А потом слова пробили вставший в горле ком и кинулись наружу, путаясь друг у друга в ногах, мешаясь и толкаясь. «В меня стреляли, я в милиции, но я сейчас одна, и меня не отпускают, меня арестовали, обвиняют в соучастии в убийстве, какой-то брелок, мне страшно, помогите мне» — примерно это она выпалила. Услышав в ответ холодно-равнодушное: «Мне очень жаль вас, девушка, но вы ошиблись номером». И потом голос трансформировался в гудки — раздраженные, злые, напоминающие, что она им надоела. Твердящие настойчиво, чтобы она отстала, — потому что она им более не интересна. И им все равно, что будет с ней.
Кажется, Мыльников вел ее до камеры под руку — она не могла идти, ей хотелось лечь, и он ее буквально тащил, и шептал ей что-то успокаивающее, и оправдывался перед орущим на него дежурным. А потом он ушел — а она осталась. И снова легла, повторяя про себя слова Виктора, медленно осознавая все, постепенно все больше погружаясь в себя — и никого не видя и не слыша, не обращая внимания на звуки и запахи вокруг. Не реагируя вообще ни на что.
Не уйди так быстро хамелеон, она бы точно рассказала ему все, что ему нужно, — все, что он от нее хотел. Не прогони дежурный Мыльникова, возможно, она рассказала бы все ему или по крайней мере попросила бы вызвать хамелеона. Но они ушли, оставив ее одну, — а она ушла в себя. Можно сказать, впала в кому — в полный вакуум, лишенный цветов, звуков и запахов, в котором ничего не было страшно и не было поводов для нервов и прочих отрицательных эмоций.
Наверное, она даже поспала — было ощущение, что она выпадала периодически из действительности. Кажется, к ней кто-то подходил, что-то говорил ей, вроде бы даже спрашивал, нужно ли ей что-нибудь типа сигарет или еды, — она не реагировала, она молчала. Пила только, когда тот, кто ее проведывал, приносил воду — сам приносил, по собственной инициативе, видимо, имея строгие указания хамелеона о ней заботиться и всем обеспечивать. И вышла в туалет, когда ее вывели. Но при этом пребывала в себе — а вовсе не там, где была.
Так что она была спокойна — так тупо и безразлично спокойна, как человек, попрощавшийся с жизнью, знающий, что все кончено, и выхода нет, и никто не поможет, и никому нельзя верить, и дергаться бессмысленно, да и надоело уже. Она качала головой, когда очередной дежурный интересовался, не вызвать ли начальника, — и молчала в ответ на в тысячный раз делаемое, но неизменно неискренне звучащее предложение рассказать все побыстрее и уехать домой.
Она ничего не просила и ничего не хотела. Она даже не интересовалась, сколько времени, — и хотя знала, что ночь прошла и наступил следующий день, это не имело значения. Она настолько абстрагировалась, что даже не запомнила ни обстановку, ни людей, ни общую атмосферу, состоящую из отвратительных запахов, звуков и холода.
Наверное, поэтому она полностью проигнорировала лязг ключей и последовавшие за ним слова, сообщавшие, что она может идти. И еще какую-то непонятную фразу — что-то вроде того, что у нее, оказывается, серьезные заступники. И еще что-то про какого-то шефа, который просил передать, что еще как-нибудь с ней побеседует. Но слова не застревали в голове — они влетали в уши и кружились в пустоте и улетали обратно, — и она продолжала лежать. Начав возвращаться в реальность, только когда ее подняли и куда-то повели, и раскладывали перед ней содержимое ее сумочки, и пересчитывали деньги.
Она все еще не верила, что это правда, — и когда тот, кто отдавал ей все, отвернулся, потеряв к ней интерес, она еще постояла перед ним несколько минут, глядя непонимающе на его спину. И только когда он повернулся, заметив ее, и поинтересовался язвительно, не хочет ли она обратно в камеру, она медленно покачала головой, чувствуя, как ее начинает колотить. И неуверенно пошла туда, куда он показывал рукой. К двери, которая не должна была ее выпустить — но почему-то выпустила.
И вот сейчас она стояла в двух шагах от входа, щурясь от солнца, и на ощупь отыскивала в сумочке очки — и никак не могла их найти, хотя сумочка была небольшой. И нервно стискивала каждый обнаруженный предмет, долго его ощупывая и пытаясь понять, то ли это, что она ищет, — хотя ни ключи, ни зажигалка, ни помада, ни пудреница не соответствовали предъявляемым к очкам требованиям.
Они чисто нервными были, эти судорожные, дерганые движения — равно как и желание отыскать два темных стеклышка, соединенных черной перекладинкой, без которых она вполне могла обойтись. Которые ей нужны были просто как какой-то фетиш — без обладания которым она не могла сдвинуться с места.
Она чуть не выколола себе глаз, найдя наконец то, что ей было надо, вытаскивая рывком и надевая, царапая дужкой лицо. Вздрагивая, когда сзади хлопнула, дребезжа, дверь, — почему-то думая, что это за ней. Передергиваясь, когда-то кто-то коснулся ее руки.
— Ну что же вы, Марина, деньгами разбрасываетесь? — Голос был спокойным, мягким, хотя и не особо теплым. — Вот, держите — подумают ведь еще, что вы их подкупить собираетесь…
Она обернулась резко, ожидая увидеть кого угодно — только не этого высокого респектабельного мужчину лет сорока в темном костюме, белой рубашке и галстуке, протягивающего ей несколько зеленых бумажек.
— Да вы не волнуйтесь, Марина. К сожалению, задержался у местного начальства. Думал, что вас без меня не отпустят, — а они вот перестарались. Любопытный народ — то забирают без повода, то за дверь выставляют в спешке…
Она смотрела на него с испугом и подозрением — и он почувствовал, хотя и не видел ее глаз.
— Да, забыл представиться — я, между прочим, ваш адвокат. — Мужчина улыбнулся спокойной дежурной улыбкой. — Так что будем знакомы. Скажите — они вам все отдали, вы проверили? Не то знаете — тут все, что угодно, пропасть может, а потом не найдешь…
— Адвокат? — переспросила удивленно, разглядывая его, такого неуместного здесь со своей респектабельностью. — А вы… вы от Виктора, да? Это же он, да? А он где — он тут?
— Увы, Марина, я не имею чести знать того Виктора, о котором вы говорите. — Он продолжал улыбаться, несколько раз быстро оглянувшись назад, на дверь. — Но ведь это не важно — важно, что вы свободны, правда? И если вы не против, может быть, мы пойдем?
— Да, да, конечно, — произнесла разочарованно, тут же окрылясь новой надеждой. — Конечно, я поняла — вы от Вики, из банка!
— Вы успокойтесь, Марина. — Он взял ее под локоть, осторожно подталкивая вперед, явно не желая стоять тут и беседовать, явно не желая отвечать на ее вопрос, явно не желая называть свое имя и вообще с ней общаться. — Все позади, теперь все в порядке. Пойдемте, прошу вас, — у меня за углом машина…
— Вы не от Виктора — и не от Вики? — переспросила тупо, чувствуя, как гаснет вспыхнувшая радость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Кажется, Мыльников вел ее до камеры под руку — она не могла идти, ей хотелось лечь, и он ее буквально тащил, и шептал ей что-то успокаивающее, и оправдывался перед орущим на него дежурным. А потом он ушел — а она осталась. И снова легла, повторяя про себя слова Виктора, медленно осознавая все, постепенно все больше погружаясь в себя — и никого не видя и не слыша, не обращая внимания на звуки и запахи вокруг. Не реагируя вообще ни на что.
Не уйди так быстро хамелеон, она бы точно рассказала ему все, что ему нужно, — все, что он от нее хотел. Не прогони дежурный Мыльникова, возможно, она рассказала бы все ему или по крайней мере попросила бы вызвать хамелеона. Но они ушли, оставив ее одну, — а она ушла в себя. Можно сказать, впала в кому — в полный вакуум, лишенный цветов, звуков и запахов, в котором ничего не было страшно и не было поводов для нервов и прочих отрицательных эмоций.
Наверное, она даже поспала — было ощущение, что она выпадала периодически из действительности. Кажется, к ней кто-то подходил, что-то говорил ей, вроде бы даже спрашивал, нужно ли ей что-нибудь типа сигарет или еды, — она не реагировала, она молчала. Пила только, когда тот, кто ее проведывал, приносил воду — сам приносил, по собственной инициативе, видимо, имея строгие указания хамелеона о ней заботиться и всем обеспечивать. И вышла в туалет, когда ее вывели. Но при этом пребывала в себе — а вовсе не там, где была.
Так что она была спокойна — так тупо и безразлично спокойна, как человек, попрощавшийся с жизнью, знающий, что все кончено, и выхода нет, и никто не поможет, и никому нельзя верить, и дергаться бессмысленно, да и надоело уже. Она качала головой, когда очередной дежурный интересовался, не вызвать ли начальника, — и молчала в ответ на в тысячный раз делаемое, но неизменно неискренне звучащее предложение рассказать все побыстрее и уехать домой.
Она ничего не просила и ничего не хотела. Она даже не интересовалась, сколько времени, — и хотя знала, что ночь прошла и наступил следующий день, это не имело значения. Она настолько абстрагировалась, что даже не запомнила ни обстановку, ни людей, ни общую атмосферу, состоящую из отвратительных запахов, звуков и холода.
Наверное, поэтому она полностью проигнорировала лязг ключей и последовавшие за ним слова, сообщавшие, что она может идти. И еще какую-то непонятную фразу — что-то вроде того, что у нее, оказывается, серьезные заступники. И еще что-то про какого-то шефа, который просил передать, что еще как-нибудь с ней побеседует. Но слова не застревали в голове — они влетали в уши и кружились в пустоте и улетали обратно, — и она продолжала лежать. Начав возвращаться в реальность, только когда ее подняли и куда-то повели, и раскладывали перед ней содержимое ее сумочки, и пересчитывали деньги.
Она все еще не верила, что это правда, — и когда тот, кто отдавал ей все, отвернулся, потеряв к ней интерес, она еще постояла перед ним несколько минут, глядя непонимающе на его спину. И только когда он повернулся, заметив ее, и поинтересовался язвительно, не хочет ли она обратно в камеру, она медленно покачала головой, чувствуя, как ее начинает колотить. И неуверенно пошла туда, куда он показывал рукой. К двери, которая не должна была ее выпустить — но почему-то выпустила.
И вот сейчас она стояла в двух шагах от входа, щурясь от солнца, и на ощупь отыскивала в сумочке очки — и никак не могла их найти, хотя сумочка была небольшой. И нервно стискивала каждый обнаруженный предмет, долго его ощупывая и пытаясь понять, то ли это, что она ищет, — хотя ни ключи, ни зажигалка, ни помада, ни пудреница не соответствовали предъявляемым к очкам требованиям.
Они чисто нервными были, эти судорожные, дерганые движения — равно как и желание отыскать два темных стеклышка, соединенных черной перекладинкой, без которых она вполне могла обойтись. Которые ей нужны были просто как какой-то фетиш — без обладания которым она не могла сдвинуться с места.
Она чуть не выколола себе глаз, найдя наконец то, что ей было надо, вытаскивая рывком и надевая, царапая дужкой лицо. Вздрагивая, когда сзади хлопнула, дребезжа, дверь, — почему-то думая, что это за ней. Передергиваясь, когда-то кто-то коснулся ее руки.
— Ну что же вы, Марина, деньгами разбрасываетесь? — Голос был спокойным, мягким, хотя и не особо теплым. — Вот, держите — подумают ведь еще, что вы их подкупить собираетесь…
Она обернулась резко, ожидая увидеть кого угодно — только не этого высокого респектабельного мужчину лет сорока в темном костюме, белой рубашке и галстуке, протягивающего ей несколько зеленых бумажек.
— Да вы не волнуйтесь, Марина. К сожалению, задержался у местного начальства. Думал, что вас без меня не отпустят, — а они вот перестарались. Любопытный народ — то забирают без повода, то за дверь выставляют в спешке…
Она смотрела на него с испугом и подозрением — и он почувствовал, хотя и не видел ее глаз.
— Да, забыл представиться — я, между прочим, ваш адвокат. — Мужчина улыбнулся спокойной дежурной улыбкой. — Так что будем знакомы. Скажите — они вам все отдали, вы проверили? Не то знаете — тут все, что угодно, пропасть может, а потом не найдешь…
— Адвокат? — переспросила удивленно, разглядывая его, такого неуместного здесь со своей респектабельностью. — А вы… вы от Виктора, да? Это же он, да? А он где — он тут?
— Увы, Марина, я не имею чести знать того Виктора, о котором вы говорите. — Он продолжал улыбаться, несколько раз быстро оглянувшись назад, на дверь. — Но ведь это не важно — важно, что вы свободны, правда? И если вы не против, может быть, мы пойдем?
— Да, да, конечно, — произнесла разочарованно, тут же окрылясь новой надеждой. — Конечно, я поняла — вы от Вики, из банка!
— Вы успокойтесь, Марина. — Он взял ее под локоть, осторожно подталкивая вперед, явно не желая стоять тут и беседовать, явно не желая отвечать на ее вопрос, явно не желая называть свое имя и вообще с ней общаться. — Все позади, теперь все в порядке. Пойдемте, прошу вас, — у меня за углом машина…
— Вы не от Виктора — и не от Вики? — переспросила тупо, чувствуя, как гаснет вспыхнувшая радость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104