Я служу Грихальва. Он поморщился словно от боли.
– Чем же я так плох для них? Блеснули слезы.
– Алехандро, по-моему, ты очень даже хорош. Но семья ждет от меня только здоровых, одаренных детей, которые вырастут и тоже родят детей. Видишь ли, у нас на счету каждая женщина… Меня не отпустят.
Он отстранился, встал, упругой кошачьей поступью обошел маленький уютный солярий. При этом тесак щелкал о ножны, каблуки стучали: звонко – по голым плитам, глухо – по ярким коврам, прокладывая в ворсе неровные борозды. Наконец он остановился, повернулся и увидел на ее лице правду – холодную и страшную как острие меча. Сааведра боялась его потерять, но была непреклонна.
"Пресвятая Матерь… Как тяжело видеть ее боль, но все-таки на душе легче от того, что она неравнодушна. Она меня не потеряет. А я не потеряю ее”.
– Что ж, будем заключать сделки, – решительно сказал он. – Отец – с Пракансой, я – с родом Грихальва. – Он пожал широкими плечами. – В торговле ключ к успеху – умение предлагать то, о чем мечтает другая сторона. Взамен она готова отдать все, чего только ни попросишь.
Сааведра покачала головой; сияние свечи придавало ее волосам синеватый отлив.
– Что ты можешь нам предложить? Мы не правители… не герцоги и не наследники. У нас хороший, уважаемый промысел, да и кормит худо-бедно…
– Художники, – кивнул он. – Превосходные, выдающиеся мастера. Даже женщины – это подтвердил мой отец, решив подарить королю Пракансы твою работу.
Увидев изумление на ее лице, он улыбнулся. Видимо, сама она так не думала.
– Так чего же больше всего на свете хотят художники из рода Грихальва?
И тут она поняла, к чему он клонит. Объяснений не требовалось, В глазах вспыхнула радость, на щеках заиграл румянец. Не медля ни секунды, она сказала:
– Сарио.
Алехандро ухмыльнулся. Рассмеялся. Схватил ее, стащил с кресла, обнял, сделал несколько па модного танца, с наслаждением вслушиваясь в ее возгласы, восторженный смех, глазами, ушами, порами кожи впитывая ее радость.
– Сарио, – сказал он. Более ничего не требовалось.
Глава 19
Сааведра стояла перед отворенной дверью в тесную комнатушку, столько лет служившую ей ателиерро. Здесь она усваивала знания, развивала воображение, вдохновлялась. Здесь она училась и служила семье. Здесь прошла почти вся ее жизнь.
Пустая комната… эйха, не совсем. Остались кровать, верстачок у окна, таз, кувшин, ночной горшок за ширмой. Это имущество семьи, оно достанется тому, кто поселится в этой комнате. А у Сааведры будут другие вещи. Получше, покрасивее, но все же недостаточно роскошные для такой знатной, влиятельной дамы. Зато жилье теперь что надо – просторные комнаты, высоченные потолки, окна пропускают сколько угодно света. Наверное, кое-кто считает это расточительством, ведь ей никогда не стать иллюстратором – но возражать не посмеет. Все понимают, что расположение наследника, ее покровителя, превыше всего. Впервые за три поколения Грихальва одна из них “держит за ухо” до'Верраду.
– Кое-кто скажет, что не только за ухо, – сердито пробормотала Сааведра. И ухмыльнулась.
Действительно, впервые за три поколения до'Веррада покровительствует кому-то из рода Грихальва. Вот только… дело тут вовсе не в живописи.
– Дело во мне. – Это было сказано негромко, но по комнате раскатилось эхо. В душе Сааведры поднималась радость – сначала робко, затем все смелее, и вот она уже на грани восторга. – Дело во мне. – Прежде Сааведра боялась себе в этом признаться, боялась отравить радость. А сейчас – точно гора с плеч. Она рассмеялась, и снова комната ответила эхом.
– Алехандро до'Веррада… И Сааведра Грихальва. Вот так. Наконец-то это сказано. Провозглашено. Она предполагала… Какое там предполагала, она нисколько не сомневалась, что в городе, в домах Серрано, ее честят последними словами. Называют шлюхой. Грязной чи'патро. Придворные ее тоже не жалуют, впрочем, не потому, что она любовница наследника, а из-за дурной славы ее рода. Бальтран своих фавориток ни от кого не прятал, на такие вещи, как любовные связи на стороне, двор смотрит сквозь пальцы. Гитанна Серрано семь лет провела в постели герцога и пользовалась всеобщим уважением. И к Алисии до'Альва знать относится неплохо.
– Но я – Грихальва.
И за это ее будут поносить. Обзывать чи'патро. Сокрушаться о плохом вкусе бедного Алехандро. Екклезия превратится в растревоженный улей, санктос и санктас будут на себе волосы рвать.
Вновь Сааведра рассмеялась. Она нисколечко не боится, что вызовет бурю. Эйха! Буря уже грянула, задолго до того, как они с Алехандро поклялись друг другу быть мужем и женой. Они стойко выдержали ее, и никто не заговорил об отсрочке или отмене свадьбы.
И вот это случилось. И теперь все ее существо дрожит от восторга.
"Алехандро любит меня”.
И вслух – несмелое, но радостное признание самой себе:
– Алехандро любит меня!
И пусть не было официальной церемонии, пусть вступление в брак не скреплено ничем, кроме клятв, данных ими друг другу. В роду Грихальва, где дети – высшая ценность, даже недолгая связь мужчины и женщины почти священна. Бывали даже случаи, когда Одаренные мужчины женились на здоровых женщинах. Стерильность считалась не проклятием, а признаком Одаренности, а детей было вовсе не обязательно зачинать от мужа.
Сааведра не помнила своего отца. Перед смертью от костной лихорадки ее мать, Суэрта Грихальва, рассказала, что он был добрым, но физически слабым, болезненным, женоподобным и не без странностей. Странности заключались в том, что Гуильбарра Грихальву признали Одаренным, но он так и не сумел написать свою Пейнтраддо Чиеву. Позже он стал притчей во языцех – Суэрта родила, дочь, судя по ее клятвенным уверениям, от него. Других детей у него не было, хотя он прожил пятьдесят восемь лет – больше, чем живут мастера-иллюстраторы, но меньше, чем обычные мужчины из рода Грихальва.
Если у Сааведры родится ребенок, он будет помнить своего отца. Потому что его отец проживет гораздо дольше любого из мастеров-иллюстраторов или слабого, болезненного, странного Гуильбарра Грихальвы. И пока Сааведра – “теневая жена” наследника герцога, никто из Вьехос Фратос не потребует, чтобы она вышла замуж за другого мужчину или легла в его постель.
Улыбаясь, Сааведра потянулась к щеколде, отворила дверь. Прощай былое, здравствуй будущее! Когда-нибудь ей придется выйти замуж, а Алехандро – жениться, но сейчас они вместе. И она позаботится о том, чтобы это продлилось как можно дольше, ведь не напрасно она так истово, так благодарно молится Пресвятой Матре.
Дверь хлопнула, звякнула щеколда. Прошлое осталось за спиной, а впереди ждала неизвестность. Сааведра промедлила лишь миг, но его хватило, чтобы колючка страха вонзилась в душу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
– Чем же я так плох для них? Блеснули слезы.
– Алехандро, по-моему, ты очень даже хорош. Но семья ждет от меня только здоровых, одаренных детей, которые вырастут и тоже родят детей. Видишь ли, у нас на счету каждая женщина… Меня не отпустят.
Он отстранился, встал, упругой кошачьей поступью обошел маленький уютный солярий. При этом тесак щелкал о ножны, каблуки стучали: звонко – по голым плитам, глухо – по ярким коврам, прокладывая в ворсе неровные борозды. Наконец он остановился, повернулся и увидел на ее лице правду – холодную и страшную как острие меча. Сааведра боялась его потерять, но была непреклонна.
"Пресвятая Матерь… Как тяжело видеть ее боль, но все-таки на душе легче от того, что она неравнодушна. Она меня не потеряет. А я не потеряю ее”.
– Что ж, будем заключать сделки, – решительно сказал он. – Отец – с Пракансой, я – с родом Грихальва. – Он пожал широкими плечами. – В торговле ключ к успеху – умение предлагать то, о чем мечтает другая сторона. Взамен она готова отдать все, чего только ни попросишь.
Сааведра покачала головой; сияние свечи придавало ее волосам синеватый отлив.
– Что ты можешь нам предложить? Мы не правители… не герцоги и не наследники. У нас хороший, уважаемый промысел, да и кормит худо-бедно…
– Художники, – кивнул он. – Превосходные, выдающиеся мастера. Даже женщины – это подтвердил мой отец, решив подарить королю Пракансы твою работу.
Увидев изумление на ее лице, он улыбнулся. Видимо, сама она так не думала.
– Так чего же больше всего на свете хотят художники из рода Грихальва?
И тут она поняла, к чему он клонит. Объяснений не требовалось, В глазах вспыхнула радость, на щеках заиграл румянец. Не медля ни секунды, она сказала:
– Сарио.
Алехандро ухмыльнулся. Рассмеялся. Схватил ее, стащил с кресла, обнял, сделал несколько па модного танца, с наслаждением вслушиваясь в ее возгласы, восторженный смех, глазами, ушами, порами кожи впитывая ее радость.
– Сарио, – сказал он. Более ничего не требовалось.
Глава 19
Сааведра стояла перед отворенной дверью в тесную комнатушку, столько лет служившую ей ателиерро. Здесь она усваивала знания, развивала воображение, вдохновлялась. Здесь она училась и служила семье. Здесь прошла почти вся ее жизнь.
Пустая комната… эйха, не совсем. Остались кровать, верстачок у окна, таз, кувшин, ночной горшок за ширмой. Это имущество семьи, оно достанется тому, кто поселится в этой комнате. А у Сааведры будут другие вещи. Получше, покрасивее, но все же недостаточно роскошные для такой знатной, влиятельной дамы. Зато жилье теперь что надо – просторные комнаты, высоченные потолки, окна пропускают сколько угодно света. Наверное, кое-кто считает это расточительством, ведь ей никогда не стать иллюстратором – но возражать не посмеет. Все понимают, что расположение наследника, ее покровителя, превыше всего. Впервые за три поколения Грихальва одна из них “держит за ухо” до'Верраду.
– Кое-кто скажет, что не только за ухо, – сердито пробормотала Сааведра. И ухмыльнулась.
Действительно, впервые за три поколения до'Веррада покровительствует кому-то из рода Грихальва. Вот только… дело тут вовсе не в живописи.
– Дело во мне. – Это было сказано негромко, но по комнате раскатилось эхо. В душе Сааведры поднималась радость – сначала робко, затем все смелее, и вот она уже на грани восторга. – Дело во мне. – Прежде Сааведра боялась себе в этом признаться, боялась отравить радость. А сейчас – точно гора с плеч. Она рассмеялась, и снова комната ответила эхом.
– Алехандро до'Веррада… И Сааведра Грихальва. Вот так. Наконец-то это сказано. Провозглашено. Она предполагала… Какое там предполагала, она нисколько не сомневалась, что в городе, в домах Серрано, ее честят последними словами. Называют шлюхой. Грязной чи'патро. Придворные ее тоже не жалуют, впрочем, не потому, что она любовница наследника, а из-за дурной славы ее рода. Бальтран своих фавориток ни от кого не прятал, на такие вещи, как любовные связи на стороне, двор смотрит сквозь пальцы. Гитанна Серрано семь лет провела в постели герцога и пользовалась всеобщим уважением. И к Алисии до'Альва знать относится неплохо.
– Но я – Грихальва.
И за это ее будут поносить. Обзывать чи'патро. Сокрушаться о плохом вкусе бедного Алехандро. Екклезия превратится в растревоженный улей, санктос и санктас будут на себе волосы рвать.
Вновь Сааведра рассмеялась. Она нисколечко не боится, что вызовет бурю. Эйха! Буря уже грянула, задолго до того, как они с Алехандро поклялись друг другу быть мужем и женой. Они стойко выдержали ее, и никто не заговорил об отсрочке или отмене свадьбы.
И вот это случилось. И теперь все ее существо дрожит от восторга.
"Алехандро любит меня”.
И вслух – несмелое, но радостное признание самой себе:
– Алехандро любит меня!
И пусть не было официальной церемонии, пусть вступление в брак не скреплено ничем, кроме клятв, данных ими друг другу. В роду Грихальва, где дети – высшая ценность, даже недолгая связь мужчины и женщины почти священна. Бывали даже случаи, когда Одаренные мужчины женились на здоровых женщинах. Стерильность считалась не проклятием, а признаком Одаренности, а детей было вовсе не обязательно зачинать от мужа.
Сааведра не помнила своего отца. Перед смертью от костной лихорадки ее мать, Суэрта Грихальва, рассказала, что он был добрым, но физически слабым, болезненным, женоподобным и не без странностей. Странности заключались в том, что Гуильбарра Грихальву признали Одаренным, но он так и не сумел написать свою Пейнтраддо Чиеву. Позже он стал притчей во языцех – Суэрта родила, дочь, судя по ее клятвенным уверениям, от него. Других детей у него не было, хотя он прожил пятьдесят восемь лет – больше, чем живут мастера-иллюстраторы, но меньше, чем обычные мужчины из рода Грихальва.
Если у Сааведры родится ребенок, он будет помнить своего отца. Потому что его отец проживет гораздо дольше любого из мастеров-иллюстраторов или слабого, болезненного, странного Гуильбарра Грихальвы. И пока Сааведра – “теневая жена” наследника герцога, никто из Вьехос Фратос не потребует, чтобы она вышла замуж за другого мужчину или легла в его постель.
Улыбаясь, Сааведра потянулась к щеколде, отворила дверь. Прощай былое, здравствуй будущее! Когда-нибудь ей придется выйти замуж, а Алехандро – жениться, но сейчас они вместе. И она позаботится о том, чтобы это продлилось как можно дольше, ведь не напрасно она так истово, так благодарно молится Пресвятой Матре.
Дверь хлопнула, звякнула щеколда. Прошлое осталось за спиной, а впереди ждала неизвестность. Сааведра промедлила лишь миг, но его хватило, чтобы колючка страха вонзилась в душу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100