Но не раньше, чем отнесет Аде пилюлю.
* * *
Это разразилось вскоре после одиннадцати. Первые вспышки отозвались в наушниках легкими щелчками. Облака, как сине-черные чернила, текли с запада. Ветер набросился на фруктовый сад, яблоки посыпались на землю, будто бомбы, ветки ломались, листья дрожали в панике; ветер рвал траву клочьями, которые летели через луга к амбару, тряс верхушки елей, в бешенстве раскачивал каштан, сбивал сливы с деревьев.
Другая вспышка. Лежа в постели, глядя на пятно сырости над головой, различая в нем черты лица, Нильс регулировал звук в наушниках. Еще вспышка. Сняв наушники, он подошел к южному окну и посмотрел через дорогу. Небо высветилось серебром, он быстро сосчитал: 1-2-3-4-5... После пяти — гром. Звук сыплющейся гальки, закончившийся необычайным треском в сопровождении гулкого раската. Опять ослепительный свет высветлил тени за окном. Нильс зажмурил глаза в ожидании удара. Прежде чем грохот стих, начался дождь: целые ручьи, будто стрелы, пролились с неба, обдавая его лицо холодом и сыростью. Он бросился закрывать окно и тут увидел свет в комнате Торри: свет пробивался из открытых окон, ставни хлопали об стены на ветру. Он почувствовал, как волоски дыбом встают на руках. Сквозь весь этот грохот он слышал завывание гармоники:
Нянг-данг-га-данг-гаданг!
Кто быстро и легко бежит -
Дойдет, пока свеча горит...
Он рывком распахнул дверь и выбежал в коридор. На лестничной площадке остановился едва живой. Внизу парадная дверь была распахнута и ритмично стукалась с металлическим звуком об радиатор. В гостиной ревело радио. Порывы ветра гнали по полу мокрые листья, сбивали их в кучи по углам, заставляли взлетать до середины лестницы.
Нильс повернулся, пробежал через холл в северное крыло, потом вдоль по коридору. Гром гремел в печных трубах, дождь хлестал сквозь открытые окна. Лужи блестели на полу под занавесками, трепыхавшимися, когда ставни со всего размаху захлопывались. Поток сырого воздуха мощно задувал в комнату, раздувая гардины на окне, шлепая ими о створки рам. Сквозняк дергал кисточки полога и раздувал москитную сетку, колыша прозрачные волны над раскачивающейся на ветру колыбелькой. Из колыбельки шел свет: странный, дикий, ненатуральный. Он вошел. Плетеная ивовая люлька валялась, брошенная у стены. Сетка шлепнула его по глазам. Он вцепился в нее, сорвал, скомкал и бросил в колыбельку, туда, где лежала лампа-кукла, чтобы не видеть ее пошлого коричневого лица, ее хитрого взгляда. Лампочка под юбкой-абажуром освещала приглушенным персиковым светом связанное Адой покрывало и пустую колыбель.
3
Одно он мог сказать точно: она следила за ним, будьте уверены. Следила издали, но не упуская из виду. С лицом, перекошенным от боли и ярости, как он полагал. Ярости и недоумения, поскольку она до сих пор не знает, что нужно предпринять. Он мог бы ей подсказать, если бы она спросила. Но она не спрашивает — как будто боится ответа. Она просто преследует его, заметно прихрамывая, и наблюдает, наблюдает...
Перед входом в церковь стояли в ряд автомобили. Изнутри доносилась музыка. Он пересек бульвар и вошел. Два ассистента мистера Фули с бутоньерками в петлицах перешептывались в вестибюле. Когда они повернулись к нему спиной, Нильс проскользнул в открытую дверь и спрятался в нише за последней скамьей. Перед ним — выпрямленные спины певчих. Женщины рыдали. За кафедрой бубнил мистер Тассиль: нераспустившиеся бутоны, утраченные надежды, Жизнь Вечная... Аккомпанемент органа под управлением профессора Лапинуса. Отпевали сына Ла-Феверов — менингит.
Нильс медленно повернулся, и на лицо его пала разноцветная радуга света, пробивающегося сквозь витражное стекло, где он увидел во всем великолепии Ангела Светлого Дня: крылья ее такие белые, такие величавые, одежды ее, чистые и развевающиеся, выражение лица — светлое, мирное, безмятежное, фигура склонилась в поклоне, изящная рука грациозно протягивает ему лилию.
Какое-то время он пребывал в полузабытьи, внимание раздвоено между Ангелом и церемонией отпевания. Когда начался вынос гроба на кладбище и все засуетились, Нильс остался в уединении в своей нише, слушая орган, на котором продолжал играть профессор — репетируя избранные места из воскресной мессы, полагал Нильс, — и весь ушел в созерцание Ангела. «Опору в старости даруешь мне...» Любимая молитва Ады. От этих слов на него всегда веяло надеждой. Но не сегодня. Надежда? Какая может быть надежда? Ведь младенец пропал.
И где он может быть теперь?
Спроси Холланда. Холланд знает.
Но Холланд не говорит.
* * *
И дни с тех пор все были ясными, ясными, и полными печали, и бесконечно изменчивыми. Теперь уже Торри искала убежища у себя в комнате, и бывший всегда поблизости Райдер переходил от надежды к отчаянию. Теперь дядя Джордж пил еще больше; можно было подслушать под дверью, что они с тетей Валерией почти не разговаривают друг с другом. Люди теперь приходили и уходили, топая вверх и вниз по ступенькам, расспрашивая, записывая, фотографируя, будоража и без того взбудораженную атмосферу дома. Среди ночи все вдруг просыпались, мучимые кошмарами. Одна Винни теперь ходила из комнаты в комнату, пытаясь позаботиться обо всех, пытаясь всем улыбаться, быть смелой, хранить веру, держать новости в секрете от Александры...
Но мама знала, так или иначе.
Так или иначе, она слышала — или чувствовала — правду.
Бедная мама, это было ужасно. Они не могли заставить ее спокойно сидеть в кресле: день и ночь слышно было, как она сердито раскатывает по комнате, врезаясь в вещи, сбивая их на пол. Она разбила свое карманное зеркальце, сломала черепаховый гребень, разрезала ножницами вышитые домашние туфельки. А потом, два дня спустя, ночью, Нильс лежал — к несчастью, на кровати Холланда, — слушая детекторный приемник, глядя на лицо на потолке, и не слышал скрипа колес из-за наушников. Когда он повернулся, он увидел лицо матери, склонившееся над ним. О, это лицо! Мертвенно-белое, глаза густо обведены черным, ярко-алый рот открывается и закрывается, — стоит подумать об этом, как его начинает бить озноб. Бедная обманувшаяся мама — как он мог объяснить ей, что он — Нильс? Это Холланду, он был уверен, предназначался целый град ударов, обрушившихся на него, в него были направлены ее молчаливые проклятия. Самая очевидная ошибка: она приняла его за его брата, лежащего в собственной постели. И после этого она удалилась, ушла прочь от зла. И дом стал еще печальнее, чем прежде.
В лечебнице ей будет лучше, думал он.
Он пытался улыбнуться в ответ на улыбку Ангела в окне. Что это было? Что-то такое, о чем она напоминала ему... нет — что-то, о чем он хотел, чтобы ему напомнили... о чем он забыл...
Смешок. Холланд, совсем рядом, в нише, сидит, глядя на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56