Легкий аромат исходил от страниц: она сушила в книге цветы. Он закрыл обложку и, мягко притворив за собой дверь, вышел в холл и оттуда в заднее крыло, в свою комнату. Он не хотел пропустить начало передачи «Для полуночников».
Наушники детекторного приемника лежали на кровати Холланда. Он надел их, лег на покрывало, включил в сеть и стал слушать. На этот раз пьеса оказалась не очень, интересной, и он развлекался тем, что разглядывал лицо, которое постепенно образовывалось из пятен сырости на потолке: два глаза, нос, губы. Знакомое лицо. Но чье? Чье?
Гадство, какая дурацкая программа! Когда она кончилась, он зевнул, снял наушники и открыл окно, выходящее на юг. Вдоль дороги стояли ели, черно-зеленые на фоне неба, они казались пантеоном бородатых богов: Вотан, Фарниф, Тор — их руки вытягивались, махали, тянулись к нему на ветру. Золота, золота — вот чего они требовали, золота Нибелунгов, золота Перри. Время от времени небо живописно окрашивалось фейерверком, вспыхивающим вдали за деревьями. Насос отбрасывал тень часового на дорогу возле колодца, куски гравия блестели, облитые белым, в то время как восковой горбун луны карабкался в небо. Доносились свистки, струйка дыма поднималась над темными верхушками деревьев, там паровоз тянул состав грузовых вагонов по рельсам. Ту-ту-тууу — он проходит мимо «Розового камня», завода фруктовых вод на Соборной улице, — одинокий звук, думал Нильс, но не такой одинокий, как стук, бряцанье, лязг трамвая, уходящего в Тенистые Холмы. Самый одинокий звук в мире...
Когда гудок паровоза умер вдали на севере, родился звон трамвая с юга, Вавилонский экспресс, тянущий прицеп от парома Талькотта. Можно проверять часы по этому трамваю, говорил папа: он всегда опаздывает на пять минут. Все больше и больше становится его силуэт, салон ярко освещен, пассажиров нет, одинокий кондуктор, погруженный в мысли — о жене? о доме? об ужине? — ноги широко расставлены для баланса, трамвай летит, раскачиваясь на рельсах.
Динь-динь-динь.
Вот он идет, на пять минут позже, разумеется, — Нильс глянул на часы, — экспресс до Тенистых Холмов, по дороге на Вавилон. Конечная остановка. Он слышал звон колокольчика — динь-динь-динь, — когда трамвай прогремел мимо дома.
Он мечтал сесть на старый экспресс до Тенистых Холмов и, сидя в плетеном кресле, проделать весь путь до Вавилона, до конца линии. Тенистые Холмы? О, это просто название такое, ответила Винни, когда он спросил ее об этом. Просто... просто место, вот и все. Нет, холмы на самом деле вовсе не тенистые. Да, ее родители живут как раз по пути туда, и Дженни, ее сестра, тоже; отец работает в трамвайном депо смазчиком. Но правда ли то, что рассказывал Холланд? Вавилон — это легендарное место, если верить ему. Столица, настоящее Эльдорадо, с роскошным дворцом — огромные пролеты лестниц, бронзовые ворота, башни, знамена, развевающиеся на остроконечных шпилях. Винни рассмеялась и покачала головой. Чушь. Там нет ничего похожего на твой Вавилон. Там просто старое здание из красного кирпича, сказала она, с железными воротами и ступенями, ведущими наверх, ужасно крутыми, — скорее крепость, чем дворец.
Динь-динь-динь — издалека уже...
Но Нильс хотел увидеть сам. Иногда, когда чувство одиночества охватывало его, когда он помимо своей воли стремился куда-то, сам не зная — куда, он вдруг испытывал ностальгию по Тенистым Холмам, месту, где никогда не был. Смешно — как можно испытывать ностальгию по месту, где не бывал? Вавилон — конец пути. Холланд никогда не рассказывал ничего, только хмыкал и пел свои дурацкие куплеты:
Скажи, где Вавилон стоит?
За тридевять земель...
Дойду, пока свеча горит?
Дойдешь — шагай смелей.
Он перешел к западному окну, оттуда можно было увидеть амбар. Сапсан-флюгер, неподвижный в лунном свете, повернулся к востоку, его янтарные глаза зорко следили за рекой. Темнея на фоне серебристой ленты реки, высился сухой сикомор, летом можно было раскачиваться на его ветвях и нырять в воду, зимой он служил убежищем, возле корней его разводили костры, чтобы согреться после катания на коньках. С грустью Нильс вспомнил, что именно там Билли Талькотт провалился под лед. Это было после дня рождения Дж.Вашингтона. Нильс, больной крупом, встал, чтобы пойти в ванную. Проходя мимо окна, он глянул на реку. Бедняга Билли, хромой, мог только ковылять по льду, но, когда он провалился в полынью, он был достаточно близко к берегу, чтобы Холланд, разводивший костер, успел спасти его. Но вместо этого он сбежал, сбежал — и оставил Билли, бьющегося, замерзающего в ледяной воде.
Нильс повернулся и увидел: Холланд вошел и улегся на свою постель.
— Ты ходил смотреть на фейерверк? — спросил Нильс.
— Нет. — Он смотрел на рыжее пятно на потолке прямо над головой.
— Очень красиво! — воскликнул Нильс, когда ракеты взорвались вдали. Нет ответа. Снова Холланд надулся. Нильс поискал подходящую тему, чтобы привлечь его внимание, и хихикнул.
— Что смешного? — захотел узнать Холланд.
— Я просто подумал...
— Ну?
— Да так, вспомнил пятиногую свинью на выставке уродов.
— Убери это куда-нибудь, — проворчал Холланд. Нильс подсел к нему и машинально встряхивал жестянку «Принц Альберт». Он проверил содержимое. Перстень для Перри. Вещь. Вещь была отвратительна. Он старался не думать об этом, гнал эти мысли прочь. Это все Холланд сделал. Холланд решил, а Нильс должен хранить Секрет...
Вот, опять этот его взгляд.
— Я же сказал тебе, не таскай ее с собой.
Дисциплинированный Нильс тут же задумался о подходящем месте для тайника.
— Куда мне ее положить? В отделение?
Холланд покачал головой. Вся семья знала о секретных отделениях, которые отец встроил в комоды близнецов. Даже Винни знала. Он взял жестянку у Нильса и подошел к стене возле гардероба, где на крючках висела доска Чаутаука, которую подарила близнецам Ада. Это была школьная доска с отделениями и с проволочными кольцами, на которых держался широкий свиток цветных репродукций, иллюстрирующих библейские истории. Другие свитки, хранящиеся в чулане, рассказывали не только о географии и палеонтологии, но и биологии, астрономии, мифологии и других предметах. Развернув один свиток, он спрятал жестянку внутрь и снова закрутил шпиндель.
Нильс покачал головой.
— Это плохо. Мама нашла доллар времен Гражданской войны в свитке, помнишь?
Холланд вертел свиток до тех пор, пока не показалась картинка «Иисус произносит Нагорную проповедь».
— Она больше не заходит сюда, — сказал он холодно. Затем что-то привлекло его внимание за окном, он открыл рот в изумлении, выключил лампу между кроватями и быстро вернулся на свое место. — Нильс! — воскликнул он. — Смотри!
— Что?
— Иди сюда. Смотри!
Напротив, в параллельном крыле, светилось окно, занавески были задернуты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Наушники детекторного приемника лежали на кровати Холланда. Он надел их, лег на покрывало, включил в сеть и стал слушать. На этот раз пьеса оказалась не очень, интересной, и он развлекался тем, что разглядывал лицо, которое постепенно образовывалось из пятен сырости на потолке: два глаза, нос, губы. Знакомое лицо. Но чье? Чье?
Гадство, какая дурацкая программа! Когда она кончилась, он зевнул, снял наушники и открыл окно, выходящее на юг. Вдоль дороги стояли ели, черно-зеленые на фоне неба, они казались пантеоном бородатых богов: Вотан, Фарниф, Тор — их руки вытягивались, махали, тянулись к нему на ветру. Золота, золота — вот чего они требовали, золота Нибелунгов, золота Перри. Время от времени небо живописно окрашивалось фейерверком, вспыхивающим вдали за деревьями. Насос отбрасывал тень часового на дорогу возле колодца, куски гравия блестели, облитые белым, в то время как восковой горбун луны карабкался в небо. Доносились свистки, струйка дыма поднималась над темными верхушками деревьев, там паровоз тянул состав грузовых вагонов по рельсам. Ту-ту-тууу — он проходит мимо «Розового камня», завода фруктовых вод на Соборной улице, — одинокий звук, думал Нильс, но не такой одинокий, как стук, бряцанье, лязг трамвая, уходящего в Тенистые Холмы. Самый одинокий звук в мире...
Когда гудок паровоза умер вдали на севере, родился звон трамвая с юга, Вавилонский экспресс, тянущий прицеп от парома Талькотта. Можно проверять часы по этому трамваю, говорил папа: он всегда опаздывает на пять минут. Все больше и больше становится его силуэт, салон ярко освещен, пассажиров нет, одинокий кондуктор, погруженный в мысли — о жене? о доме? об ужине? — ноги широко расставлены для баланса, трамвай летит, раскачиваясь на рельсах.
Динь-динь-динь.
Вот он идет, на пять минут позже, разумеется, — Нильс глянул на часы, — экспресс до Тенистых Холмов, по дороге на Вавилон. Конечная остановка. Он слышал звон колокольчика — динь-динь-динь, — когда трамвай прогремел мимо дома.
Он мечтал сесть на старый экспресс до Тенистых Холмов и, сидя в плетеном кресле, проделать весь путь до Вавилона, до конца линии. Тенистые Холмы? О, это просто название такое, ответила Винни, когда он спросил ее об этом. Просто... просто место, вот и все. Нет, холмы на самом деле вовсе не тенистые. Да, ее родители живут как раз по пути туда, и Дженни, ее сестра, тоже; отец работает в трамвайном депо смазчиком. Но правда ли то, что рассказывал Холланд? Вавилон — это легендарное место, если верить ему. Столица, настоящее Эльдорадо, с роскошным дворцом — огромные пролеты лестниц, бронзовые ворота, башни, знамена, развевающиеся на остроконечных шпилях. Винни рассмеялась и покачала головой. Чушь. Там нет ничего похожего на твой Вавилон. Там просто старое здание из красного кирпича, сказала она, с железными воротами и ступенями, ведущими наверх, ужасно крутыми, — скорее крепость, чем дворец.
Динь-динь-динь — издалека уже...
Но Нильс хотел увидеть сам. Иногда, когда чувство одиночества охватывало его, когда он помимо своей воли стремился куда-то, сам не зная — куда, он вдруг испытывал ностальгию по Тенистым Холмам, месту, где никогда не был. Смешно — как можно испытывать ностальгию по месту, где не бывал? Вавилон — конец пути. Холланд никогда не рассказывал ничего, только хмыкал и пел свои дурацкие куплеты:
Скажи, где Вавилон стоит?
За тридевять земель...
Дойду, пока свеча горит?
Дойдешь — шагай смелей.
Он перешел к западному окну, оттуда можно было увидеть амбар. Сапсан-флюгер, неподвижный в лунном свете, повернулся к востоку, его янтарные глаза зорко следили за рекой. Темнея на фоне серебристой ленты реки, высился сухой сикомор, летом можно было раскачиваться на его ветвях и нырять в воду, зимой он служил убежищем, возле корней его разводили костры, чтобы согреться после катания на коньках. С грустью Нильс вспомнил, что именно там Билли Талькотт провалился под лед. Это было после дня рождения Дж.Вашингтона. Нильс, больной крупом, встал, чтобы пойти в ванную. Проходя мимо окна, он глянул на реку. Бедняга Билли, хромой, мог только ковылять по льду, но, когда он провалился в полынью, он был достаточно близко к берегу, чтобы Холланд, разводивший костер, успел спасти его. Но вместо этого он сбежал, сбежал — и оставил Билли, бьющегося, замерзающего в ледяной воде.
Нильс повернулся и увидел: Холланд вошел и улегся на свою постель.
— Ты ходил смотреть на фейерверк? — спросил Нильс.
— Нет. — Он смотрел на рыжее пятно на потолке прямо над головой.
— Очень красиво! — воскликнул Нильс, когда ракеты взорвались вдали. Нет ответа. Снова Холланд надулся. Нильс поискал подходящую тему, чтобы привлечь его внимание, и хихикнул.
— Что смешного? — захотел узнать Холланд.
— Я просто подумал...
— Ну?
— Да так, вспомнил пятиногую свинью на выставке уродов.
— Убери это куда-нибудь, — проворчал Холланд. Нильс подсел к нему и машинально встряхивал жестянку «Принц Альберт». Он проверил содержимое. Перстень для Перри. Вещь. Вещь была отвратительна. Он старался не думать об этом, гнал эти мысли прочь. Это все Холланд сделал. Холланд решил, а Нильс должен хранить Секрет...
Вот, опять этот его взгляд.
— Я же сказал тебе, не таскай ее с собой.
Дисциплинированный Нильс тут же задумался о подходящем месте для тайника.
— Куда мне ее положить? В отделение?
Холланд покачал головой. Вся семья знала о секретных отделениях, которые отец встроил в комоды близнецов. Даже Винни знала. Он взял жестянку у Нильса и подошел к стене возле гардероба, где на крючках висела доска Чаутаука, которую подарила близнецам Ада. Это была школьная доска с отделениями и с проволочными кольцами, на которых держался широкий свиток цветных репродукций, иллюстрирующих библейские истории. Другие свитки, хранящиеся в чулане, рассказывали не только о географии и палеонтологии, но и биологии, астрономии, мифологии и других предметах. Развернув один свиток, он спрятал жестянку внутрь и снова закрутил шпиндель.
Нильс покачал головой.
— Это плохо. Мама нашла доллар времен Гражданской войны в свитке, помнишь?
Холланд вертел свиток до тех пор, пока не показалась картинка «Иисус произносит Нагорную проповедь».
— Она больше не заходит сюда, — сказал он холодно. Затем что-то привлекло его внимание за окном, он открыл рот в изумлении, выключил лампу между кроватями и быстро вернулся на свое место. — Нильс! — воскликнул он. — Смотри!
— Что?
— Иди сюда. Смотри!
Напротив, в параллельном крыле, светилось окно, занавески были задернуты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56