Пес с грязными лапами был крайне дружелюбен, и через секунду петля на чулке Ким спустилась, а руки, схватившие грязные лапы, были испачканы. Она не придала этому значения, но хозяин собаки, видимо, счел такое поведение возмутительным.
— Назад, Макензи! — приказал он, и в голосе его неприятно зазвенел металл. Он шагнул вперед, поймал собаку за ошейник и выставил ее в коридор. — Ступай мыть лапы, — сказал он, а разочарованная псина у огня протестующе заскулила.
— Уверяю вас, ничего страшного… — начала говорить Ким, и тут ей показалось, что температура в комнате упала на несколько градусов и ее слова буквально замерзают в холодном воздухе. — Я привыкла к собакам… выросла вместе с ними.
— Вот как? — пробормотал с ледяной вежливостью вошедший и, размотав толстый шарф, бросил его вместе с перчатками на приставной столик. — Простите, что забыл о вашем приезде. Иначе я бы не стал так врываться. Эта комната в дальнейшем будет служить вам рабочим кабинетом.
— Да, я уже знаю со слов экономки.
— Я Гидеон Фейбер.
Он не подал ей руки: видимо, не посчитал нужным при знакомстве с новой служащей, а удовлетворился тем, что бросил на нее короткий изучающий взгляд, который ничуть не смутил ее, потому что она привыкла к коротким пристальным взглядам при приеме на работу. Только на этот раз все было по-другому… И она не поняла сначала, почему.
А потом ее осенило… Все дело в его глазах. Они были серые с голубым отливом, подобно северному небу, смотрели холодно и сурово. По спине у нее поползли мурашки, захотелось сжаться под этим взглядом, и в то же самое время она почувствовала себя смущенной, глупой, молодой… неопытной…
Первая встреча двух незнакомых людей обычно бывает не такой. У нее исчезло приятное ощущение того, что на ней элегантный костюм с безупречно подобранными аксессуарами и что прическа ей удивительно к лицу… а ведь она знала, что к лицу, потому что большинство мужчин при первой встрече смотрели на нее совсем не так. А тут ей не могли помочь даже знание стенографии и высокая скорость машинописи.
В мужчине, который предстал перед ней теперь, было мало человеческого… Почему вдруг она так решила? Да потому что сразу поняла это, словно ее озарило. Поняла, когда он выставил за дверь собаку, не извинившись за ее поведение… Когда не обратил внимания на поскуливание старой псины, когда четко и отрывисто произносил фразы. И записка, которую его мать послала ей, — просьба, высказанная тайком… Все это о многом ей рассказало.
И, тем не менее, он был исключительно представителен. Высокий, подтянутый, элегантный, слегка загорелый мужчина с каштановыми волосами и густыми черными ресницами — поразительными ресницами, — которые приковывали внимание к бесстрастным серым глазам. И хотя на нем была грубая твидовая куртка для верховой езды и довольно потертые вельветовые брюки, рубашка сияла ослепительной белизной.
Привередливый человек… возможно, даже чересчур привередливый.
— Вы мисс Ловатт, насколько я понимаю? — произнес он. — В последнюю минуту в агентстве не решили послать кого-нибудь другого? У них есть такая привычка.
— Нет, — ответила она, — я Ким Ловатт.
— Ким? — переспросил он, слегка приподняв брови.
— Мама любила читать Киплинга.
— Понятно, — сказал он, и по его тону она так и не смогла решить, не собирается ли он теперь за это презирать ее мать.
Он подошел к столу и дотронулся до пишущей машинки.
— Вы знакомы с этой моделью?
— Она более современна, чем та, на которой я до сих пор работала, но, не сомневаюсь, она мне понравится. Печатать на такой — просто одно удовольствие.
Легкое удивление в его взгляде подсказало, что он не одобряет восторженных высказываний.
— Мне нужно поговорить с вами о моей матери, — сказал он. — Она далеко не инвалид, но доктор не разрешает ей переутомляться. Он приходит два раза в неделю взглянуть на нее, и, если не считать этого, то она ведет вполне нормальный образ жизни.
— Вы имеете в виду, что она не полный инвалид? — предположила Ким.
Гидеон Фейбер не подтвердил ее предположения. Он продолжал разговор с той же легкой безучастностью в голосе, словно предмет, который они обсуждали, не имел к нему близкого отношения.
— Вы здесь для того, чтобы помочь моей матери написать мемуары. Ей, по-видимому, захотелось вновь пережить свое прошлое, и если законченная рукопись окажется достойна публикации, мы постараемся найти издателя, который осуществит самое заветное желание матери и облечет ее творение в форму книги. На данной стадии я не могу вам сказать, насколько велики шансы видеть эту книгу, так как у меня нет ясного представления, материал какого рода она собирается использовать… Разве что, я подозреваю, интересен он будет очень немногим!
Он высказал свое мнение с такой вежливой ноткой удовлетворения, что Ким с недоумением уставилась на него.
— Но если у нее была интересная жизнь… — начала она.
— У многих людей интересная жизнь, — решительно заметил он.
— Да… И многие пишут книги, — заключила она не совсем удачно.
— Даже слишком многие.
Он прошелся по ковру, остановился посредине и оттуда рассматривал Ким, поблескивая серыми глазами.
— Моей матери семьдесят два, ей нужно потакать, — объяснил он, — но как старший сын я пекусь о ее интересах. Одно дело — сентиментальная престарелая дама, выплескивающая свои сентенции, потому что, как ей кажется, она обязана это сделать, и совсем другое — сентиментальная престарелая дама, заставляющая кого-то, вроде вас, все это стенографировать. Вот почему я должен серьезно поговорить с вами, прежде чем вы приступите к работе. А начнете вы работать не сегодня… я даже не хочу, чтобы вы сегодня виделись с моей матерью.
— А вам не кажется, что если бы я заглянула к ней сегодня на несколько минут, то это могло бы ее успокоить на мой счет? — предположила Ким.
— Нет, не кажется.
— Обещаю, что не стану утомлять ее. Просто поздороваюсь.
— Я уже ясно высказался, что не желаю, чтобы вы с ней сегодня виделись, — прервал он с такой строгой холодностью, что ей пришлось позабыть о записке, доставленной Траунсер, и принять извиняющийся вид.
— Простите, мистер Фейбер.
— Пока вы здесь работаете, вы будете принимать распоряжения от меня, — холодно сообщил он. — От меня и ни кого другого. Вам понятно?
— Да, мистер Фейбер.
— И, пожалуйста, запомните, у меня нет времени — совершенно нет времени — на служащих, страдающих плохой памятью. Я плачу щедрое жалованье и ожидаю беспрекословного исполнения любого моего пожелания. Это тоже понятно?.. Надеюсь, что да, — предупредил он, — потому что вряд ли я сделаю для вас исключение. Если вы сочтете, что условия здесь вам не подходят, я оплачу ваш обратный билет в Лондон и мы позабудем о том, что агентство неправильно вас информировало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
— Назад, Макензи! — приказал он, и в голосе его неприятно зазвенел металл. Он шагнул вперед, поймал собаку за ошейник и выставил ее в коридор. — Ступай мыть лапы, — сказал он, а разочарованная псина у огня протестующе заскулила.
— Уверяю вас, ничего страшного… — начала говорить Ким, и тут ей показалось, что температура в комнате упала на несколько градусов и ее слова буквально замерзают в холодном воздухе. — Я привыкла к собакам… выросла вместе с ними.
— Вот как? — пробормотал с ледяной вежливостью вошедший и, размотав толстый шарф, бросил его вместе с перчатками на приставной столик. — Простите, что забыл о вашем приезде. Иначе я бы не стал так врываться. Эта комната в дальнейшем будет служить вам рабочим кабинетом.
— Да, я уже знаю со слов экономки.
— Я Гидеон Фейбер.
Он не подал ей руки: видимо, не посчитал нужным при знакомстве с новой служащей, а удовлетворился тем, что бросил на нее короткий изучающий взгляд, который ничуть не смутил ее, потому что она привыкла к коротким пристальным взглядам при приеме на работу. Только на этот раз все было по-другому… И она не поняла сначала, почему.
А потом ее осенило… Все дело в его глазах. Они были серые с голубым отливом, подобно северному небу, смотрели холодно и сурово. По спине у нее поползли мурашки, захотелось сжаться под этим взглядом, и в то же самое время она почувствовала себя смущенной, глупой, молодой… неопытной…
Первая встреча двух незнакомых людей обычно бывает не такой. У нее исчезло приятное ощущение того, что на ней элегантный костюм с безупречно подобранными аксессуарами и что прическа ей удивительно к лицу… а ведь она знала, что к лицу, потому что большинство мужчин при первой встрече смотрели на нее совсем не так. А тут ей не могли помочь даже знание стенографии и высокая скорость машинописи.
В мужчине, который предстал перед ней теперь, было мало человеческого… Почему вдруг она так решила? Да потому что сразу поняла это, словно ее озарило. Поняла, когда он выставил за дверь собаку, не извинившись за ее поведение… Когда не обратил внимания на поскуливание старой псины, когда четко и отрывисто произносил фразы. И записка, которую его мать послала ей, — просьба, высказанная тайком… Все это о многом ей рассказало.
И, тем не менее, он был исключительно представителен. Высокий, подтянутый, элегантный, слегка загорелый мужчина с каштановыми волосами и густыми черными ресницами — поразительными ресницами, — которые приковывали внимание к бесстрастным серым глазам. И хотя на нем была грубая твидовая куртка для верховой езды и довольно потертые вельветовые брюки, рубашка сияла ослепительной белизной.
Привередливый человек… возможно, даже чересчур привередливый.
— Вы мисс Ловатт, насколько я понимаю? — произнес он. — В последнюю минуту в агентстве не решили послать кого-нибудь другого? У них есть такая привычка.
— Нет, — ответила она, — я Ким Ловатт.
— Ким? — переспросил он, слегка приподняв брови.
— Мама любила читать Киплинга.
— Понятно, — сказал он, и по его тону она так и не смогла решить, не собирается ли он теперь за это презирать ее мать.
Он подошел к столу и дотронулся до пишущей машинки.
— Вы знакомы с этой моделью?
— Она более современна, чем та, на которой я до сих пор работала, но, не сомневаюсь, она мне понравится. Печатать на такой — просто одно удовольствие.
Легкое удивление в его взгляде подсказало, что он не одобряет восторженных высказываний.
— Мне нужно поговорить с вами о моей матери, — сказал он. — Она далеко не инвалид, но доктор не разрешает ей переутомляться. Он приходит два раза в неделю взглянуть на нее, и, если не считать этого, то она ведет вполне нормальный образ жизни.
— Вы имеете в виду, что она не полный инвалид? — предположила Ким.
Гидеон Фейбер не подтвердил ее предположения. Он продолжал разговор с той же легкой безучастностью в голосе, словно предмет, который они обсуждали, не имел к нему близкого отношения.
— Вы здесь для того, чтобы помочь моей матери написать мемуары. Ей, по-видимому, захотелось вновь пережить свое прошлое, и если законченная рукопись окажется достойна публикации, мы постараемся найти издателя, который осуществит самое заветное желание матери и облечет ее творение в форму книги. На данной стадии я не могу вам сказать, насколько велики шансы видеть эту книгу, так как у меня нет ясного представления, материал какого рода она собирается использовать… Разве что, я подозреваю, интересен он будет очень немногим!
Он высказал свое мнение с такой вежливой ноткой удовлетворения, что Ким с недоумением уставилась на него.
— Но если у нее была интересная жизнь… — начала она.
— У многих людей интересная жизнь, — решительно заметил он.
— Да… И многие пишут книги, — заключила она не совсем удачно.
— Даже слишком многие.
Он прошелся по ковру, остановился посредине и оттуда рассматривал Ким, поблескивая серыми глазами.
— Моей матери семьдесят два, ей нужно потакать, — объяснил он, — но как старший сын я пекусь о ее интересах. Одно дело — сентиментальная престарелая дама, выплескивающая свои сентенции, потому что, как ей кажется, она обязана это сделать, и совсем другое — сентиментальная престарелая дама, заставляющая кого-то, вроде вас, все это стенографировать. Вот почему я должен серьезно поговорить с вами, прежде чем вы приступите к работе. А начнете вы работать не сегодня… я даже не хочу, чтобы вы сегодня виделись с моей матерью.
— А вам не кажется, что если бы я заглянула к ней сегодня на несколько минут, то это могло бы ее успокоить на мой счет? — предположила Ким.
— Нет, не кажется.
— Обещаю, что не стану утомлять ее. Просто поздороваюсь.
— Я уже ясно высказался, что не желаю, чтобы вы с ней сегодня виделись, — прервал он с такой строгой холодностью, что ей пришлось позабыть о записке, доставленной Траунсер, и принять извиняющийся вид.
— Простите, мистер Фейбер.
— Пока вы здесь работаете, вы будете принимать распоряжения от меня, — холодно сообщил он. — От меня и ни кого другого. Вам понятно?
— Да, мистер Фейбер.
— И, пожалуйста, запомните, у меня нет времени — совершенно нет времени — на служащих, страдающих плохой памятью. Я плачу щедрое жалованье и ожидаю беспрекословного исполнения любого моего пожелания. Это тоже понятно?.. Надеюсь, что да, — предупредил он, — потому что вряд ли я сделаю для вас исключение. Если вы сочтете, что условия здесь вам не подходят, я оплачу ваш обратный билет в Лондон и мы позабудем о том, что агентство неправильно вас информировало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36