Она подошла к столу и, схватив графин, начала пить прямо из горлышка. Из кухни донесся шум льющейся воды.
– Он их впустил в дом, – тихо сказал я. – А то, что на стене, – чтобы сбить полицию со следа… Доктор Булатович не делал абортов.
– Ты уверен?
Я поднялся на второй этаж, где находилась спальня хозяина дома. Обернув руку взятой из шкафа футболкой, я открыл тумбочку у кровати. Бумажник с деньгами лежал сверху, там же, в нижнем ящичке, я обнаружил массивные золотые часы швейцарской фирмы «Мозер». Что касается улик, то их было две, причем одна из разряда виртуальных. Все говорило о том, что я был единственным человеком, побывавшем в спальне старика после его смерти. В прихожую я вернулся с уликой № 2 в руке.
– У него ничего не взяли, – сообщил я Йованке. Она невесело усмехнулась:
– А ты думал, это ограбление?… Там, у камина, – отпечаток ботинка. Армейского, как у нас с тобой. А одежду доктора я нашла в ванной. На халате дырка примерно там, где сердце. Он его ударили ножом еще в дверях. Потом они раздели его… и все такое прочее.
– Он или они, – поправил я.
– Или она, – сказала нахмурившаяся Йованка.
– Браво, Ватсон. – Я вручил ей сложенный вдвое листок бумаги. – Посмотри, пожалуйста, тут по-сербски, да еще от руки и с сокращениями. Для меня как китайская грамота.
Йованка, расправившая бумагу на столе, углубилась в ее изучение. Я пошел на кухню. Дорота, свесив голову, сидела на табуретке. Лицо и платье у нее были мокрыми. Я встал на колени рядом с ней.
– Ну как ты? – (Дорота ткнулась лбом в мое плечо.) – Ничего, это пройдет… Сейчас мы выйдем на свежий воздух, и все, все пройдет. Прости, что впутал тебя в этот ужас. Я сам не ожидал… Ну тихо, тихо!..
Я гладил руки молодой красивой девушки и думал о том, что слезы как-то не очень к лицу Дороте Ковалек, журналистке. Я пытался представить себе заплаканное, распухшее лицо другой находившейся в доме женщины. Думать о подобных вещах мог только псих в стадии обострения, каковым я и стал с тех пор, как в мою жизнь вторглась пани Йованка Бигосяк.
Черноволосая ведьма была легка на помине.
– Журавлик и цапелька, – полным яда голосом окликнула она из прихожей, – а вам не кажется, что пора улетать отсюда, пока не поздно?
Йованка нарисовала уверенный кружок на карте:
– Здесь. Интересно, правда?
Я поднял глаза и встретился с ее пристальным взглядом.
– Мы уже почти доехали туда. Если б Недич не задержал нас на перевале…
– Я не о том. – Йованка наморщила лоб. – Дубровка, село по другую сторону Главы… Тебе это ни о чем не говорит?
– Ты думаешь, Булатович имел в виду Дубровку? Дубровок на Балканах много.
– Но не в каждой есть кладбище. А если мы найдем могилу Аны Б.
– Ана Б. – Я с сомнением покачал головой. – Довольно распространенное имя в Югославии – Ана.
– Мы знаем дату смерти, – не сдавалась Йованка. – Ромек говорил, что нас нашли двадцать четвертого марта.
– Хорошо, – сказал я. – Едем.
– А посты по дороге? – подала голос Дорота. – Нас не задержат?
– Нас?… – Йованка даже не удостоила ее взгляда. – Может, обойдемся без посторонних, Марчин?
– Хотите пройтись туда пешком? – Подкрасившая губы Дорота сунула в «бардачок» тюбик с помадой. – Слушайте, куда вы без меня денетесь? – Она повернула ключ зажигания. – Это ваше дельце невыносимо смердит. Другая бы на моем месте уже давно дала от вас деру…
– Ну и дала бы!
– Я-то? Да ни за что! Никогда в жизни не была ночью на кладбище. – Дорота зябко передернула плечами. – Йезус-Мария, кресты, покойники, вурдалаки!.. С ума сойти можно! Ка-айф!..
Начало было удачным: мы добрались до Дубровки, никого по дороге не встретив, и уже после второго круга по проселочной дороге, огибавшей мертвые руины сожженной деревушки, увидели поворот на местное кладбище, скрытое за буйно разросшимися кустами. Мы остановились у кладбищенских ворот, от которых осталась одна криво повисшая ржавая половина, издырявленная пулями. Я попросил Дороту открыть багажник и достал из мешка Блажейского большой армейский фонарь и саперную лопатку. Йованка подозрительно посмотрела на меня:
– А это тебе зачем?
– Нужно, – сказал я. – Если найдем могилу, можете уезжать. Я без вас справлюсь…
– Ты будешь раскапывать могилу? – Ресницы Дороты Ковалек изумленно взлетели.
– Хотелось бы избежать этого удовольствия…
– Ну так избеги! – сказала Йованка. – Это же кощунство…
Я тяжело вздохнул:
– Все верно, милые мои. Но если уж ведется следствие, без этого не обойтись.
– Без чего, Йезус-Мария?
– Без осмотра трупа.
Фонарь с красным фильтром я включил только на кладбище. Луч света заметался по ближним крестам. Даты на табличках были невозможно старые, времен чуть ли не Йосипа Броз Тито.
– Это не здесь, – покачала головой Йованка.
Она взяла у меня из рук фонарь и медленно зашагала по заросшей травой аллейке. К счастью, искать пришлось недолго. Могила Аны Брканич оказалась в конце короткой аллейки, у самого забора. На уже поржавевшей жестяной табличке, прибитой к деревянному кресту, была нужная нам дата: 25 марта 1995 года – и слова: «Жила на свете 21 год».
– Ее могила, – прошептала Йованка.
Я протянул ей фонарь, но она не увидела его. Йованка стояла, вперившись невидящими глазами в поросший травой бугорок. Я пристроил фонарь на соседнем памятнике с похожим на курицу ангелом и начал копать. Наверное, в таком же темпе зарывался в землю боец Красной Армии, которому комиссар сказал, что немецкие танки рядом, а родная артиллерия запаздывает. До гроба я докопался сравнительно быстро и без проблем, если не считать угрызений совести, достигших апогея, когда моя лопатка продырявила нечто фанерное, служившее крышкой скорбного вместилища.
– Господи, – вскрикнула Йованка, – ее похоронили в шкафу!
Честно говоря, я не очень удивился:
– Значит, ничего другого под рукой не оказалось… Посвети-ка мне!
– Ты хочешь, чтоб я слезла к тебе? – В голосе Йованки послышались нотки легкой паники.
– Мне тут и одному тесно, – обрадовал я ее. – Дай сюда фонарь и отойди подальше или закрой глаза…
Слышно было, как Дорота, стоявшая за соседней могилой, сдавленно простонала:
– Йезус-Мария, ведь там же… труп!
Я стянул с себя мокрую от пота рубаху и кинул на кучу свеженасыпанной земли. Часы я сунул в карман, а штанины брюк подвернул как можно выше. Тихо было на кладбище в этот излюбленный нечистью час. И небо, как на заказ, было темное без единой Божьей звезды, и ни одного летящего по нему ангела не наблюдалось.
Я набрал воздуха в легкие и поддел лопаткой фанерную дверь. Ничего страшного в шкафу не было: череп, кости, полусгнившие остатки одежды. Платье почему-то сохранилось лучше всего, оно было совсем не похоронного голубого цвета. А что касается запаха…
– Обуви на ней нет, – пересилив себя, сказал я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
– Он их впустил в дом, – тихо сказал я. – А то, что на стене, – чтобы сбить полицию со следа… Доктор Булатович не делал абортов.
– Ты уверен?
Я поднялся на второй этаж, где находилась спальня хозяина дома. Обернув руку взятой из шкафа футболкой, я открыл тумбочку у кровати. Бумажник с деньгами лежал сверху, там же, в нижнем ящичке, я обнаружил массивные золотые часы швейцарской фирмы «Мозер». Что касается улик, то их было две, причем одна из разряда виртуальных. Все говорило о том, что я был единственным человеком, побывавшем в спальне старика после его смерти. В прихожую я вернулся с уликой № 2 в руке.
– У него ничего не взяли, – сообщил я Йованке. Она невесело усмехнулась:
– А ты думал, это ограбление?… Там, у камина, – отпечаток ботинка. Армейского, как у нас с тобой. А одежду доктора я нашла в ванной. На халате дырка примерно там, где сердце. Он его ударили ножом еще в дверях. Потом они раздели его… и все такое прочее.
– Он или они, – поправил я.
– Или она, – сказала нахмурившаяся Йованка.
– Браво, Ватсон. – Я вручил ей сложенный вдвое листок бумаги. – Посмотри, пожалуйста, тут по-сербски, да еще от руки и с сокращениями. Для меня как китайская грамота.
Йованка, расправившая бумагу на столе, углубилась в ее изучение. Я пошел на кухню. Дорота, свесив голову, сидела на табуретке. Лицо и платье у нее были мокрыми. Я встал на колени рядом с ней.
– Ну как ты? – (Дорота ткнулась лбом в мое плечо.) – Ничего, это пройдет… Сейчас мы выйдем на свежий воздух, и все, все пройдет. Прости, что впутал тебя в этот ужас. Я сам не ожидал… Ну тихо, тихо!..
Я гладил руки молодой красивой девушки и думал о том, что слезы как-то не очень к лицу Дороте Ковалек, журналистке. Я пытался представить себе заплаканное, распухшее лицо другой находившейся в доме женщины. Думать о подобных вещах мог только псих в стадии обострения, каковым я и стал с тех пор, как в мою жизнь вторглась пани Йованка Бигосяк.
Черноволосая ведьма была легка на помине.
– Журавлик и цапелька, – полным яда голосом окликнула она из прихожей, – а вам не кажется, что пора улетать отсюда, пока не поздно?
Йованка нарисовала уверенный кружок на карте:
– Здесь. Интересно, правда?
Я поднял глаза и встретился с ее пристальным взглядом.
– Мы уже почти доехали туда. Если б Недич не задержал нас на перевале…
– Я не о том. – Йованка наморщила лоб. – Дубровка, село по другую сторону Главы… Тебе это ни о чем не говорит?
– Ты думаешь, Булатович имел в виду Дубровку? Дубровок на Балканах много.
– Но не в каждой есть кладбище. А если мы найдем могилу Аны Б.
– Ана Б. – Я с сомнением покачал головой. – Довольно распространенное имя в Югославии – Ана.
– Мы знаем дату смерти, – не сдавалась Йованка. – Ромек говорил, что нас нашли двадцать четвертого марта.
– Хорошо, – сказал я. – Едем.
– А посты по дороге? – подала голос Дорота. – Нас не задержат?
– Нас?… – Йованка даже не удостоила ее взгляда. – Может, обойдемся без посторонних, Марчин?
– Хотите пройтись туда пешком? – Подкрасившая губы Дорота сунула в «бардачок» тюбик с помадой. – Слушайте, куда вы без меня денетесь? – Она повернула ключ зажигания. – Это ваше дельце невыносимо смердит. Другая бы на моем месте уже давно дала от вас деру…
– Ну и дала бы!
– Я-то? Да ни за что! Никогда в жизни не была ночью на кладбище. – Дорота зябко передернула плечами. – Йезус-Мария, кресты, покойники, вурдалаки!.. С ума сойти можно! Ка-айф!..
Начало было удачным: мы добрались до Дубровки, никого по дороге не встретив, и уже после второго круга по проселочной дороге, огибавшей мертвые руины сожженной деревушки, увидели поворот на местное кладбище, скрытое за буйно разросшимися кустами. Мы остановились у кладбищенских ворот, от которых осталась одна криво повисшая ржавая половина, издырявленная пулями. Я попросил Дороту открыть багажник и достал из мешка Блажейского большой армейский фонарь и саперную лопатку. Йованка подозрительно посмотрела на меня:
– А это тебе зачем?
– Нужно, – сказал я. – Если найдем могилу, можете уезжать. Я без вас справлюсь…
– Ты будешь раскапывать могилу? – Ресницы Дороты Ковалек изумленно взлетели.
– Хотелось бы избежать этого удовольствия…
– Ну так избеги! – сказала Йованка. – Это же кощунство…
Я тяжело вздохнул:
– Все верно, милые мои. Но если уж ведется следствие, без этого не обойтись.
– Без чего, Йезус-Мария?
– Без осмотра трупа.
Фонарь с красным фильтром я включил только на кладбище. Луч света заметался по ближним крестам. Даты на табличках были невозможно старые, времен чуть ли не Йосипа Броз Тито.
– Это не здесь, – покачала головой Йованка.
Она взяла у меня из рук фонарь и медленно зашагала по заросшей травой аллейке. К счастью, искать пришлось недолго. Могила Аны Брканич оказалась в конце короткой аллейки, у самого забора. На уже поржавевшей жестяной табличке, прибитой к деревянному кресту, была нужная нам дата: 25 марта 1995 года – и слова: «Жила на свете 21 год».
– Ее могила, – прошептала Йованка.
Я протянул ей фонарь, но она не увидела его. Йованка стояла, вперившись невидящими глазами в поросший травой бугорок. Я пристроил фонарь на соседнем памятнике с похожим на курицу ангелом и начал копать. Наверное, в таком же темпе зарывался в землю боец Красной Армии, которому комиссар сказал, что немецкие танки рядом, а родная артиллерия запаздывает. До гроба я докопался сравнительно быстро и без проблем, если не считать угрызений совести, достигших апогея, когда моя лопатка продырявила нечто фанерное, служившее крышкой скорбного вместилища.
– Господи, – вскрикнула Йованка, – ее похоронили в шкафу!
Честно говоря, я не очень удивился:
– Значит, ничего другого под рукой не оказалось… Посвети-ка мне!
– Ты хочешь, чтоб я слезла к тебе? – В голосе Йованки послышались нотки легкой паники.
– Мне тут и одному тесно, – обрадовал я ее. – Дай сюда фонарь и отойди подальше или закрой глаза…
Слышно было, как Дорота, стоявшая за соседней могилой, сдавленно простонала:
– Йезус-Мария, ведь там же… труп!
Я стянул с себя мокрую от пота рубаху и кинул на кучу свеженасыпанной земли. Часы я сунул в карман, а штанины брюк подвернул как можно выше. Тихо было на кладбище в этот излюбленный нечистью час. И небо, как на заказ, было темное без единой Божьей звезды, и ни одного летящего по нему ангела не наблюдалось.
Я набрал воздуха в легкие и поддел лопаткой фанерную дверь. Ничего страшного в шкафу не было: череп, кости, полусгнившие остатки одежды. Платье почему-то сохранилось лучше всего, оно было совсем не похоронного голубого цвета. А что касается запаха…
– Обуви на ней нет, – пересилив себя, сказал я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91