она узнала кровать, на которой спали ее родители. Страшное предчувствие охватило ее, и она совершенно отчетливо осознала: ее доставили сюда, чтобы сломать, уничтожить, и милости ждать здесь не от кого. Здесь правит иной Бог.
И он, этот Бог, как оказалось, давно уже вошел и ждет, и она, к ужасу своему, почувствовала, что ее душу взрезают, точно спелый фрукт, и выворачивают наизнанку. Несколько мгновений она еще пыталась этому сопротивляться, бороться с ним, но тогда ее попросту связали по рукам и ногам с той же легкостью, с какой только что выворачивали наизнанку. Она была полностью в его власти. Она принадлежала ему, и это ей отчетливо дали понять. И теперь он расплющит ее на наковальне своей ненависти.
Пытка закончилась столь же неожиданно, как и началась. К Дженнифер медленно вернулась способность видеть, хотя и не совсем ясно. Все ее тело сотрясала неудержимая дрожь. Она повернула голову и посмотрела на Ракота.
Она поклялась себе, что кричать ни за что не будет, но что значили какие-то клятвы перед лицом этого чудовища!
Ракот явился откуда-то из безвременья, извне дворцов великого Ткача, и вплел в Гобелен Жизни свою страшную нить. Он мог присутствовать во всех мирах одновременно, но настоящее его воплощение находилось во Фьонаваре, самом первом из миров и самом для него важном.
Здесь зазубренные стены его Старкадха попирали вечные льды; здесь, на севере, он властвовал безраздельно. А когда возведение крепости было завершено и она острым когтем, раковой опухолью впилась в заснеженные вершины, Ракот поднялся на самую высокую башню Старкадха и пронзительно выкрикнул свое имя, чтобы ветер отнес его на юг, к этим прирученным Богам, которых Ракот ничуть не боялся, ибо чувствовал себя куда сильнее любого из них.
Он, Ракот Могрим, Расплетающий Основу!
Но Кернан, лесной Бог с оленьими рогами, заставил деревья насмешливо шептаться, услышав это заявление Ракота, и Боги в насмешку прозвали Ракота иначе: Сатаин, Скрывающий Лицо, а этот Громовник Морнир даже послал в него свою молнию, желая заставить его сойти с этой башни вниз.
И все это время светлые альвы, вновь пробудившись к жизни, пели у себя в Данилоте о Свете, и Свет был в их глазах и в самом их имени, и Ракот ненавидел их незатухающей ненавистью.
Слишком рано пошел он тогда в наступление, хотя для простого смертного тысяча лет может показаться вечностью. А во Фьонаваре тогда действительно было немало достойных людей, ибо Йорвет уже явился из-за моря в ответ на посланный ему Морниром с разрешения Богини-матери сон, в котором ему, Йорвету, предписывалось основать в Бреннине Парас-Дерваль и посадить там Древо Жизни. Затем там правил сын Йорвета, затем сын его сына, а затем трон перешел к Конари…
Как раз тогда-то ярость и взяла над Ракотом верх, и он спустился со своего ледника.
И в той страшной войне потерпел поражение. Но его победили не Боги — ибо Ткач успел сказать свое слово, сделав это в первый и единственный раз. И Ткач сказал, что миры эти не предназначены для того, чтобы служить полем брани для вечных, вневременных сил, и уж если на Могрима должна найтись управа, то сделают это не сами Боги, а дети Богов. Боги же могут оказать им лишь самую незначительную помощь. Так и случилось, что он был закован в цепи и на веки вечные брошен в подземелье под горой Рангат, поскольку умереть он не мог. А потом люди создали Сторожевые Камни, которые сразу должны были вспыхнуть красным светом, если бы он только попытался освободиться.
Нет, на сей раз все будет иначе! Теперь он научился терпению, гнев его созрел и уже не поддастся разрушительной силе внезапных порывов. Даже когда ему удалось прорвать круг своих Стражей, он еще долго лежал, затаившись, под горой, по-прежнему страдая в своих оковах и наслаждаясь этими страданиями, ибо они делали предвкушение грядущей мести еще более сладостным. И только лишь когда ему удалось вновь поднять из руин свой Старкадх, он решился выйти из-под горы и торжествующим грохотом огненного взрыва над ее вершиной возвестил всех о том, что он на свободе.
О нет, на сей раз он спешить не станет! Он будет уничтожать их постепенно, одного за другим! Он сотрет их в порошок своей единственной рукой, ибо вторую его руку уже едят черви — она, черная, гниющая, осталась там, под горой, вместе с цепью Гинсерата, которую ему так и не удалось ни снять, ни сломать и которая все еще обвивала его вторую, отрубленную руку. И за это тоже они заплатят ему! Сполна, сполна заплатят ему за все, прежде чем он позволит им умереть!
А начнет он вот с этой, которая — он это прекрасно видел — ничего не знает и не понимает, а потому будет просто забавой, игрушкой, первым лакомым кусочком, которым он лишь немного утолит свой ненасытный голод, и уничтожение ее, прекрасной, как альвы, послужит отличным началом для воплощения его застарелой мечты о мести этому светлому народу. И он проник в ее душу — о, это было так легко сделать в Старкадхе! — и познал ее всю, и начал свое дело.
Она оказалась права. Пропасть была невероятно глубока. Ее знаний и воображения не хватало, чтобы постигнуть подлинные глубины этой черной ночи, этой ненависти, этого тупого Несокрушимого всевластия. Дженнифер с ужасом видела, как огромен Ракот, ибо он возвышался над ней подобно башне, и у него была только одна рука, страшная, когтистая, серая, точно гниль, точно неизлечимая болезнь, а вместо второй руки торчала мерзкая культя, из которой постоянно сочилась и капала на пол черная кровь. А одежды его были чернее ночи и словно поглощали свет, а под надвинутым низко капюшоном плаща — вот что самое страшное! — совсем не было лица. Только горевшие красным дьявольским огнем глаза, ледяной взгляд которых прожигал насквозь, точно прикосновение «сухого льда». О, за какие грехи, скажите, предана она такой страшной казни?!
Гордость? Да, она всегда была гордой и знала это; ее так воспитали. Что ж, если так, то она и останется гордой — до самого конца, пусть на нее набросятся хоть все силы Тьмы разом! Когда-то она была хорошим, милым ребенком, сильная, ловкая, добрая. Правда, доброта ее часто пряталась за осторожностью, и она не так-то легко открывала свою душу чужим, ибо доверяла только себе и самым близким людям. Только в этом, собственно, и заключалась ее «гордость». И только Кевин Лэйн, первый из всех мужчин, сумел разглядеть это, понял, что на самом деле представляют собой ее неприступность и гордость, и объяснил ей, а потом отступил в сторону, давая Дженнифер возможность самой осознать все — и повзрослеть. Великий дар, оказавшийся довольно болезненным. А теперь Кевин так далеко, и какое значение все это имеет сейчас? В этом ужасном месте? Какая теперь разница, почему все это с ней случилось!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
И он, этот Бог, как оказалось, давно уже вошел и ждет, и она, к ужасу своему, почувствовала, что ее душу взрезают, точно спелый фрукт, и выворачивают наизнанку. Несколько мгновений она еще пыталась этому сопротивляться, бороться с ним, но тогда ее попросту связали по рукам и ногам с той же легкостью, с какой только что выворачивали наизнанку. Она была полностью в его власти. Она принадлежала ему, и это ей отчетливо дали понять. И теперь он расплющит ее на наковальне своей ненависти.
Пытка закончилась столь же неожиданно, как и началась. К Дженнифер медленно вернулась способность видеть, хотя и не совсем ясно. Все ее тело сотрясала неудержимая дрожь. Она повернула голову и посмотрела на Ракота.
Она поклялась себе, что кричать ни за что не будет, но что значили какие-то клятвы перед лицом этого чудовища!
Ракот явился откуда-то из безвременья, извне дворцов великого Ткача, и вплел в Гобелен Жизни свою страшную нить. Он мог присутствовать во всех мирах одновременно, но настоящее его воплощение находилось во Фьонаваре, самом первом из миров и самом для него важном.
Здесь зазубренные стены его Старкадха попирали вечные льды; здесь, на севере, он властвовал безраздельно. А когда возведение крепости было завершено и она острым когтем, раковой опухолью впилась в заснеженные вершины, Ракот поднялся на самую высокую башню Старкадха и пронзительно выкрикнул свое имя, чтобы ветер отнес его на юг, к этим прирученным Богам, которых Ракот ничуть не боялся, ибо чувствовал себя куда сильнее любого из них.
Он, Ракот Могрим, Расплетающий Основу!
Но Кернан, лесной Бог с оленьими рогами, заставил деревья насмешливо шептаться, услышав это заявление Ракота, и Боги в насмешку прозвали Ракота иначе: Сатаин, Скрывающий Лицо, а этот Громовник Морнир даже послал в него свою молнию, желая заставить его сойти с этой башни вниз.
И все это время светлые альвы, вновь пробудившись к жизни, пели у себя в Данилоте о Свете, и Свет был в их глазах и в самом их имени, и Ракот ненавидел их незатухающей ненавистью.
Слишком рано пошел он тогда в наступление, хотя для простого смертного тысяча лет может показаться вечностью. А во Фьонаваре тогда действительно было немало достойных людей, ибо Йорвет уже явился из-за моря в ответ на посланный ему Морниром с разрешения Богини-матери сон, в котором ему, Йорвету, предписывалось основать в Бреннине Парас-Дерваль и посадить там Древо Жизни. Затем там правил сын Йорвета, затем сын его сына, а затем трон перешел к Конари…
Как раз тогда-то ярость и взяла над Ракотом верх, и он спустился со своего ледника.
И в той страшной войне потерпел поражение. Но его победили не Боги — ибо Ткач успел сказать свое слово, сделав это в первый и единственный раз. И Ткач сказал, что миры эти не предназначены для того, чтобы служить полем брани для вечных, вневременных сил, и уж если на Могрима должна найтись управа, то сделают это не сами Боги, а дети Богов. Боги же могут оказать им лишь самую незначительную помощь. Так и случилось, что он был закован в цепи и на веки вечные брошен в подземелье под горой Рангат, поскольку умереть он не мог. А потом люди создали Сторожевые Камни, которые сразу должны были вспыхнуть красным светом, если бы он только попытался освободиться.
Нет, на сей раз все будет иначе! Теперь он научился терпению, гнев его созрел и уже не поддастся разрушительной силе внезапных порывов. Даже когда ему удалось прорвать круг своих Стражей, он еще долго лежал, затаившись, под горой, по-прежнему страдая в своих оковах и наслаждаясь этими страданиями, ибо они делали предвкушение грядущей мести еще более сладостным. И только лишь когда ему удалось вновь поднять из руин свой Старкадх, он решился выйти из-под горы и торжествующим грохотом огненного взрыва над ее вершиной возвестил всех о том, что он на свободе.
О нет, на сей раз он спешить не станет! Он будет уничтожать их постепенно, одного за другим! Он сотрет их в порошок своей единственной рукой, ибо вторую его руку уже едят черви — она, черная, гниющая, осталась там, под горой, вместе с цепью Гинсерата, которую ему так и не удалось ни снять, ни сломать и которая все еще обвивала его вторую, отрубленную руку. И за это тоже они заплатят ему! Сполна, сполна заплатят ему за все, прежде чем он позволит им умереть!
А начнет он вот с этой, которая — он это прекрасно видел — ничего не знает и не понимает, а потому будет просто забавой, игрушкой, первым лакомым кусочком, которым он лишь немного утолит свой ненасытный голод, и уничтожение ее, прекрасной, как альвы, послужит отличным началом для воплощения его застарелой мечты о мести этому светлому народу. И он проник в ее душу — о, это было так легко сделать в Старкадхе! — и познал ее всю, и начал свое дело.
Она оказалась права. Пропасть была невероятно глубока. Ее знаний и воображения не хватало, чтобы постигнуть подлинные глубины этой черной ночи, этой ненависти, этого тупого Несокрушимого всевластия. Дженнифер с ужасом видела, как огромен Ракот, ибо он возвышался над ней подобно башне, и у него была только одна рука, страшная, когтистая, серая, точно гниль, точно неизлечимая болезнь, а вместо второй руки торчала мерзкая культя, из которой постоянно сочилась и капала на пол черная кровь. А одежды его были чернее ночи и словно поглощали свет, а под надвинутым низко капюшоном плаща — вот что самое страшное! — совсем не было лица. Только горевшие красным дьявольским огнем глаза, ледяной взгляд которых прожигал насквозь, точно прикосновение «сухого льда». О, за какие грехи, скажите, предана она такой страшной казни?!
Гордость? Да, она всегда была гордой и знала это; ее так воспитали. Что ж, если так, то она и останется гордой — до самого конца, пусть на нее набросятся хоть все силы Тьмы разом! Когда-то она была хорошим, милым ребенком, сильная, ловкая, добрая. Правда, доброта ее часто пряталась за осторожностью, и она не так-то легко открывала свою душу чужим, ибо доверяла только себе и самым близким людям. Только в этом, собственно, и заключалась ее «гордость». И только Кевин Лэйн, первый из всех мужчин, сумел разглядеть это, понял, что на самом деле представляют собой ее неприступность и гордость, и объяснил ей, а потом отступил в сторону, давая Дженнифер возможность самой осознать все — и повзрослеть. Великий дар, оказавшийся довольно болезненным. А теперь Кевин так далеко, и какое значение все это имеет сейчас? В этом ужасном месте? Какая теперь разница, почему все это с ней случилось!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124