Ее сердце радостно билось. И ни о чем не надо думать, мучиться, надеяться или чего-то ждать. Все, нет даже любопытства, которое человека привязывает к жизни.
Она затормозила перед поворотом к дому. Придется вылезти и лопатой разгрести. Не надо, чтобы машина сразу бросалась в глаза. Она будет лежать в доме долго, сейчас морозы, и ничего, пускай. Она побудет здесь, где когда-то была по-настоящему счастлива. Наверное, атмосфера счастья, пропитавшая сами стены, еще не выветрилась и не вымерзла. Интересно, Слава хоть когда-то вспоминает о ней?
Когда Ольга отъезжала от дома, Андрей и Слава Воронцов подъезжали к нему. Они уже не раз говорили по телефону.
Андрей долго колебался, рассказать ли Воронцову о том, что на самом деле произошло с Ольгой. В чем он, кстати, больше не сомневался. Он позвонил ему, вернувшись из Праги, и пригласил к себе.
— Итак, Ярослав Николаевич, — сказал Андрей, — я хотел бы с вами поговорить. Нет-нет, не об оружии.
Он отодвинул сверкающую свежесть «браунинга» двенадцатого калибра, который купил недавно и теперь показывал Воронцову.
Воронцов с удовольствием поехал к Широкову посмотреть новинку в коллекции. Они выпили коньячку, поклонниками которого оказались оба, и закусили.
— Да, образец прекрасный, — хвалил Воронцов. — Отличная машина! — Он снова кивнул на ружье. — Кстати, чем больше я смотрю на него, тем больше соглашаюсь с вами — оружие очень похоже на женщину. Пропорции, изящество. А какая талия… — Он усмехнулся. — А уж норовистое!
Широков довольно рассмеялся.
— Вы правы, Ярослав Николаевич. И добавлю — в женщине так же трудно разобраться, как в оружии.
— Да, до сих пор не понимаю, почему Ольга так со мной поступила. Так обидно. Я ее очень любил и люблю до сих пор.
Андрей отпил немного из рюмки и пристально посмотрел на Славу.
— Скажи мне, Воронцов, ты все еще хочешь с ней быть?
— О чем ты спрашиваешь, Андрей? Больше всего на свете.
— Но ты хочешь быть с ней почему? Потому что она нравится тебе как женщина? Ты хочешь иметь семью и много детей?
— Господи, какие дети, о чем ты говоришь. Я просто хочу быть с ней. Я понял удивительную вещь — без ее взгляда на мир, без ее взгляда на меня, на мое существование, на мое дело… я просто потерялся. Мне ничего не интересно. Хотя дела мои идут хорошо. — Он пожал плечами. — С ней я чувствовал себя творцом, а теперь я просто зарабатываю деньги. Мне это нравится, да. Но из моей жизни ушел какой-то восторг. Зачем я все это делаю? Мне этого мало. Я хочу ее.
— Воронцов, я могу тебе помочь. Но придется раскрыть один секрет. Я его вычислил. Она дала тебе отставку только по одной причине. Она не хотела сделать тебя несчастным.
— Меня? Несчастным? Она? — Воронцов ошарашенно посмотрел на Широкова. — Ты шутишь. Я носил ее на руках. Мы плакали от счастья, когда были вместе. Ты не представляешь, что это было такое. Она — феномен. У меня никогда не было такой женщины. Никогда. А как мы встретились! Это просто невероятно. Дорожный роман…
Андрей взглянул из полутемного угла на Славу и тихо сказал:
— У американцев это называется «химия». Ты наверняка никогда не читал дамских романов, там об этом написано. — Воронцов рассмеялся. — Но я могу совершенно ответственно сказать — да, действительно, в организме двоих происходит особая химическая реакция. Физиология, ничего от головы не зависит. — Он нарочито беспомощно пожал плечами.
— Моя голова не играла никакой роли, — согласился Воронцов. — Я думал только об одном. О ней. И о том, как мне с ней соединиться.
— И ты соединился, — усмехнулся Широков.
— Да. В придорожной гостинице. Ночная дежурная наверняка слышала наши стоны, но нам было все равно. Мы были как узники, с которых сняли цепи. Я даже не знал, как ее зовут. Да и сам не представился. В Москву мы вернулись вместе и больше не расставались. Пока она не подкинула мне ту фотографию. Вот и все. Мне было с ней так хорошо!
— Я полагаю, ей тоже было с тобой слишком хорошо. Иначе она не убрала бы тебя из своей жизни.
— Но в чем дело?
— Ты наверняка понимаешь, что она неспроста смонтировала именно такую фотографию и подкинула тебе. Она не сомневалась, что больнее тебя нельзя обидеть. И вы расстанетесь навсегда.
Воронцов помолчал и согласился:
— Верно. Если бы она просто предложила мне расстаться, я бы никогда не согласился.
— Видишь, как хорошо она тебя знает.
— Я идиот. Я не узнал себя самого на снимке.
— Было бы странно узнать себя с чужой головой и в такой позе. Ты себя вряд ли видел когда-то со стороны в таком деле… Я прав?
Воронцов ухмыльнулся:
— Это точно. Она художник.
— Ну так вот, Воронцов. С ней, как она считает, произошло страшное несчастье, которое могло искалечить тебе жизнь.
— Но что это? Что? Ведь она жива?
— Да, жива. Но кое-что потеряла.
— Что такое она могла потерять?
— У нее никогда не может быть детей, Воронцов.
— Ну и что? У меня уже есть. И у нее тоже. Мы никогда не горели…
— Нет, горели, Воронцов. Ты говорил ей когда-нибудь, что ты хочешь иметь большую семью, много детей?
— О Господи, ну мало ли что может сказать мужчина, желая польстить женщине! Я хотел дать ей понять, что она для меня та женщина, от которой я хотел бы иметь кучу детей.
— Она это поняла иначе. Что без кучи детей ты не хотел бы иметь и ее.
— Откуда ты взял?
— Места надо знать, — отмахнулся Андрей. — Есть шестнадцать вариантов любовных историй, у тебя, я думаю, второй.
— А первый? — оторопело посмотрел на него Воронцов.
— Адам и Ева, конечно.
— Да-а, Широков. Смеешься. Что с ней случилось?
— Я думаю, у нее была операция. Уверен, не онкология. Но у нее в брюхе поработали хирурги. Она может заниматься любовью, но детей иметь — никогда. И еще я подозреваю одно. Опасное дело. Ее подхватили дельцы от медицины. В таких, как она, перевозят основу для обезболивающих лекарств. Все устроено очень хитро. Их заправляют и опорожняют, как сосуды. Таможня не может засечь.
Воронцов не мигая уставился на Широкова.
— Откуда ты знаешь?
— Вот этого я тебе не скажу никогда. И никому. Я все сам соединил в своей умной головушке. Сам. Но если я это произнесу, завтра у моей коллекции оружия будет новый хозяин.
— Ты на кого-то работаешь?
— Я вольная птица, но и они порой летают по чужой указке. Мы оба родились не вчера. У каждого из нас свой «дорожный роман». Ты же понимаешь, в одиночку в жизни ничего не достигнешь. Стало быть, у меня тоже есть своя стая… И я хорошо усвоил одно правило — не рвать отношения с теми, с кем свела жизнь. Я верю в то, что у нас один кукловод, который дергает нас за ниточки, связывая то с одним, то с другим персонажем пьесы, в которой все мы играем…
— Знаешь, я не философ и не психолог. Я хочу вернуть Ольгу. Я хочу на ней жениться, чтобы она больше не могла вытолкнуть меня из своей жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Она затормозила перед поворотом к дому. Придется вылезти и лопатой разгрести. Не надо, чтобы машина сразу бросалась в глаза. Она будет лежать в доме долго, сейчас морозы, и ничего, пускай. Она побудет здесь, где когда-то была по-настоящему счастлива. Наверное, атмосфера счастья, пропитавшая сами стены, еще не выветрилась и не вымерзла. Интересно, Слава хоть когда-то вспоминает о ней?
Когда Ольга отъезжала от дома, Андрей и Слава Воронцов подъезжали к нему. Они уже не раз говорили по телефону.
Андрей долго колебался, рассказать ли Воронцову о том, что на самом деле произошло с Ольгой. В чем он, кстати, больше не сомневался. Он позвонил ему, вернувшись из Праги, и пригласил к себе.
— Итак, Ярослав Николаевич, — сказал Андрей, — я хотел бы с вами поговорить. Нет-нет, не об оружии.
Он отодвинул сверкающую свежесть «браунинга» двенадцатого калибра, который купил недавно и теперь показывал Воронцову.
Воронцов с удовольствием поехал к Широкову посмотреть новинку в коллекции. Они выпили коньячку, поклонниками которого оказались оба, и закусили.
— Да, образец прекрасный, — хвалил Воронцов. — Отличная машина! — Он снова кивнул на ружье. — Кстати, чем больше я смотрю на него, тем больше соглашаюсь с вами — оружие очень похоже на женщину. Пропорции, изящество. А какая талия… — Он усмехнулся. — А уж норовистое!
Широков довольно рассмеялся.
— Вы правы, Ярослав Николаевич. И добавлю — в женщине так же трудно разобраться, как в оружии.
— Да, до сих пор не понимаю, почему Ольга так со мной поступила. Так обидно. Я ее очень любил и люблю до сих пор.
Андрей отпил немного из рюмки и пристально посмотрел на Славу.
— Скажи мне, Воронцов, ты все еще хочешь с ней быть?
— О чем ты спрашиваешь, Андрей? Больше всего на свете.
— Но ты хочешь быть с ней почему? Потому что она нравится тебе как женщина? Ты хочешь иметь семью и много детей?
— Господи, какие дети, о чем ты говоришь. Я просто хочу быть с ней. Я понял удивительную вещь — без ее взгляда на мир, без ее взгляда на меня, на мое существование, на мое дело… я просто потерялся. Мне ничего не интересно. Хотя дела мои идут хорошо. — Он пожал плечами. — С ней я чувствовал себя творцом, а теперь я просто зарабатываю деньги. Мне это нравится, да. Но из моей жизни ушел какой-то восторг. Зачем я все это делаю? Мне этого мало. Я хочу ее.
— Воронцов, я могу тебе помочь. Но придется раскрыть один секрет. Я его вычислил. Она дала тебе отставку только по одной причине. Она не хотела сделать тебя несчастным.
— Меня? Несчастным? Она? — Воронцов ошарашенно посмотрел на Широкова. — Ты шутишь. Я носил ее на руках. Мы плакали от счастья, когда были вместе. Ты не представляешь, что это было такое. Она — феномен. У меня никогда не было такой женщины. Никогда. А как мы встретились! Это просто невероятно. Дорожный роман…
Андрей взглянул из полутемного угла на Славу и тихо сказал:
— У американцев это называется «химия». Ты наверняка никогда не читал дамских романов, там об этом написано. — Воронцов рассмеялся. — Но я могу совершенно ответственно сказать — да, действительно, в организме двоих происходит особая химическая реакция. Физиология, ничего от головы не зависит. — Он нарочито беспомощно пожал плечами.
— Моя голова не играла никакой роли, — согласился Воронцов. — Я думал только об одном. О ней. И о том, как мне с ней соединиться.
— И ты соединился, — усмехнулся Широков.
— Да. В придорожной гостинице. Ночная дежурная наверняка слышала наши стоны, но нам было все равно. Мы были как узники, с которых сняли цепи. Я даже не знал, как ее зовут. Да и сам не представился. В Москву мы вернулись вместе и больше не расставались. Пока она не подкинула мне ту фотографию. Вот и все. Мне было с ней так хорошо!
— Я полагаю, ей тоже было с тобой слишком хорошо. Иначе она не убрала бы тебя из своей жизни.
— Но в чем дело?
— Ты наверняка понимаешь, что она неспроста смонтировала именно такую фотографию и подкинула тебе. Она не сомневалась, что больнее тебя нельзя обидеть. И вы расстанетесь навсегда.
Воронцов помолчал и согласился:
— Верно. Если бы она просто предложила мне расстаться, я бы никогда не согласился.
— Видишь, как хорошо она тебя знает.
— Я идиот. Я не узнал себя самого на снимке.
— Было бы странно узнать себя с чужой головой и в такой позе. Ты себя вряд ли видел когда-то со стороны в таком деле… Я прав?
Воронцов ухмыльнулся:
— Это точно. Она художник.
— Ну так вот, Воронцов. С ней, как она считает, произошло страшное несчастье, которое могло искалечить тебе жизнь.
— Но что это? Что? Ведь она жива?
— Да, жива. Но кое-что потеряла.
— Что такое она могла потерять?
— У нее никогда не может быть детей, Воронцов.
— Ну и что? У меня уже есть. И у нее тоже. Мы никогда не горели…
— Нет, горели, Воронцов. Ты говорил ей когда-нибудь, что ты хочешь иметь большую семью, много детей?
— О Господи, ну мало ли что может сказать мужчина, желая польстить женщине! Я хотел дать ей понять, что она для меня та женщина, от которой я хотел бы иметь кучу детей.
— Она это поняла иначе. Что без кучи детей ты не хотел бы иметь и ее.
— Откуда ты взял?
— Места надо знать, — отмахнулся Андрей. — Есть шестнадцать вариантов любовных историй, у тебя, я думаю, второй.
— А первый? — оторопело посмотрел на него Воронцов.
— Адам и Ева, конечно.
— Да-а, Широков. Смеешься. Что с ней случилось?
— Я думаю, у нее была операция. Уверен, не онкология. Но у нее в брюхе поработали хирурги. Она может заниматься любовью, но детей иметь — никогда. И еще я подозреваю одно. Опасное дело. Ее подхватили дельцы от медицины. В таких, как она, перевозят основу для обезболивающих лекарств. Все устроено очень хитро. Их заправляют и опорожняют, как сосуды. Таможня не может засечь.
Воронцов не мигая уставился на Широкова.
— Откуда ты знаешь?
— Вот этого я тебе не скажу никогда. И никому. Я все сам соединил в своей умной головушке. Сам. Но если я это произнесу, завтра у моей коллекции оружия будет новый хозяин.
— Ты на кого-то работаешь?
— Я вольная птица, но и они порой летают по чужой указке. Мы оба родились не вчера. У каждого из нас свой «дорожный роман». Ты же понимаешь, в одиночку в жизни ничего не достигнешь. Стало быть, у меня тоже есть своя стая… И я хорошо усвоил одно правило — не рвать отношения с теми, с кем свела жизнь. Я верю в то, что у нас один кукловод, который дергает нас за ниточки, связывая то с одним, то с другим персонажем пьесы, в которой все мы играем…
— Знаешь, я не философ и не психолог. Я хочу вернуть Ольгу. Я хочу на ней жениться, чтобы она больше не могла вытолкнуть меня из своей жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61