— Спасибо вам, что приехали и помогли. И пожалуйста — не обижайтесь на меня. Поверьте — я ничего плохого не хотела ни вам, ни вашему начальнику. И если бы я сейчас вернулась обратно — я бы оттуда убежала. Ладно, что я о своем — вы идите, Андрей. Спасибо — и до свидания…
Ей так хотелось сказать что-нибудь пафосное — типа «а точнее, прощайте, потому что больше мы не увидимся». И прозвучит весомо — и он еще будет ломать голову над тем, что она хотела сказать. Но это было не в ее стиле — чересчур дешево и драматично, она так могла сказать лет пять назад, но не сейчас. А сейчас должно было хватить этого — более чем.
Она не поверила своим ушам, когда услышала, как он выходит из комнаты. Где-то произошел сбой — или он оказался не совсем таким, каким она его видела, или она недо — или переиграла. Потому что она не сомневалась, что он останется — не без некоторых колебаний, конечно, — а он уходил. А это означало не только то, что он ей не поможет. Но и — что было куда более печально — что она совершила ошибку в общении с мужчиной, слишком поверив в свое умение играть, слишком давно не ошибаясь. Слишком себя переоценив и в итоге оступившись. Не в самом страшном месте — но все же обидно оступившись. И значимо. Потому что если она оступилась здесь, в простой и легкой ситуации, то…
— А я, Марина… — Мыльников, неслышно возникший из коридора, закашлялся, словно поперхнувшись несказанными словами. — Я вот что подумал. Я пойду им скажу сейчас, что пусть уезжают — я домой еду. А сам — к вам. Нехорошо вас оставлять после такого — куда ж я уйду-то? Я только вниз сейчас на пять минут — и обратно. Если вы не передумали…
Она не передумала. И спустя полчаса, сидя все в том же в кресле и все в том же виде, молча смаковала вино и кофе, с улыбкой глядя на сидящего на диване Мыльникова, всем видом показывая, что благодаря ему она постепенно выходит из стрессового состояния. А он еще не знал, что будет утром мучиться от угрызений совести и жалеть, что остался, — и одновременно вспоминать ночь, равных которой у него не было раньше и не будет потом. И потому он очень уверенно себя чувствовал в роли спасителя, защитника и утешителя, и варил кофе, и подливал ей вино, и даже себе налил бокал, и почти не умолкал. Рассказывая ей, что все будет хорошо, его начальник все поймет, а ее никто больше не тронет, потому что он, лейтенант Мыльников, что-нибудь придумает обязательно. И смелел, и смелел — настолько, что, когда случайно утыкался взглядом в ее полуприкрытое полотенцем тело, уже не краснел. И даже глаза отводил не сразу.
— Скажите, Андрей, — я вам могу задать откровенный вопрос? — Она давно уже не кокетничала, и потому он не напрягся, он кивнул с готовностью. — Это вам покажется глупым, но… Скажите — я вам кажусь отвратительной? Я была перед вами в таком виде — так стыдно, так мерзко, правда? Он мне ничего не сделал — да, напугал, но ведь не тронул. А мне от его ничегонеделания еще хуже. Изнасиловал бы — и ладно, это бы забылось потом, это физическое, в смысле тело. А сейчас у меня такое ощущение, что он меня морально унизил. Я так любила свое тело, оно такое красивое — разве нет?
Она сорвала полотенце рывком, вставая, поворачиваясь перед ним, отмечая, что Мыльников смотрит не отворачиваясь. А потом, словно спохватившись, села обратно, прикрываясь.
— Простите, Андрей. Просто у меня теперь такое ощущение, что я вся в грязи вывалялась. И он меня и перед вами унизил тоже — и перед вашими сотрудниками. Вы такой добрый, такой смелый, вы мне так помогли, спасли меня — а я перед вами в таком виде, как в порнофильме каком-то. Да еще в этой позе — кошмар! Это смешно, наверное, — у меня ведь были мужчины, и секс мне нравится, и я всегда верила, что в постели не стыдно ничего. Но с вами другое — и вы видели, и теперь… Вы можете не отвечать, я совсем не хочу, чтобы вы себя неловко чувствовали. Но вот, к примеру, абстрактно — вы бы стали с такой девушкой встречаться потом? Вы бы на такой женились? Да нет, это ни к чему даже, насчет жениться. Лучше вот что скажите — вы бы к такой могли испытывать какие-то чувства? Не отвечайте — обманете, а я знаю, что вам бы эта сцена вспоминалась все время…
Еще через час она обнаружила, что у него, такого маленького и худого, большой и длинный член. Не то чтобы он ей сам его показал — она его нащупала, когда плотно прижалась к нему в постели. Она сама убедила его лечь, настаивала даже, напоминая, что ему рано на работу, — и в душ его отправила, и дала чистое полотенце. А он если и заметил, что убитая горем жертва в очередной раз повеселела и обрела уверенность, то никак этого не показал — ему, кажется, даже нравилось, что она им в шутку командует. А она постелила и вышла деликатно, и вернулась, только когда он уже лег, и выключила верхний свет, оставив лишь маленький ночничок на столике у кресла. Она знала, что произойдет, — а заниматься этим в темноте ненавидела.
Уже утром, когда он ушел, она подумала, что все в целом выглядело ужасно примитивно — и будь на его месте кто-то другой, он бы мог решить, что она и. в самом деле разыграла с чьей-то помощью эту сцену с визитом отрицательного персонажа, чтобы соблазнить его и таким образом переманить на свою сторону. Другой — но не Мыльников. Который так старательно ее успокаивал после того трагичного монолога и говорил, что она красивая, и лично он вовсе не считает, что увидел что-то ужасное, и то, что с ней произошло, никак не изменило его отношение к ней. И что не был бы он женат, он бы, конечно, сделал бы предложение той абстрактной девушке из ее монолога.
Этого было достаточно. Она не стала спрашивать, готов бы он был развестись ради той девушки, — не стала с иронией заявлять, что такой, как она, он никогда бы не сделал предложение. Это было лишнее — тем более что ей даже гипотетически не нужны были ни его развод, ни его предложение. Избави Боже. А того, что он уже сказал, было достаточно. И она просто покивала благодарно.
А какое-то время спустя он лежал на ее диване, глядя в потолок, — она не видела, в каких он трусах, но утром выяснилось, что в белых, белых с желтым пятном, как она и предполагала. Лежал и косился на нее, молча пьющую вино, сидящую с задумчивым видом, глядящую в никуда, словно вспоминающую недавние события. Полотенце давно уже сползло с груди, открывая ее его взглядам, — она гордилась своей грудью и давала ему возможность оценить ее настолько, насколько он может. А когда она встала и пошла к окну, оно вообще упало — и все выглядело естественно, потому что она делала вид, что верит, что он спит.
Она постояла у окна к нему спиной, нагнувшись и оперевшись локтями на подоконник, глядя на пустую Покровку, по которой даже не шуршали машины. Она знала, что он на нее смотрит, и знала, что выглядит супер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Ей так хотелось сказать что-нибудь пафосное — типа «а точнее, прощайте, потому что больше мы не увидимся». И прозвучит весомо — и он еще будет ломать голову над тем, что она хотела сказать. Но это было не в ее стиле — чересчур дешево и драматично, она так могла сказать лет пять назад, но не сейчас. А сейчас должно было хватить этого — более чем.
Она не поверила своим ушам, когда услышала, как он выходит из комнаты. Где-то произошел сбой — или он оказался не совсем таким, каким она его видела, или она недо — или переиграла. Потому что она не сомневалась, что он останется — не без некоторых колебаний, конечно, — а он уходил. А это означало не только то, что он ей не поможет. Но и — что было куда более печально — что она совершила ошибку в общении с мужчиной, слишком поверив в свое умение играть, слишком давно не ошибаясь. Слишком себя переоценив и в итоге оступившись. Не в самом страшном месте — но все же обидно оступившись. И значимо. Потому что если она оступилась здесь, в простой и легкой ситуации, то…
— А я, Марина… — Мыльников, неслышно возникший из коридора, закашлялся, словно поперхнувшись несказанными словами. — Я вот что подумал. Я пойду им скажу сейчас, что пусть уезжают — я домой еду. А сам — к вам. Нехорошо вас оставлять после такого — куда ж я уйду-то? Я только вниз сейчас на пять минут — и обратно. Если вы не передумали…
Она не передумала. И спустя полчаса, сидя все в том же в кресле и все в том же виде, молча смаковала вино и кофе, с улыбкой глядя на сидящего на диване Мыльникова, всем видом показывая, что благодаря ему она постепенно выходит из стрессового состояния. А он еще не знал, что будет утром мучиться от угрызений совести и жалеть, что остался, — и одновременно вспоминать ночь, равных которой у него не было раньше и не будет потом. И потому он очень уверенно себя чувствовал в роли спасителя, защитника и утешителя, и варил кофе, и подливал ей вино, и даже себе налил бокал, и почти не умолкал. Рассказывая ей, что все будет хорошо, его начальник все поймет, а ее никто больше не тронет, потому что он, лейтенант Мыльников, что-нибудь придумает обязательно. И смелел, и смелел — настолько, что, когда случайно утыкался взглядом в ее полуприкрытое полотенцем тело, уже не краснел. И даже глаза отводил не сразу.
— Скажите, Андрей, — я вам могу задать откровенный вопрос? — Она давно уже не кокетничала, и потому он не напрягся, он кивнул с готовностью. — Это вам покажется глупым, но… Скажите — я вам кажусь отвратительной? Я была перед вами в таком виде — так стыдно, так мерзко, правда? Он мне ничего не сделал — да, напугал, но ведь не тронул. А мне от его ничегонеделания еще хуже. Изнасиловал бы — и ладно, это бы забылось потом, это физическое, в смысле тело. А сейчас у меня такое ощущение, что он меня морально унизил. Я так любила свое тело, оно такое красивое — разве нет?
Она сорвала полотенце рывком, вставая, поворачиваясь перед ним, отмечая, что Мыльников смотрит не отворачиваясь. А потом, словно спохватившись, села обратно, прикрываясь.
— Простите, Андрей. Просто у меня теперь такое ощущение, что я вся в грязи вывалялась. И он меня и перед вами унизил тоже — и перед вашими сотрудниками. Вы такой добрый, такой смелый, вы мне так помогли, спасли меня — а я перед вами в таком виде, как в порнофильме каком-то. Да еще в этой позе — кошмар! Это смешно, наверное, — у меня ведь были мужчины, и секс мне нравится, и я всегда верила, что в постели не стыдно ничего. Но с вами другое — и вы видели, и теперь… Вы можете не отвечать, я совсем не хочу, чтобы вы себя неловко чувствовали. Но вот, к примеру, абстрактно — вы бы стали с такой девушкой встречаться потом? Вы бы на такой женились? Да нет, это ни к чему даже, насчет жениться. Лучше вот что скажите — вы бы к такой могли испытывать какие-то чувства? Не отвечайте — обманете, а я знаю, что вам бы эта сцена вспоминалась все время…
Еще через час она обнаружила, что у него, такого маленького и худого, большой и длинный член. Не то чтобы он ей сам его показал — она его нащупала, когда плотно прижалась к нему в постели. Она сама убедила его лечь, настаивала даже, напоминая, что ему рано на работу, — и в душ его отправила, и дала чистое полотенце. А он если и заметил, что убитая горем жертва в очередной раз повеселела и обрела уверенность, то никак этого не показал — ему, кажется, даже нравилось, что она им в шутку командует. А она постелила и вышла деликатно, и вернулась, только когда он уже лег, и выключила верхний свет, оставив лишь маленький ночничок на столике у кресла. Она знала, что произойдет, — а заниматься этим в темноте ненавидела.
Уже утром, когда он ушел, она подумала, что все в целом выглядело ужасно примитивно — и будь на его месте кто-то другой, он бы мог решить, что она и. в самом деле разыграла с чьей-то помощью эту сцену с визитом отрицательного персонажа, чтобы соблазнить его и таким образом переманить на свою сторону. Другой — но не Мыльников. Который так старательно ее успокаивал после того трагичного монолога и говорил, что она красивая, и лично он вовсе не считает, что увидел что-то ужасное, и то, что с ней произошло, никак не изменило его отношение к ней. И что не был бы он женат, он бы, конечно, сделал бы предложение той абстрактной девушке из ее монолога.
Этого было достаточно. Она не стала спрашивать, готов бы он был развестись ради той девушки, — не стала с иронией заявлять, что такой, как она, он никогда бы не сделал предложение. Это было лишнее — тем более что ей даже гипотетически не нужны были ни его развод, ни его предложение. Избави Боже. А того, что он уже сказал, было достаточно. И она просто покивала благодарно.
А какое-то время спустя он лежал на ее диване, глядя в потолок, — она не видела, в каких он трусах, но утром выяснилось, что в белых, белых с желтым пятном, как она и предполагала. Лежал и косился на нее, молча пьющую вино, сидящую с задумчивым видом, глядящую в никуда, словно вспоминающую недавние события. Полотенце давно уже сползло с груди, открывая ее его взглядам, — она гордилась своей грудью и давала ему возможность оценить ее настолько, насколько он может. А когда она встала и пошла к окну, оно вообще упало — и все выглядело естественно, потому что она делала вид, что верит, что он спит.
Она постояла у окна к нему спиной, нагнувшись и оперевшись локтями на подоконник, глядя на пустую Покровку, по которой даже не шуршали машины. Она знала, что он на нее смотрит, и знала, что выглядит супер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104