Но вот — не оборачиваясь, он выбросил назад руку, нашел ее пальцы, потянул и прижал, и так они засеменили по тесному коридору.
— Почему ты остался в Сибири?
— Не знаю. Так вышло. Мне было все равно. Он недоговаривал. Он ведь что-то хотел рассказать ей, вспомнила сейчас Тина.
— Олег…
— Не сейчас, хорошо?
Глупо тратить время на это. Вот что имелось в виду. И правда, глупо.
Сделав пару затяжек, он выкинул сигарету, взялся за ее плечи и спиной прижал к себе. Бессмысленным взглядом она уперлась в окно. В лицо ей смотрела зима, а затылок согревал жар его губ.
…C какого момента, с какой секунды время — так великодушно, так проницательно сдержанное, едва ворочающее ногами, едва вращающее глазами, — опомнилось и заспешило?
И пощады не было.
Поезд приближался к Москве.
День прижимался к ночи, а ночь летела к рассвету, как их тела — навстречу друг другу.
— Ну ты погляди, а! — рычала Тина, снимая с вешалки мятый костюм. — Как я в нем пойду? Ведь висел же на вешалке!
Ну да, ну да. Все дело в костюме.
— Что ты сидишь, Морозов?! Спроси у проводницы утюг! Это вагон СВ, или дерьмо на палочке?!
Жаль, она не знает других ругательств, очень жаль! Надо спросить у него, он же — писатель, он обязан иметь богатый словарный запас. В том числе, ненормативный.
— Сядь, — бросил Олег, глядя на нее исподлобья, — сядь, я говорю.
Вдоль позвоночника тяжело и неотвратимо лился пот. Разит от него, должно быть, как от козла!
— Тина, сядь!
Заладил, попугай чертов! Скажи что-нибудь умное, напрягись же! Ты — мужик или кто?!
Что конкретно его злило, Олег понятия не имел. Собственное бессилие, чертова покорность теленка, которого ведут на бойню?! Или ее неконтролируемая ярость, что расплескивалась в разные стороны, но только не туда, куда должна была.
На него! На него, идиота, привыкшего плыть по течению! На него, придумавшего, что можно жить одним днем, нимало не заботясь об утреннем похмелье следующего. Его она должна обвинять, на него должна орать и топать ногами, и тогда, возможно, обоим хоть немножко полегчает.
Ну хотя бы чуть-чуть!..
— Так ты пойдешь за утюгом или мне самой идти?
— Я прошу тебя, сядь и успокойся.
— Я спокойна.
— Ты боишься, что муж придет встречать? Вот глупость-то сказал!
— Он точно придет. Он — мой муж. Как будто Олег оспаривал это.
— Я буду в «России». Завтра презентация, часов до восьми я там должен быть, а потом…
— Ты назначаешь мне свидание? — перебила она с долей издевки.
— Тина, перестань! Иди сюда. У нас еще есть время…
— Пошел к черту! У нас нет ничего! Неправда. У них было и есть — все. Вот только не будет больше.
Как только поезд ткнется в платформу, с пера упадет последняя капля чернил — беззвучно, легко на бумагу ляжет беспробудная темень.
Точка.
ГЛАВА 30
Он взял у нее сумку, посмотрел вопросительно. Тина, набравшись сил, приблизилась. Губы, околдованные другим вкусом, потяжелевшие от поцелуев, исцарапанные щетиной, смазанно пробежались вдоль упругой, свежевыбритой щеки.
— Опять у тебя шуба нараспашку, — проворчал муж. — Простынешь, Валентина, что я с тобой делать буду?
Свободной рукой он ловко и быстро застегнул пуговицы.
Вот какой заботливый!
— Ты на машине?
— Она почему-то не заводится. Я на такси.
Мог бы за эти дни механика вызвать, подумала Тина. Хотя понимала, что не мог. Во-первых, Ефимыч редко на ее «тойоте» ездит и, скорее всего, только сегодня обнаружил, что там что-то не в порядке. А во-вторых… Во-вторых, и это главное, Ефимыч вообще не умел заниматься бытовыми вопросами. По определению. Потому что он — Ефимыч. Переговоры с автомехаником не осилил бы — это точно! Не дано ему.
Остановись, шепнул кто-то на ухо.
Что за гнусные мысли?!
— Валентина, пошли!
Спине стало холодно под шубой, и Тина поняла, что Олег вышел из поезда.
Так получилось. Она — первая. Он — потом. Ему легче, его, по крайней мере, муж не встречает!
Подумав так, Тина рассмеялась. Тихонько, как сумасшедшая.
— Не нравишься ты мне, Валентина, — категорически заявил муж, — глаза у тебя больные совсем.
Да чего там! Вся она — больна.
Надо уходить. Надо. Уходить.
А вот оборачиваться — не надо. И все же она не удержалась.
Так и есть. Он стоял у подножки, держась за поручень. И было непонятно, то ли человек только что приехал, то ли собирается уезжать. Вообще все было непонятно.
— Да что с тобой такое, Валя?!
— Со мной все в порядке. Поехали домой. Мне нужно переодеться и принять душ. Сначала принять душ. Потом переодеться.
После этих слов — у робота бы и то получилось душевней! — Ефимыч уже не отпускал ее руку, беспрестанно заглядывая в глаза. Те, что больны. Те, в которых совсем недавно была весна.
Морозов смотрел себе под ноги, но почему-то, когда она обернулась, увидел ее лицо. Как это случилось? Вот странность… С этого момента он возненавидел весь мир и Тину тоже. Едва удержался на месте, чтобы не догнать ее и… что? Убить? «Так не доставайся же ты никому!»
Нет, это была не ревность. Только ненависть. Почему, почему, почему он должен стоять здесь один, смотреть на свои чертовы ботинки и делать вид, что жизнь продолжается?! Конечно, продолжается! Но она сделала так, что эта жизнь теперь ему не нужна.
Догнать и уничтожить. А потом со спокойной душой пустить пулю в висок. В собственный на этот раз.
Это был только секс, сказал он себе. И не поверил.
Всю дорогу до дома Тина думала о том же. Точка поставлена.
…А в коридоре на нее налетели Сашка с Ксюшкой, и теплые маленькие ладошки одним махом смели груду камней в ее голове. Она никуда не делась, эта груда. Она просто перестала иметь значение.
Или так показалось?
Привычный домашний кавардак очень быстро вымотал ее до предела, и Тина уснула в спальне детей в самый разгар испытания водяного матраса. Ефимыч великодушно решил там ее и оставить. Но, разбудив утром, вместе с ней отправился на кухню.
— Ты что, не ляжешь больше? — удивилась Тина.
— Я хотел с тобой поговорить, — пристально разглядывая ее лицо, сурово заявил муж.
Черт ее знает, на что она надеялась, когда думала, что никто и ничего не заметит!
Ефимыч знает ее сто лет! Он мог бы без особого труда прочитать ее мысли. В общем и целом. Другое дело, что раньше она не давала повода этим заниматься. Она была искренней. Ей нечего было скрывать. Кроме разве своего дурного настроения или внеплановой атаки налоговиков. Ничем подобным она никогда не делилась с ним, уверенная, что сама справится. Так и случалось.
А может она паникует напрасно? Может, он решил обсудить планы на отпуск или, например, повышение зарплаты для этой… Агриппины. Да, Агриппины Григорьевны.
Должно быть, эта безумная надежда отчетливо нарисовалась на ее лице. Голос мужа смягчился:
— Я понимаю, Валентина, ты очень устаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
— Почему ты остался в Сибири?
— Не знаю. Так вышло. Мне было все равно. Он недоговаривал. Он ведь что-то хотел рассказать ей, вспомнила сейчас Тина.
— Олег…
— Не сейчас, хорошо?
Глупо тратить время на это. Вот что имелось в виду. И правда, глупо.
Сделав пару затяжек, он выкинул сигарету, взялся за ее плечи и спиной прижал к себе. Бессмысленным взглядом она уперлась в окно. В лицо ей смотрела зима, а затылок согревал жар его губ.
…C какого момента, с какой секунды время — так великодушно, так проницательно сдержанное, едва ворочающее ногами, едва вращающее глазами, — опомнилось и заспешило?
И пощады не было.
Поезд приближался к Москве.
День прижимался к ночи, а ночь летела к рассвету, как их тела — навстречу друг другу.
— Ну ты погляди, а! — рычала Тина, снимая с вешалки мятый костюм. — Как я в нем пойду? Ведь висел же на вешалке!
Ну да, ну да. Все дело в костюме.
— Что ты сидишь, Морозов?! Спроси у проводницы утюг! Это вагон СВ, или дерьмо на палочке?!
Жаль, она не знает других ругательств, очень жаль! Надо спросить у него, он же — писатель, он обязан иметь богатый словарный запас. В том числе, ненормативный.
— Сядь, — бросил Олег, глядя на нее исподлобья, — сядь, я говорю.
Вдоль позвоночника тяжело и неотвратимо лился пот. Разит от него, должно быть, как от козла!
— Тина, сядь!
Заладил, попугай чертов! Скажи что-нибудь умное, напрягись же! Ты — мужик или кто?!
Что конкретно его злило, Олег понятия не имел. Собственное бессилие, чертова покорность теленка, которого ведут на бойню?! Или ее неконтролируемая ярость, что расплескивалась в разные стороны, но только не туда, куда должна была.
На него! На него, идиота, привыкшего плыть по течению! На него, придумавшего, что можно жить одним днем, нимало не заботясь об утреннем похмелье следующего. Его она должна обвинять, на него должна орать и топать ногами, и тогда, возможно, обоим хоть немножко полегчает.
Ну хотя бы чуть-чуть!..
— Так ты пойдешь за утюгом или мне самой идти?
— Я прошу тебя, сядь и успокойся.
— Я спокойна.
— Ты боишься, что муж придет встречать? Вот глупость-то сказал!
— Он точно придет. Он — мой муж. Как будто Олег оспаривал это.
— Я буду в «России». Завтра презентация, часов до восьми я там должен быть, а потом…
— Ты назначаешь мне свидание? — перебила она с долей издевки.
— Тина, перестань! Иди сюда. У нас еще есть время…
— Пошел к черту! У нас нет ничего! Неправда. У них было и есть — все. Вот только не будет больше.
Как только поезд ткнется в платформу, с пера упадет последняя капля чернил — беззвучно, легко на бумагу ляжет беспробудная темень.
Точка.
ГЛАВА 30
Он взял у нее сумку, посмотрел вопросительно. Тина, набравшись сил, приблизилась. Губы, околдованные другим вкусом, потяжелевшие от поцелуев, исцарапанные щетиной, смазанно пробежались вдоль упругой, свежевыбритой щеки.
— Опять у тебя шуба нараспашку, — проворчал муж. — Простынешь, Валентина, что я с тобой делать буду?
Свободной рукой он ловко и быстро застегнул пуговицы.
Вот какой заботливый!
— Ты на машине?
— Она почему-то не заводится. Я на такси.
Мог бы за эти дни механика вызвать, подумала Тина. Хотя понимала, что не мог. Во-первых, Ефимыч редко на ее «тойоте» ездит и, скорее всего, только сегодня обнаружил, что там что-то не в порядке. А во-вторых… Во-вторых, и это главное, Ефимыч вообще не умел заниматься бытовыми вопросами. По определению. Потому что он — Ефимыч. Переговоры с автомехаником не осилил бы — это точно! Не дано ему.
Остановись, шепнул кто-то на ухо.
Что за гнусные мысли?!
— Валентина, пошли!
Спине стало холодно под шубой, и Тина поняла, что Олег вышел из поезда.
Так получилось. Она — первая. Он — потом. Ему легче, его, по крайней мере, муж не встречает!
Подумав так, Тина рассмеялась. Тихонько, как сумасшедшая.
— Не нравишься ты мне, Валентина, — категорически заявил муж, — глаза у тебя больные совсем.
Да чего там! Вся она — больна.
Надо уходить. Надо. Уходить.
А вот оборачиваться — не надо. И все же она не удержалась.
Так и есть. Он стоял у подножки, держась за поручень. И было непонятно, то ли человек только что приехал, то ли собирается уезжать. Вообще все было непонятно.
— Да что с тобой такое, Валя?!
— Со мной все в порядке. Поехали домой. Мне нужно переодеться и принять душ. Сначала принять душ. Потом переодеться.
После этих слов — у робота бы и то получилось душевней! — Ефимыч уже не отпускал ее руку, беспрестанно заглядывая в глаза. Те, что больны. Те, в которых совсем недавно была весна.
Морозов смотрел себе под ноги, но почему-то, когда она обернулась, увидел ее лицо. Как это случилось? Вот странность… С этого момента он возненавидел весь мир и Тину тоже. Едва удержался на месте, чтобы не догнать ее и… что? Убить? «Так не доставайся же ты никому!»
Нет, это была не ревность. Только ненависть. Почему, почему, почему он должен стоять здесь один, смотреть на свои чертовы ботинки и делать вид, что жизнь продолжается?! Конечно, продолжается! Но она сделала так, что эта жизнь теперь ему не нужна.
Догнать и уничтожить. А потом со спокойной душой пустить пулю в висок. В собственный на этот раз.
Это был только секс, сказал он себе. И не поверил.
Всю дорогу до дома Тина думала о том же. Точка поставлена.
…А в коридоре на нее налетели Сашка с Ксюшкой, и теплые маленькие ладошки одним махом смели груду камней в ее голове. Она никуда не делась, эта груда. Она просто перестала иметь значение.
Или так показалось?
Привычный домашний кавардак очень быстро вымотал ее до предела, и Тина уснула в спальне детей в самый разгар испытания водяного матраса. Ефимыч великодушно решил там ее и оставить. Но, разбудив утром, вместе с ней отправился на кухню.
— Ты что, не ляжешь больше? — удивилась Тина.
— Я хотел с тобой поговорить, — пристально разглядывая ее лицо, сурово заявил муж.
Черт ее знает, на что она надеялась, когда думала, что никто и ничего не заметит!
Ефимыч знает ее сто лет! Он мог бы без особого труда прочитать ее мысли. В общем и целом. Другое дело, что раньше она не давала повода этим заниматься. Она была искренней. Ей нечего было скрывать. Кроме разве своего дурного настроения или внеплановой атаки налоговиков. Ничем подобным она никогда не делилась с ним, уверенная, что сама справится. Так и случалось.
А может она паникует напрасно? Может, он решил обсудить планы на отпуск или, например, повышение зарплаты для этой… Агриппины. Да, Агриппины Григорьевны.
Должно быть, эта безумная надежда отчетливо нарисовалась на ее лице. Голос мужа смягчился:
— Я понимаю, Валентина, ты очень устаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58