На удивление человеческим жестом.
— Вы умеете сказать девушке комплимент, святой отец. Нет, я лучше побуду с вами — если вы не возражаете. — Она оглянулась, замечая треснувшие витражи, перевернутые скамьи, слои пыли. — Уютно у вас тут. Давно вы здесь?
— Двенадцать лет.
Она кивнула про себя, будто отвечая на собственный вопрос.
— Гм... вы только не поймите меня неправильно, святой отец, — но вы настоящий священник?
Эймон сам удивился собственному смеху.
— Нет, я не обижаюсь — я понимаю, почему вы спрашиваете. Но я действительно священник. Окончил семинарию в 1959 году. — Он поднял глаза на распятие, потом посмотрел на гостью. — Простите, если вопрос слишком личный, но вы были религиозны, когда... ну, до того, как...
— До того, как стала тем, что я есть? — Она задумалась на долгую секунду, потом покачала головой. — Кажется, нет. В том смысле, что ее семья была религиозна, как любой средний американец — то есть не слишком сильно.
— Ее? Это была не ваша семья?
— Это сложная история, святой отец. Видите ли, в 1969 году вампир по имени Морган заманил и изнасиловал семнадцатилетнюю девушку. Сделав свое дело, он выбросил ее из машины на полном ходу голую на улицы Лондона. Ее нашли и доставили в больницу, где она не умерла, а впала в кому. Очнувшись через девять месяцев, она заметила, что переменилась. Она уже не была человеком, но, поскольку ей так и не пришлось умереть, нежитью она тоже не стала. Она оказалась единственной в своем роде: могла ходить при свете дня, могла питаться отрицательными эмоциями окружающих и управлять, ими. Однако эти чудесные способности не дали ей счастья: ей, понимаете ли, не нравилось быть чудовищем. Она изо всех сил старалась не поддаваться поселившейся в ней жестокости и кровожадности. Даже пыталась создать себе семью — своего рода. Только время от времени она срывалась. И потому она посвятила свое существование охоте на того вампира, который лишил ее человеческой сущности, чтобы заставить его заплатить за это.
— И... и она его нашла?
— Нашла, нашла. — Смех ее прозвучал шорохом сухой листвы. — И открыла для себя, что ее любимая пища — кровь вампиров.
— И чем это кончилось?
Незнакомка пожала плечами и криво улыбнулась:
— Пока еще не кончилось, я надеюсь. Ладно, хватит обо мне. Кто такой этот святой Эверхильд?
— Не уверен, что таковой еще существует. Его вычеркнули из святцев где-то в период Второй мировой. Был он ранним английским мучеником, которого викинги разрубили на куски и скормили стаду диких кабанов. Считается, что эти кабаны en masse побросались с обрыва в Северное море. Кажется, он был покровителем свинопасов. Может быть, его выбрали за сходство его мученичества с рассказом о том, как Иисус изгнал беса по имени Легион.
— А что за история у этой церкви? Зачем ее построили на территории Своих?
— Этого я не знаю. История прихода скрыта завесой тайны. Документов о строительстве и освящении церкви нигде нет, но слухи и мифы о ней ходят уже больше ста лет. Говорят среди прочего, что ее воздвигли как вызов силам зла. У этого прихода та репутация, что назначенные сюда священники и монахини постоянно исчезали. Иногда предполагается, что Святой Надзор нарочно посылал сюда самых неудобных, еретически настроенных клириков. Единственное, что я точно знаю, — церковь была оставлена где-то в годы Великой Депрессии.
— Так что же здесь делаете вы?
Отец Эймон моргнул и нервным движением вытер губы. Ему уже всерьез хотелось выпить. Он глянул на статую Девы, потом снова на неизвестную. Глубоко, со стоном вздохнув, он опустился на скамью рядом с ней.
— Это долгая история.
— Время у нас есть.
Глядя в зеркальные очки неизвестной, он видел двойное отражение того, чем он сегодня стал. Наверное, пришло время, после всех этих лет, рассказать все как было.
— Родителей своих я не знал. Моя мать умерла очень молодой от ревматизма. Мне тогда было три месяца. Отец погиб в уличной аварии, когда мне было четыре года. Тетка и дядя мои были хорошие люди, я полагаю, но были стары и бездетны. Они не знали, ни как ко мне отнестись, ни что со мной делать — кроме как пристроить к работе у себя на ферме.
Они меня не били, не обижали — во всяком случае, не больше, чем в те годы считалось нормальным. Но они не были людьми эмоций — даже со мной, даже друг с другом. Как я уже говорил, они хорошо со мной обращались, но я так и оставался дальним родственником. Подросши, я оказался хорошим учеником — способным и усердным. Но мне было трудно с кем-нибудь сойтись. Мои тетя и дядя не танцевали, не слушали музыку, никак не развлекались. Но они ходили к мессе. И там я встретил отца Раймонда.
Отец Раймонд посмотрел на меня и увидел одинокого мальчика, у которого нет отца, а потому взял меня под свое крыло. В конце концов, это и есть роль приходского священника — быть отцом для всех детей. Это он развивал мои схоластические способности, это он устроил меня на курсы в университет Лойолы. И это он проследил, чтобы меня приняли в семинарию. Я не видел от него ничего, кроме доброты и поддержки, и решил про себя, что именно таким священником я хочу стать.
Я уже говорил, что окончил семинарию в 1959 году. Мне было двадцать четыре года, меня переполняли идеализм и энергия наивности. Через год Америка избрала своего первого президента-католика, и я не сомневался, что грядут великие события. Я хотел помогать сиротам обрести себя, как помог мне отец Раймонд. Первые несколько лет своего священства я провел, учительствуя в разных приходских школах бедных приходов. Потом, в 1969 году, меня послали в приют Сент-Иво для мальчиков.
Приют Сент-Иво не принадлежал к хорошо финансируемым учреждениям, и в обязанности его настоятеля входил прежде всего поиск средств, так что священники и братья, пекущиеся непосредственно о детях, не находились под постоянным пристальным надзором. Я не слишком об этом задумывался, пока не обратил внимание на одного из воспитателей — брата Мартина. Поначалу это были мелочи — например, как у него руки замедляют движения, когда он касается кого-нибудь из младших мальчиков. Что-то было просто болезненное в том внимании, которое он уделял белью всех мальчиков, проверяя, чтобы на нем не было следов «самоосквернения». У меня возникли подозрения, но не уверенность. Заговорить об этом с настоятелем я не решался, боясь скандала, который повредит и без того шаткому экономическому положению приюта.
Потом одного из любимцев брата Мартина, шестилетнего мальчика с лицом херувима, навестил давно забытый дальний родственник. Очевидно, мальчик что-то рассказал, потому что родственники сообщили в полицию. Настоятель обратился к епископу, который сумел уладить дело и с опекунами мальчика, и с полицией. Брат Мартин был удален из приюта и, как я полагал, лишен сана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
— Вы умеете сказать девушке комплимент, святой отец. Нет, я лучше побуду с вами — если вы не возражаете. — Она оглянулась, замечая треснувшие витражи, перевернутые скамьи, слои пыли. — Уютно у вас тут. Давно вы здесь?
— Двенадцать лет.
Она кивнула про себя, будто отвечая на собственный вопрос.
— Гм... вы только не поймите меня неправильно, святой отец, — но вы настоящий священник?
Эймон сам удивился собственному смеху.
— Нет, я не обижаюсь — я понимаю, почему вы спрашиваете. Но я действительно священник. Окончил семинарию в 1959 году. — Он поднял глаза на распятие, потом посмотрел на гостью. — Простите, если вопрос слишком личный, но вы были религиозны, когда... ну, до того, как...
— До того, как стала тем, что я есть? — Она задумалась на долгую секунду, потом покачала головой. — Кажется, нет. В том смысле, что ее семья была религиозна, как любой средний американец — то есть не слишком сильно.
— Ее? Это была не ваша семья?
— Это сложная история, святой отец. Видите ли, в 1969 году вампир по имени Морган заманил и изнасиловал семнадцатилетнюю девушку. Сделав свое дело, он выбросил ее из машины на полном ходу голую на улицы Лондона. Ее нашли и доставили в больницу, где она не умерла, а впала в кому. Очнувшись через девять месяцев, она заметила, что переменилась. Она уже не была человеком, но, поскольку ей так и не пришлось умереть, нежитью она тоже не стала. Она оказалась единственной в своем роде: могла ходить при свете дня, могла питаться отрицательными эмоциями окружающих и управлять, ими. Однако эти чудесные способности не дали ей счастья: ей, понимаете ли, не нравилось быть чудовищем. Она изо всех сил старалась не поддаваться поселившейся в ней жестокости и кровожадности. Даже пыталась создать себе семью — своего рода. Только время от времени она срывалась. И потому она посвятила свое существование охоте на того вампира, который лишил ее человеческой сущности, чтобы заставить его заплатить за это.
— И... и она его нашла?
— Нашла, нашла. — Смех ее прозвучал шорохом сухой листвы. — И открыла для себя, что ее любимая пища — кровь вампиров.
— И чем это кончилось?
Незнакомка пожала плечами и криво улыбнулась:
— Пока еще не кончилось, я надеюсь. Ладно, хватит обо мне. Кто такой этот святой Эверхильд?
— Не уверен, что таковой еще существует. Его вычеркнули из святцев где-то в период Второй мировой. Был он ранним английским мучеником, которого викинги разрубили на куски и скормили стаду диких кабанов. Считается, что эти кабаны en masse побросались с обрыва в Северное море. Кажется, он был покровителем свинопасов. Может быть, его выбрали за сходство его мученичества с рассказом о том, как Иисус изгнал беса по имени Легион.
— А что за история у этой церкви? Зачем ее построили на территории Своих?
— Этого я не знаю. История прихода скрыта завесой тайны. Документов о строительстве и освящении церкви нигде нет, но слухи и мифы о ней ходят уже больше ста лет. Говорят среди прочего, что ее воздвигли как вызов силам зла. У этого прихода та репутация, что назначенные сюда священники и монахини постоянно исчезали. Иногда предполагается, что Святой Надзор нарочно посылал сюда самых неудобных, еретически настроенных клириков. Единственное, что я точно знаю, — церковь была оставлена где-то в годы Великой Депрессии.
— Так что же здесь делаете вы?
Отец Эймон моргнул и нервным движением вытер губы. Ему уже всерьез хотелось выпить. Он глянул на статую Девы, потом снова на неизвестную. Глубоко, со стоном вздохнув, он опустился на скамью рядом с ней.
— Это долгая история.
— Время у нас есть.
Глядя в зеркальные очки неизвестной, он видел двойное отражение того, чем он сегодня стал. Наверное, пришло время, после всех этих лет, рассказать все как было.
— Родителей своих я не знал. Моя мать умерла очень молодой от ревматизма. Мне тогда было три месяца. Отец погиб в уличной аварии, когда мне было четыре года. Тетка и дядя мои были хорошие люди, я полагаю, но были стары и бездетны. Они не знали, ни как ко мне отнестись, ни что со мной делать — кроме как пристроить к работе у себя на ферме.
Они меня не били, не обижали — во всяком случае, не больше, чем в те годы считалось нормальным. Но они не были людьми эмоций — даже со мной, даже друг с другом. Как я уже говорил, они хорошо со мной обращались, но я так и оставался дальним родственником. Подросши, я оказался хорошим учеником — способным и усердным. Но мне было трудно с кем-нибудь сойтись. Мои тетя и дядя не танцевали, не слушали музыку, никак не развлекались. Но они ходили к мессе. И там я встретил отца Раймонда.
Отец Раймонд посмотрел на меня и увидел одинокого мальчика, у которого нет отца, а потому взял меня под свое крыло. В конце концов, это и есть роль приходского священника — быть отцом для всех детей. Это он развивал мои схоластические способности, это он устроил меня на курсы в университет Лойолы. И это он проследил, чтобы меня приняли в семинарию. Я не видел от него ничего, кроме доброты и поддержки, и решил про себя, что именно таким священником я хочу стать.
Я уже говорил, что окончил семинарию в 1959 году. Мне было двадцать четыре года, меня переполняли идеализм и энергия наивности. Через год Америка избрала своего первого президента-католика, и я не сомневался, что грядут великие события. Я хотел помогать сиротам обрести себя, как помог мне отец Раймонд. Первые несколько лет своего священства я провел, учительствуя в разных приходских школах бедных приходов. Потом, в 1969 году, меня послали в приют Сент-Иво для мальчиков.
Приют Сент-Иво не принадлежал к хорошо финансируемым учреждениям, и в обязанности его настоятеля входил прежде всего поиск средств, так что священники и братья, пекущиеся непосредственно о детях, не находились под постоянным пристальным надзором. Я не слишком об этом задумывался, пока не обратил внимание на одного из воспитателей — брата Мартина. Поначалу это были мелочи — например, как у него руки замедляют движения, когда он касается кого-нибудь из младших мальчиков. Что-то было просто болезненное в том внимании, которое он уделял белью всех мальчиков, проверяя, чтобы на нем не было следов «самоосквернения». У меня возникли подозрения, но не уверенность. Заговорить об этом с настоятелем я не решался, боясь скандала, который повредит и без того шаткому экономическому положению приюта.
Потом одного из любимцев брата Мартина, шестилетнего мальчика с лицом херувима, навестил давно забытый дальний родственник. Очевидно, мальчик что-то рассказал, потому что родственники сообщили в полицию. Настоятель обратился к епископу, который сумел уладить дело и с опекунами мальчика, и с полицией. Брат Мартин был удален из приюта и, как я полагал, лишен сана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60