Это была последняя ночь.
— Когда твой поезд? — спросила Тина на рассвете.
Он протянул ей кофе.
— В обед. Около двух, по-моему.
— Вещи собрал? — буднично поинтересовалась она, дуя на чашку.
Олег отвернулся.
— Он — холодный. Твой кофе холодный, он тут с вечера стоит, ты забыла?
— Да? Да, забыла. Я вообще все забываю. Память девичья.
— Перестань, — поморщился он, — я поменял билет.
— Что?! Что ты сделал?! Морозов, ты с ума сошел? Я не могу так больше!
Вот и вырвалось. Она примирилась с самой собой — новой, странной, безумной, — зная, что через несколько дней придется взять себя в руки и возвращаться в прежнюю непробиваемую кольчугу железной деловой женщины, которая не имеет воспоминаний и слабости.
Только зная это, она разрешила себе быть такой, как сейчас. Позволила себе что-то вроде отпуска, почему нет?
А он, видите ли, поменял билет.
— Ты не рада?
— Нет, я, черт возьми, не рада! У меня своя жизнь, Олег! У меня проблемы, черт возьми, работа, у меня — дети, а я их не вижу целые сутки, у меня муж…
— Как будто я не знал об этом! — сорвался он.
— Тогда зачем ты остаешься? Красной площадью любоваться?
— Я просто не хочу сейчас уезжать!
— Так и черт с тобой!
Оделась она за считанные минуты, и Олег не пытался остановить ее. Все эти дни, оставаясь один — хотя нет, в одиночестве он не провел и минуты, журналисты ходили за ним по пятам, редактор вел бесконечные разговоры о концепции следующей книги, окололитературные деятели донимали пустой болтовней, и на все на это было плевать, — но только в это время, в это проклятое время без нее, он мог подумать спокойно.
День, два, пять — а что он должен будет делать потом? Он, который отшвыривал от себя это слово тринадцать лет, теперь подсел на него, как на иглу. Ему нужно было это «потом», нужно было завтра, где они снова встретятся. Сдавая билет, Олег ни секунды не сомневался, что она будет счастлива. Так же, как он. Хотя понимал, что это всего лишь отсрочка агонии.
Но лучше так, чем ничего.
А ей показалось — хуже. А она психанула и ушла.
Быть может, все дело в том, что за эти дни они ни разу не упомянули то самое слово, жесткое и волшебное «потом». У них было о чем поговорить и без этого. А то, о чем они молчали, и не требовало слов. По крайней мере, он так думал, уверенный, что несколько дней ее окрылят, как был окрылен он сам.
И получил в лоб.
И сквозь растерянность и саднящее разочарованием сердце, понял — ему никогда, никогда не понять ее. Что ей движет, о чем она думает, чем на самом деле обеспокоена, а что лишь придумала, измученная угрызениями совести.
Он сидел на краю кровати, с ее стороны — там, где подушка была примята чуть больше, а простыня сбита в комок. Рядом на тумбочке стояла ее чашка с недопитым кофе и лежали часы, которые она забыла. Он смотрел, как ползут крохотные брильянтовые стрелки по циферблату, и слышал дыхание бездны. Он падал туда, кубарем, безвозвратно. Он уже не мог остановиться.
ГЛАВА 33
Рассвирепевшая, она ничего не соображала, и вместо того чтобы отправиться на работу, почему-то поперлась домой. Дура! Только на пороге вспомнила, что именно здесь существует благополучно обманутый муж, уверенный, что после банкета женушка поедет восстанавливать силы к массажисту, а потом в салон красоты, после чего помчится совершать обычный трудовой подвиг. Именно так она поступала с тех пор, как завелся «Промо-ленд». А чтобы потерять время, перед работой заскочив домой — об этом и речи не было!
То-то Ефимыч сейчас удивится! Но удивилась мама.
— Агриппина Григорьевна? — прокричала она из кухни. — Это вы? Что так рано?
— Это я, мам, — буркнула Тина, скидывая сапоги.
Мать выползла в коридор с капустными лепестками на лице. Наряду с «Золотыми линиями» она практиковала и народные средства. До кучи, как выражалась Вероника.
— А Ефимыч сказал, у тебя банкет, — удивилась мать из-под капусты.
— Что ж я теперь и дома не могу появиться?! — немедленно окрысилась Тина. — Он где?
— Кто?
— Мой муж!
— А… так он на лекцию пошел. Какой-то ученый наш с Запада пожаловал, вот и…
— Так наш или с Запада? — перебила Тина, хотя ей было плевать.
Мать оторвала кусочек листика и задумчиво погрызла.
— Да вроде наш. Наверное, просто эмигрант.
— А Сашка с Ксюшкой чего? Спят?
— Как суслики.
Тина прошла на кухню, принюхалась. Так и есть — ничем съедобным не пахнет, зря она на завтрак надеялась.
— Мам, а чего ты не готовишь никогда?
— А ленюсь, — легко призналась мама, — хватит, наготовила я за свою жизнь! Ох, дочка, я бога не устаю благодарить, что ты у меня такая удалась.
— Какая? — насторожилась Тина.
— Хваткая. Сильная. Не то что Верка, той только повыть бы, любой ее с ног свалит, а ты вон сколько вынесла, а не сломалась!
Мама, мама! Сломанную-то вещь починить можно, запчасти поменять и — вперед. А что делать, если вещь сгорела? Совсем. Кучка пепла на память, и все. Остается только заново возрождаться, как птица Феникс.
— … Да, ты, Тиночка, сильная! Не бережешь себя совсем, у меня вся душа за тебя изболелась, вон, валерьянку литрами пью, и давление скачет, прям беда! А еще Верка, паразитка, нервы истрепала! «Мама, зачем ты только меня, такую уродину, родила!»
А она не уродина, а дура! До тридцати лет с мужиками не научилась обращаться, а вот матери душу наизнанку выворачивать слезами своими — научилась! Эгоистка! А Ефимыч твой! Как сгрызутся с ним, мне прям деться некуда, и…
Это называется «Дайте жалобную книгу». Тина давным-давно научилась не принимать близко к сердцу материнские стенания. Иначе можно было сбрендить от несовершенства этого мира в целом и их семьи — в частности. Еще пара завываний, и мама перейдет к вопросу воспитания детей, перемоет косточки Агриппине Григорьевне, потом — соседям и непременно закончит убийственным выводом, что у героев эпопеи «Просто Мария» или «Новая жертва» проблем побольше — да, побольше! — а ведут они себя не в пример благородней и не заставляют своих матерей валерьянку литрами глотать — нет, не заставляют!
Тина сама ее разбаловала, это было ясно. А мама в свою очередь разбаловала Веронику и детей заодно. Ефимыч разбаловался сам. Действительно, семейка — будьте-нате!
Кто бы еще Тину побаловал, а?
Нет желающих? Ау!
— Мам, — прервала она страстный монолог плакальщицы, — а ты ни с кем из Бердска не переписываешься?
— А зачем? — удивилась та.
— Ну, у тебя же там подруги были, друзья.
— Какие друзья, Тиночка! Отцовы собутыльники да мои девки с работы, так они от зависти, когда мы к тете Клаве собрались, чуть меня на кусочки не порвали! Виданое ли дело, в Москву перебраться за здорово живешь!
— Так ты больше с ними не общалась?
Мать презрительно поджала губы вместо ответа. И вдруг спросила:
— А что это ты, дочка, вспомнила вдруг?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58