— Принесите-ка мне его папку из архива.
— А если на него нет папки?
— Есть. У меня с памятью пока порядок.
И правда, папка нашлась: некий И.В.Беляев четыре года назад недолгое время — всего четыре месяца — работал в советском посольстве в Париже. Его опознал перебежчик, бывший сотрудник торгпредства, он утверждал, что Беляев — сотрудник КГБ. Большинство подобных заявлений данного перебежчика за последние годы оказывались правдивыми. Досье ничего не сообщало о том, какого рода сведения добывал Беляев для своего начальства, зато тщательно фиксировало его передвижения. После Парижа Беляев работал в Москве, потом в Тегеране, а последние два года в Дамаске.
Баум несколько удивился, с чего бы это среднего ранга кэгэбэшник (он сделал заключение о ранге исходя из его возраста и послужного списка) отправился из Дамаска в Париж. Странная поездка. Русские, конечно, логикой не блещут, но даже КГБ в своей безумной игре людей на манер пешек не двигает.
— Надо занести в досье данные о приезде товарища Беляева, — сказал он секретарше. И, наконец, снова повернулся к Алламбо, который все это время терпеливо ждал, сидя в его кабинете.
— Есть одно подозрение, знаешь, у меня бывает…
Алламбо подавил улыбку и постарался изобразить на лице то, что, он надеялся, сойдет за вежливый интерес:
— Русский этот — кэгэбэшник — прибыл из Дамаска с временной аккредитацией. Насколько нам известно, никакой он не эксперт в области коммерции. И ничего сейчас не происходит между Францией и Сирией, чтобы привлечь внимание русских. Ergo: у КГБ свой интерес в этом путешествии из Дамаска в Париж. Тут, по-моему, что-то нечисто. За этим Игорем Васильевичем Беляевым надо понаблюдать как следует. И фотографии сделать получше. Та, что переснята с его паспорта, какая-то размазанная. Надо так сфотографировать, чтобы ухо было видно. Судя по выражению глаз, он близорук и постоянно носит очки. Вот и надо его сфотографировать в очках, как ты считаешь?
— Слежка круглосуточная?
— Да, непременно.
— У меня людей нет.
— Тогда пусть румыны малость отдохнут, а то мы им надоели до смерти.
— Шефу это не понравится.
— Его беру на себя.
В ту ночь четверо молодых людей явились в дом на площади Жанти: им надлежало выполнить полученный приказ. Несмотря на позднее время, они не делали никакой тайны из своего визита. Трое громко протопали по лестнице в комнату, где остановился Саад Хайек. Пробыли они там около часу, четвертый все это время простоял в дверях, выходящих на улицу. Ночные посетители обошлись с Хайеком жестоко сверх всякой меры, однако так и не услышали от него того, что им не терпелось услышать, — он просто не знал ничего.
Глава 14
На следующее утро около девяти в доме появилась местная полиция. Здание к этому часу почти обезлюдело, здешние жильцы — в основном нелегалы — не испытывали ни малейшего желания иметь дело с полицией, тем более принимать участие в расследовании убийства. Обитаемую квартиру дежурный инспектор все же нашел: за одной из дверей, в которые он колотил кулаком, зашаркали медленные шаги, и на пороге показался древний старик, он провел полицейских за собой в убогую, почти без мебели комнату — тут на стуле недвижно сидела еще более древняя старуха.
Слышал он ночью что-нибудь? Старик неопределенно пожал плечами — может, и слышал. Вот и отлично, а что за шум-то был? — Инспектор спрашивал добродушно-грубовато, он всегда так разговаривал с подобными людьми.
Старик пробормотал, что в жизни ему не доводилось слышать такого жуткого крика. А закончился этот вопль рыданиями, добавил он. Вроде как визг сначала, а потом рыдания. Будто кто-то просил о чем-то. Вот в тот миг он и понял, что это мужчина, потому что сначала, когда он от крика проснулся, ему показалось, будто голос женский. Но эти мольбы… Мужчина был, это точно.
— По-арабски говорил?
— Да, по-арабски. Потом опять такой же вопль. И еще много раз.
— А другие голоса слышал?
— Нет.
— Так-таки и не слышал? А видел кого-нибудь?
— Что я мог видеть из своей комнаты?
Старик переминался с ноги на ногу, вид у него был не то недовольный, не то испуганный, а может — и то, и другое.
— Мы боялись нос высунуть, — сказала старуха. — Тут место такое, смотри в оба.
— Закрой рот, — прикрикнул на нее муж. — Тебя, что ли, спрашивают?
— Это был предсмертный крик, — продолжала старуха, не обращая на него внимания. — Я-то знаю, я ведь в шестьдесят первом была в Константине. Говорю вам — так перед смертью только кричат. — И она принялась качать головой.
— А что вы знаете об этом жильце — его Абу Афа звали…
— Ничего, ровным счетом, — ответил старик.
— Это его настоящее имя?
— Откуда мне знать?
— А долго он тут жил?
— Они приходят, уходят — как я могу знать? Мы сами по себе. В наше время лучше язык за зубами держать. Подонки… Они все тут без документов…
— Ты с ним разговаривал?
— Никогда в жизни.
— Сколько времени он тут жил?
— Не знаю — несколько дней, может, с неделю или меньше.
— Кто-нибудь его навещал?
— Ни разу не видел.
— А может, женщина? Бабу-то уж наверняка приводил, такой мужик — и чтобы один спал…
Старик помялся, утер каплю с носа ладонью.
— Подонок, — произнес он. — Жирный боров.
— Ночью, значит, ты никого не заметил — кто при — шел, кто ушел…
— Говорю я, мы у себя в комнате были. Спали.
— Но все же ты слышал, как мужчина что-то просил по-арабски, так ведь?
— Это было слышно. Слов не различишь, но точно, что по-арабски.
— Ты хоть какие-то слова разобрал?
— Вроде он Аллаха призывал. Или просто кричал «нет» — долго так — ла-а-а, ла-а-а… Между нами стена вот эта…
— А ты? — обратился полицейский к старухе.
— Она вообще ничего не слышала. Голову под подушку спрятала, когда это началось. Да и вообще она глухая. Не обращайте вы на нее внимания.
Он что-то грубо приказал ей по-арабски.
Та шмыгнула носом, но не смолчала:
— Как человек может такое выдержать? — вымолвила она, тряся головой. — Я слышала ва-хьяятак… ва-хьяятак — прошу вас, прошу вас…
Инспектор уголовного розыска обернулся к сержанту:
— Время казенное только тратим. Может, другого кого поискать?
— Другие скажут, что и криков-то не слышали. Оглохли, мол, на время.
— Ясно. Как всегда, — со вздохом согласился инспектор, которому смерть как неохота было продолжать допрос: он терпеть не мог всех этих североафриканцев, корсиканцев, выходцев с Ближнего Востока, — словом, всех кто родом из мест южнее Марселя. Это из-за них, считал он, в Париже существует преступность. Работник он был добросовестный, но его тянуло к спокойной жизни, серьезность сержанта казалась ему помехой.
— Сдается мне, это обычное выяснение отношений, у арабов это принято, — сказал он, поглядывая на старика и старуху, заерзавших под его недовольным взглядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
— А если на него нет папки?
— Есть. У меня с памятью пока порядок.
И правда, папка нашлась: некий И.В.Беляев четыре года назад недолгое время — всего четыре месяца — работал в советском посольстве в Париже. Его опознал перебежчик, бывший сотрудник торгпредства, он утверждал, что Беляев — сотрудник КГБ. Большинство подобных заявлений данного перебежчика за последние годы оказывались правдивыми. Досье ничего не сообщало о том, какого рода сведения добывал Беляев для своего начальства, зато тщательно фиксировало его передвижения. После Парижа Беляев работал в Москве, потом в Тегеране, а последние два года в Дамаске.
Баум несколько удивился, с чего бы это среднего ранга кэгэбэшник (он сделал заключение о ранге исходя из его возраста и послужного списка) отправился из Дамаска в Париж. Странная поездка. Русские, конечно, логикой не блещут, но даже КГБ в своей безумной игре людей на манер пешек не двигает.
— Надо занести в досье данные о приезде товарища Беляева, — сказал он секретарше. И, наконец, снова повернулся к Алламбо, который все это время терпеливо ждал, сидя в его кабинете.
— Есть одно подозрение, знаешь, у меня бывает…
Алламбо подавил улыбку и постарался изобразить на лице то, что, он надеялся, сойдет за вежливый интерес:
— Русский этот — кэгэбэшник — прибыл из Дамаска с временной аккредитацией. Насколько нам известно, никакой он не эксперт в области коммерции. И ничего сейчас не происходит между Францией и Сирией, чтобы привлечь внимание русских. Ergo: у КГБ свой интерес в этом путешествии из Дамаска в Париж. Тут, по-моему, что-то нечисто. За этим Игорем Васильевичем Беляевым надо понаблюдать как следует. И фотографии сделать получше. Та, что переснята с его паспорта, какая-то размазанная. Надо так сфотографировать, чтобы ухо было видно. Судя по выражению глаз, он близорук и постоянно носит очки. Вот и надо его сфотографировать в очках, как ты считаешь?
— Слежка круглосуточная?
— Да, непременно.
— У меня людей нет.
— Тогда пусть румыны малость отдохнут, а то мы им надоели до смерти.
— Шефу это не понравится.
— Его беру на себя.
В ту ночь четверо молодых людей явились в дом на площади Жанти: им надлежало выполнить полученный приказ. Несмотря на позднее время, они не делали никакой тайны из своего визита. Трое громко протопали по лестнице в комнату, где остановился Саад Хайек. Пробыли они там около часу, четвертый все это время простоял в дверях, выходящих на улицу. Ночные посетители обошлись с Хайеком жестоко сверх всякой меры, однако так и не услышали от него того, что им не терпелось услышать, — он просто не знал ничего.
Глава 14
На следующее утро около девяти в доме появилась местная полиция. Здание к этому часу почти обезлюдело, здешние жильцы — в основном нелегалы — не испытывали ни малейшего желания иметь дело с полицией, тем более принимать участие в расследовании убийства. Обитаемую квартиру дежурный инспектор все же нашел: за одной из дверей, в которые он колотил кулаком, зашаркали медленные шаги, и на пороге показался древний старик, он провел полицейских за собой в убогую, почти без мебели комнату — тут на стуле недвижно сидела еще более древняя старуха.
Слышал он ночью что-нибудь? Старик неопределенно пожал плечами — может, и слышал. Вот и отлично, а что за шум-то был? — Инспектор спрашивал добродушно-грубовато, он всегда так разговаривал с подобными людьми.
Старик пробормотал, что в жизни ему не доводилось слышать такого жуткого крика. А закончился этот вопль рыданиями, добавил он. Вроде как визг сначала, а потом рыдания. Будто кто-то просил о чем-то. Вот в тот миг он и понял, что это мужчина, потому что сначала, когда он от крика проснулся, ему показалось, будто голос женский. Но эти мольбы… Мужчина был, это точно.
— По-арабски говорил?
— Да, по-арабски. Потом опять такой же вопль. И еще много раз.
— А другие голоса слышал?
— Нет.
— Так-таки и не слышал? А видел кого-нибудь?
— Что я мог видеть из своей комнаты?
Старик переминался с ноги на ногу, вид у него был не то недовольный, не то испуганный, а может — и то, и другое.
— Мы боялись нос высунуть, — сказала старуха. — Тут место такое, смотри в оба.
— Закрой рот, — прикрикнул на нее муж. — Тебя, что ли, спрашивают?
— Это был предсмертный крик, — продолжала старуха, не обращая на него внимания. — Я-то знаю, я ведь в шестьдесят первом была в Константине. Говорю вам — так перед смертью только кричат. — И она принялась качать головой.
— А что вы знаете об этом жильце — его Абу Афа звали…
— Ничего, ровным счетом, — ответил старик.
— Это его настоящее имя?
— Откуда мне знать?
— А долго он тут жил?
— Они приходят, уходят — как я могу знать? Мы сами по себе. В наше время лучше язык за зубами держать. Подонки… Они все тут без документов…
— Ты с ним разговаривал?
— Никогда в жизни.
— Сколько времени он тут жил?
— Не знаю — несколько дней, может, с неделю или меньше.
— Кто-нибудь его навещал?
— Ни разу не видел.
— А может, женщина? Бабу-то уж наверняка приводил, такой мужик — и чтобы один спал…
Старик помялся, утер каплю с носа ладонью.
— Подонок, — произнес он. — Жирный боров.
— Ночью, значит, ты никого не заметил — кто при — шел, кто ушел…
— Говорю я, мы у себя в комнате были. Спали.
— Но все же ты слышал, как мужчина что-то просил по-арабски, так ведь?
— Это было слышно. Слов не различишь, но точно, что по-арабски.
— Ты хоть какие-то слова разобрал?
— Вроде он Аллаха призывал. Или просто кричал «нет» — долго так — ла-а-а, ла-а-а… Между нами стена вот эта…
— А ты? — обратился полицейский к старухе.
— Она вообще ничего не слышала. Голову под подушку спрятала, когда это началось. Да и вообще она глухая. Не обращайте вы на нее внимания.
Он что-то грубо приказал ей по-арабски.
Та шмыгнула носом, но не смолчала:
— Как человек может такое выдержать? — вымолвила она, тряся головой. — Я слышала ва-хьяятак… ва-хьяятак — прошу вас, прошу вас…
Инспектор уголовного розыска обернулся к сержанту:
— Время казенное только тратим. Может, другого кого поискать?
— Другие скажут, что и криков-то не слышали. Оглохли, мол, на время.
— Ясно. Как всегда, — со вздохом согласился инспектор, которому смерть как неохота было продолжать допрос: он терпеть не мог всех этих североафриканцев, корсиканцев, выходцев с Ближнего Востока, — словом, всех кто родом из мест южнее Марселя. Это из-за них, считал он, в Париже существует преступность. Работник он был добросовестный, но его тянуло к спокойной жизни, серьезность сержанта казалась ему помехой.
— Сдается мне, это обычное выяснение отношений, у арабов это принято, — сказал он, поглядывая на старика и старуху, заерзавших под его недовольным взглядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91