И к тому же неплохая практика.
Сейчас Корри была полна решимости удержаться здесь как можно дольше. Это ее золотой ключик, первая ступенька к блестящему будущему.
И доказательство – этот чемодан.
Корри взялась за ручку и задумалась. Одна из немногих оставшихся вещей, принадлежавших отцу. Слишком громоздкий и неуклюжий, зато в углу сохранились позолоченные, хотя и давно выцветшие инициалы. Постоянный спутник в путешествиях Корри и матери по гостиницам и пансионам Французской Ривьеры. Они начали с четырехзвездочных отелей в Ницце и Каннах в те дни, когда Мария еще имела бешеный успех в шикарных клубах и казино средиземноморского побережья. Но шли годы, денег становилось меньше, и приходилось довольствоваться дешевыми пансионами и убогими квартирками, все дальше от моря, в продуваемых всеми ветрами маленьких курортных городишках, где обычно отдыхали люди небогатые и прижимистые.
Но это и тогда не имело никакого значения для Корри. Все гостиничные номера казались одинаковыми, поскольку мать каким-то магическим образом умела превращать нищету в роскошь, горе в радость и слезы в смех. Они были неразлучны. Настоящие друзья и союзники, заговорщики с собственным никому не понятным языком, состоявшим из немыслимой смеси греческих слов, провансальского диалекта и неаполитанского жаргона. И когда Мария выступала, Корри, оставшись одна, долгими летними вечерами приводила в порядок ее костюмы, ноты и составляла предполагаемые маршруты дальнейших странствий.
– Мой маленький импресарио, – с гордостью именовала ее мать. – Волшебная палочка! Что бы я без тебя делала?
И как бы поздно ни было, они выскальзывали на улицу и сидели в напоенной ароматами полутьме под огромной луной, распевая дуэты из «Паяцев» и лакомясь горьким шоколадом и монтелимарской нугой, добавляя к пиршеству ломти хлеба, припрятанные днем Корри, которая без зазрения совести таскала их с кухни отеля.
Корри улыбнулась. Оглядываясь назад, она была готова признать, что вела довольно странное существование. Ее воспитывали на сказках, любовных песнях и полуночных пикниках под кипарисами, так как же она могла удовлетвориться меньшим? И ни минуты об этом не жалела. То были чудесные дни, наполненные южным солнцем и пением матери. С тех пор солнечное сияние было для Корри неотделимо от человеческого голоса.
Правда, иногда мать начинала волноваться из-за того, что Корри совсем невежественна.
– Что я сделала с тобой, дорогая, – плакала она, с полупритворным отчаянием обнимая дочь. – Не научила тебя ничему, что должна знать женщина. Да ты даже готовить не умеешь!
– Зато умею многое другое.
Девочка нисколько не лукавила. Она могла ругаться на трех языках, как просоленный морской волк, сбивать цену не хуже марсельской рыбной торговки, петь на пустой желудок и находить друзей даже в пустыне.
– Нет-нет, все это не считается, – качала головой мать. Ее большой подвижный рот кривился в трагической маске или клоунской усмешке, и тогда Корри выкладывала козырную карту:
– У меня абсолютный слух.
Услышав эту фразу, мать обычно задумывалась, и в глазах под тяжелыми веками, такими же, как у Корри, загорался лукавый огонек. Она принималась смеяться и весело ерошила волосы дочери.
– В таком случае, дорогая, ты не пропадешь.
Обе были непоколебимо убеждены, что музыка важнее всего на свете. Или почти всего.
В последние месяцы жизни Мария отчаянно жаждала света и тепла. Корри каждый раз умудрялась снять комнату с балконом, выходившим на запад, чтобы мать, бледная и исхудавшая, могла посидеть на солнышке перед вечерним представлением. Она мечтала о таком месте, где никогда не заходит солнце и не бывает ночи. И Корри, если это было бы в ее силах, украла бы с неба светило и повесила под потолком. Но она была всего-навсего маленькой девочкой и не умела творить чудеса. Самое большее, что она могла сделать для матери, – принести стакан абсента, свернуться у ее ног и попросить рассказать об Антонио.
При упоминании его имени впалые щеки матери заливала краска, а глаза начинали сверкать.
– О, что это был за человек! Он знал все! Настоящий кудесник! А какие истории умел рассказывать!
И она принималась описывать жизнь Персея, убившего горгону Медузу со змеями вместо волос и освободившего деву от чудовища, Ясона, который отправился на край света в поисках Золотого Руна, и Орфея, певца, чья жена раньше времени сошла в подземный мир.
Потом мать вспоминала знакомство с Антонио, и то, как они полюбили друг друга с первого взгляда.
В полночь того же дня они сбежали: она – от унылого существования под серым небом, он – от давно тяготивших его обязательств, – чтобы осуществить свои мечты. Их ждало счастье. Счастье в маленьком белом домике на холме одного из греческих островов. Следующей весной, когда холмы покрылись голубыми облаками цветущих гиацинтов, родилась Корри. Антонио держал дочь на руках, неумело, но гордо.
– Знаешь, дорогая, он задирал нос, как настоящий генерал, – повторяла мать. Именно отец назвал ее Корой, римским вариантом имени Персефона. Так звали дочь богини земли, похищенную владыкой подземного царства. Он сделал ее своей женой и вынудил проводить каждые полгода в своем холодном темном дворце лишь потому, что она съела шесть зерен его граната.
– Я не стала бы ничего есть из его рук, – твердила Корри, – даже если бы умирала с голоду!
– Неужели, дорогая, – улыбалась Мария. – Откуда тебе знать?
Взор ее вновь затуманивался.
– Видишь ли, голод бывает разным. И не всегда возможно устоять.
Корри знала, что она имеет в виду годы, прожитые без Антонио.
– Почему он уехал, мама?
Именно этого она никак не понимала. Как решился Антонио покинуть мать, такую прекрасную, с золотисто-медовой кожей и черными, как ночь, волосами.
– Ты забываешь, дорогая, – вздыхала Мария, сжимая руку дочери. – Он был англичанин. Высокородный джентльмен. Хотел, чтобы мы поженились, но я отказалась. Его семья никогда бы меня не приняла. Но мне было все равно. Большего счастья, чем за эти два года, я не изведала. Мы жили бедно, но любили друг друга, и этого было достаточно. Однако когда родилась ты… он так много хотел для тебя! Все время волновался о будущем. Денег осталось совсем мало, я болела… он пытался раздобыть средства. Поэтому и вернулся, чтобы помириться с отцом, прийти к согласию. Я уговаривала его остаться. Глупая! Он англичанин, а для англичан чувство долга превыше всего. Я могла существовать на жалкие гроши, потому что любила.
И в этот момент Корри приняла одно из важнейших решений. Она ни за что не влюбится в богатого мужчину. Это слишком опасно. Лучше уж вообще обходиться без любви или встречаться с ровней.
– Я тревожусь за тебя, дорогая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Сейчас Корри была полна решимости удержаться здесь как можно дольше. Это ее золотой ключик, первая ступенька к блестящему будущему.
И доказательство – этот чемодан.
Корри взялась за ручку и задумалась. Одна из немногих оставшихся вещей, принадлежавших отцу. Слишком громоздкий и неуклюжий, зато в углу сохранились позолоченные, хотя и давно выцветшие инициалы. Постоянный спутник в путешествиях Корри и матери по гостиницам и пансионам Французской Ривьеры. Они начали с четырехзвездочных отелей в Ницце и Каннах в те дни, когда Мария еще имела бешеный успех в шикарных клубах и казино средиземноморского побережья. Но шли годы, денег становилось меньше, и приходилось довольствоваться дешевыми пансионами и убогими квартирками, все дальше от моря, в продуваемых всеми ветрами маленьких курортных городишках, где обычно отдыхали люди небогатые и прижимистые.
Но это и тогда не имело никакого значения для Корри. Все гостиничные номера казались одинаковыми, поскольку мать каким-то магическим образом умела превращать нищету в роскошь, горе в радость и слезы в смех. Они были неразлучны. Настоящие друзья и союзники, заговорщики с собственным никому не понятным языком, состоявшим из немыслимой смеси греческих слов, провансальского диалекта и неаполитанского жаргона. И когда Мария выступала, Корри, оставшись одна, долгими летними вечерами приводила в порядок ее костюмы, ноты и составляла предполагаемые маршруты дальнейших странствий.
– Мой маленький импресарио, – с гордостью именовала ее мать. – Волшебная палочка! Что бы я без тебя делала?
И как бы поздно ни было, они выскальзывали на улицу и сидели в напоенной ароматами полутьме под огромной луной, распевая дуэты из «Паяцев» и лакомясь горьким шоколадом и монтелимарской нугой, добавляя к пиршеству ломти хлеба, припрятанные днем Корри, которая без зазрения совести таскала их с кухни отеля.
Корри улыбнулась. Оглядываясь назад, она была готова признать, что вела довольно странное существование. Ее воспитывали на сказках, любовных песнях и полуночных пикниках под кипарисами, так как же она могла удовлетвориться меньшим? И ни минуты об этом не жалела. То были чудесные дни, наполненные южным солнцем и пением матери. С тех пор солнечное сияние было для Корри неотделимо от человеческого голоса.
Правда, иногда мать начинала волноваться из-за того, что Корри совсем невежественна.
– Что я сделала с тобой, дорогая, – плакала она, с полупритворным отчаянием обнимая дочь. – Не научила тебя ничему, что должна знать женщина. Да ты даже готовить не умеешь!
– Зато умею многое другое.
Девочка нисколько не лукавила. Она могла ругаться на трех языках, как просоленный морской волк, сбивать цену не хуже марсельской рыбной торговки, петь на пустой желудок и находить друзей даже в пустыне.
– Нет-нет, все это не считается, – качала головой мать. Ее большой подвижный рот кривился в трагической маске или клоунской усмешке, и тогда Корри выкладывала козырную карту:
– У меня абсолютный слух.
Услышав эту фразу, мать обычно задумывалась, и в глазах под тяжелыми веками, такими же, как у Корри, загорался лукавый огонек. Она принималась смеяться и весело ерошила волосы дочери.
– В таком случае, дорогая, ты не пропадешь.
Обе были непоколебимо убеждены, что музыка важнее всего на свете. Или почти всего.
В последние месяцы жизни Мария отчаянно жаждала света и тепла. Корри каждый раз умудрялась снять комнату с балконом, выходившим на запад, чтобы мать, бледная и исхудавшая, могла посидеть на солнышке перед вечерним представлением. Она мечтала о таком месте, где никогда не заходит солнце и не бывает ночи. И Корри, если это было бы в ее силах, украла бы с неба светило и повесила под потолком. Но она была всего-навсего маленькой девочкой и не умела творить чудеса. Самое большее, что она могла сделать для матери, – принести стакан абсента, свернуться у ее ног и попросить рассказать об Антонио.
При упоминании его имени впалые щеки матери заливала краска, а глаза начинали сверкать.
– О, что это был за человек! Он знал все! Настоящий кудесник! А какие истории умел рассказывать!
И она принималась описывать жизнь Персея, убившего горгону Медузу со змеями вместо волос и освободившего деву от чудовища, Ясона, который отправился на край света в поисках Золотого Руна, и Орфея, певца, чья жена раньше времени сошла в подземный мир.
Потом мать вспоминала знакомство с Антонио, и то, как они полюбили друг друга с первого взгляда.
В полночь того же дня они сбежали: она – от унылого существования под серым небом, он – от давно тяготивших его обязательств, – чтобы осуществить свои мечты. Их ждало счастье. Счастье в маленьком белом домике на холме одного из греческих островов. Следующей весной, когда холмы покрылись голубыми облаками цветущих гиацинтов, родилась Корри. Антонио держал дочь на руках, неумело, но гордо.
– Знаешь, дорогая, он задирал нос, как настоящий генерал, – повторяла мать. Именно отец назвал ее Корой, римским вариантом имени Персефона. Так звали дочь богини земли, похищенную владыкой подземного царства. Он сделал ее своей женой и вынудил проводить каждые полгода в своем холодном темном дворце лишь потому, что она съела шесть зерен его граната.
– Я не стала бы ничего есть из его рук, – твердила Корри, – даже если бы умирала с голоду!
– Неужели, дорогая, – улыбалась Мария. – Откуда тебе знать?
Взор ее вновь затуманивался.
– Видишь ли, голод бывает разным. И не всегда возможно устоять.
Корри знала, что она имеет в виду годы, прожитые без Антонио.
– Почему он уехал, мама?
Именно этого она никак не понимала. Как решился Антонио покинуть мать, такую прекрасную, с золотисто-медовой кожей и черными, как ночь, волосами.
– Ты забываешь, дорогая, – вздыхала Мария, сжимая руку дочери. – Он был англичанин. Высокородный джентльмен. Хотел, чтобы мы поженились, но я отказалась. Его семья никогда бы меня не приняла. Но мне было все равно. Большего счастья, чем за эти два года, я не изведала. Мы жили бедно, но любили друг друга, и этого было достаточно. Однако когда родилась ты… он так много хотел для тебя! Все время волновался о будущем. Денег осталось совсем мало, я болела… он пытался раздобыть средства. Поэтому и вернулся, чтобы помириться с отцом, прийти к согласию. Я уговаривала его остаться. Глупая! Он англичанин, а для англичан чувство долга превыше всего. Я могла существовать на жалкие гроши, потому что любила.
И в этот момент Корри приняла одно из важнейших решений. Она ни за что не влюбится в богатого мужчину. Это слишком опасно. Лучше уж вообще обходиться без любви или встречаться с ровней.
– Я тревожусь за тебя, дорогая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80