего подобного! Ты – Нарцисс и ищешь не идеал, а самого себя. Вернее, ту женщину, какой бы ты хотел быть, если бы не родился мужчиной», – возражал Виртуальный Руди.
«Обратил внимание? Этот гребаный моралист философствует в стиле Чарли», – парировал Руди-Реалист.
«Если у тебя нет потребности отдать той, что лежит рядом с тобой, нечто большее и необъятное, чем просто эрекция, значит, тебе ничего не найти».
– Да о чем ты, – спрашиваю я.
«О восторге, благодарности, ласке»…
«Все, что он проповедует, – брезгливо заржал Руди-Реалист, – дерьмовый онанизм страдающего интеллигента. Бесплодие и тупик отживающего романтизма».
«Без такого онанизма, – визгливо перебил его Виртуальный Руди, – ты бы превратился в неандертальца».
Я слушал их бесконечные пререкания и думал, что, в отличие от нас, живых существ, бесконечно только Время. Оно, как Бог. А может, оно и есть Бог?! А все мы – лишь тонюсенькие свечечки на свирепом ветру существования. О господи, как я устал от самого себя!..
В последнюю ночь перед возвращением своей подруги Галатея пошла в наступление:
– Женись на мне, Руди. Я знаю о тебе все и буду тебе не только верной женой – любящей матерью. А когда станет нужно – непревзойденной нянькой…
Я обомлел: скользкая ящерка предчувствия проскочила где-то между сердцем и легкими, вызвав учащенный пульс.
В горле вдруг остро не стало хватать воздуха.
– Ты что – телепатка? – спросил я, криво улыбаясь, но все еще надеясь, что она ни о чем не догадывается и лишь неудачно выразилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77