Кроме того, Оракул безмолвствует. — Его голос был печален.
— И ты знал обо всём, дружище? — спросил у Архона музыкант.
Мальчик поднял глаза.
— Меня предупредила Мирани.
Это окончательно добило Сетиса.
Он избегал смотреть в глаза Орфету, но толстяк сказал:
— Ты подумывал, как бы прикончить мальчугана?
Сетис поглядел на Шакала. Грабитель пристально смотрел на него звериными глазами. Но ничего не говорил.
— Да. Я поднес нож к веревке. Еще миг — и я бы ее перерезал. Но тут она сама лопнула, и вместе с ней лопнуло всё остальное. — Он поднял глаза, пылая от стыда и отчаяния. — Если хотите наказать меня — я готов! Если хотите, чтобы я ушел, — уйду.
Никто не проронил ни слова. Потом терпеливо заговорил Алексос:
— Ох, Сетис! Они этого не хотят, и я тоже не хочу. Ты сам знаешь, что делать. Тебе объяснила Царица Дождя.
Сетис сглотнул подступивший к горлу комок. Потом кивнул и пошел к звезде. От нее исходил жар, в котором плавились горные породы. Он склонился над ней, преодолевая себя, коснулся пальцами, поднял — звезда в его ладонях оказалась холодной и чистой. Его спутники не сводили глаз с красного огонька.
— Если Аргелин хоть пальцем тронет Телию, — в ярости прошептал юноша, — я с ним поквитаюсь.
* * *
— А ты бы предпочла, чтобы на моем месте была Крисса? — Мирани сама удивилась железной твердости в своем голосе. Она решительно подошла к высокой жрице. — Мне ничего другого не оставалось. Крисса сделает всё, что он прикажет, продаст нас всех за новый браслет или модную шаль. Ты бы предпочла ее?
— Не говори глупостей. Ты дала клятву!
— Я дала клятву хранить Молчание. И я ее не нарушу.
— Как? Он держит Гермию в заложницах. На Острове грудами сложены сухие дрова. Если церемония пойдет не так, как надо, если Оракул не объявит его царем, не знаю, на что тогда он решится. Пожалуй, уничтожит Святилище. Мирани! Ему нет дела до божественного гнева. За всю свою жизнь он если кого и любил, то только Гермию.
Мирани кивнула, собираясь с мыслями.
— Знаю. Знаю! — Потом подняла глаза. — А Джамиль? Ты можешь связаться с ним, рассказать, что происходит?
Ретия сдвинула брови.
— Одним из его условий была смена Гласительницы. Ты его выполнила, — в ее голосе звучала неприязнь.
Мирани долго молчала. Потом отвернулась, сложила руки на груди, посмотрелась в высокое бронзовое зеркало. И вдруг из всех чувств в ее душе осталось только изумление.
— Посмотри на меня. Серенькая мышка Мирани с Милоса. Я сама себя не узнаю. Даже мой отец, будь он здесь, не узнал бы меня. — Она обернулась. — Ретия, я не хочу этого, но Бог велел мне поступить так. Он мне велел, понимаешь? Разве можно отказать Богу?
Ее голос звучал сдавленно. Она не хотела плакать, поэтому резко оборвала свою речь.
Ретия нахмурилась и охрипшим голосом проговорила:
— Наверное, нельзя.
* * *
Противоположная стена подземного зала змеилась трещинами, через одну из них они выбрались на прохладный ночной воздух. Сетис посмотрел наверх. В сотне футов над головой раздвоенная вершина горы белела от инея, круто уходящая вверх каменистая осыпь была припорошена снегом. При дыхании изо рта вырывались облачка пара. Никогда еще он не бывал на такой высоте, в таком холоде.
— Я знаю, где мы! — радостно вскричал Алексею. — Я тут уже бывал! — Он схватил толстяка за руку и потащил вверх по шатким камням. — Вот он, Орфет! Мы почти пришли! Я слышу зов Колодца Песен!
— В таком случае, дружище, будь осторожнее! — Орфет сдерживал рвущегося вперед мальчика. — Я пойду первым.
— Я так и хотел, Орфет. — Алексос гордо вытолкнул музыканта вперед. — Иначе зачем я тащил тебя сюда всю дорогу?
— Это ты меня тащил? — Орфет начал карабкаться, его некрасивое лицо перекосилось в ухмылке. — Признаюсь, время от времени я бывал обузой, но я и сам кое-кого тащил, Архон.
— Конечно, тащил. Без тебя я бы не дошел. Безо всех вас. — И вдруг Алексос замолчал, на его лице промелькнули замешательство, огорчение. — Ой! Погодите! ПОГОДИТЕ!
Все уставились на него.
— В чем дело? — рявкнул Шакал.
— Я только что сообразил… звезд-то только три. — Он жалобно протянул руки, скорчился на камнях, поджал колени. Казалось, он вот-вот заплачет. Орфет вернулся, обнял мальчика.
— Объясни, маленький Бог.
Алексос всхлипнул, его темные глаза были полны слез. Потом грустно заговорил:
— Вас четверо, значит, и Хранителей Колодца будет четверо. А звезд только три!
Орфет поглядел на Шакала. Рослый грабитель присел на корточки, осторожно отвел руки мальчика от лица.
— Звезды — это оружие?
— Вроде того. — Алексос всхлипнул, по его лицу струились соленые ручейки. — Но разве вы не понимаете, один из вас останется без звезды! У него вообще ничего не будет!
Девятый дар
Жизнь
Бог рождается, но не умирает.
Он меняет форму, переселяется из одного тела в другое, из одной маски в другую.
Иногда я так тих, что вы и не догадаетесь о моем присутствии, а иногда я метаю громы и молнии.
Боги — это реки, они текут в море и никогда не кончаются.
Это легенды, они начинаются, идут своим чередом и переплетаются друг с другом.
Это солнце, оно встает, заходит и снова встает.
Бот почему мы приходим и живем среди вас. Мы хотим узнать, что такое горе. Что такое любовь.
Он остается без оружия
Гласительницу всегда умащивали и облачали в маску в Пещерах Питона.
Громадные и темные, они насквозь пронизывают невысокие утесы, которые когда-то были берегами реки Драксис. Эти места священны, сюда никто не входит, кроме как после избрания новой Гласительницы или смерти старой, и они тянутся далеко в темноту. В первом от входа зале, самом большом, много тысячелетий назад родился Бог. Так гласит легенда. Бог и его близнец, свет и тьма, солнце и тень. Тысячи лет Царица Дождя трудилась над живой скалой, поливала ее водой, обтесывала, размывала, и вот, наконец, на заре мироздания скала раскололась надвое, и из трещины на свет появился Бог. Он родился в трех ипостасях: сначала в виде скорпиона, маленького и красного, потом в виде змея, колышущего волны чешуи, а затем в виде мальчика, красивого, обнаженного. Бог высвободил из земли голову и плечи, потом выпрямился во весь рост и встал у входа в пещеру. Испустил клич — и далеко над морем взошло солнце. Он протянул руки навстречу его теплым лучам и улыбнулся. А у него за спиной из трещины выползла его тень, высокая, тощая и бесцветная, и молча встала у его плеча.
Трещина сохранилась и по сей день. Вокруг нее всегда горели свечи, ее устилали увядшие цветы — их приносили будущие матери и вручали хранителю священного места.
В эту минуту Девятеро — точнее, только Восемь — стояли в ожидании вокруг расселины, безмолвные, облаченные в маски, и их спокойные металлические лица улыбались друг другу, не выпуская на волю скрытые в душах гнев и смятение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
— И ты знал обо всём, дружище? — спросил у Архона музыкант.
Мальчик поднял глаза.
— Меня предупредила Мирани.
Это окончательно добило Сетиса.
Он избегал смотреть в глаза Орфету, но толстяк сказал:
— Ты подумывал, как бы прикончить мальчугана?
Сетис поглядел на Шакала. Грабитель пристально смотрел на него звериными глазами. Но ничего не говорил.
— Да. Я поднес нож к веревке. Еще миг — и я бы ее перерезал. Но тут она сама лопнула, и вместе с ней лопнуло всё остальное. — Он поднял глаза, пылая от стыда и отчаяния. — Если хотите наказать меня — я готов! Если хотите, чтобы я ушел, — уйду.
Никто не проронил ни слова. Потом терпеливо заговорил Алексос:
— Ох, Сетис! Они этого не хотят, и я тоже не хочу. Ты сам знаешь, что делать. Тебе объяснила Царица Дождя.
Сетис сглотнул подступивший к горлу комок. Потом кивнул и пошел к звезде. От нее исходил жар, в котором плавились горные породы. Он склонился над ней, преодолевая себя, коснулся пальцами, поднял — звезда в его ладонях оказалась холодной и чистой. Его спутники не сводили глаз с красного огонька.
— Если Аргелин хоть пальцем тронет Телию, — в ярости прошептал юноша, — я с ним поквитаюсь.
* * *
— А ты бы предпочла, чтобы на моем месте была Крисса? — Мирани сама удивилась железной твердости в своем голосе. Она решительно подошла к высокой жрице. — Мне ничего другого не оставалось. Крисса сделает всё, что он прикажет, продаст нас всех за новый браслет или модную шаль. Ты бы предпочла ее?
— Не говори глупостей. Ты дала клятву!
— Я дала клятву хранить Молчание. И я ее не нарушу.
— Как? Он держит Гермию в заложницах. На Острове грудами сложены сухие дрова. Если церемония пойдет не так, как надо, если Оракул не объявит его царем, не знаю, на что тогда он решится. Пожалуй, уничтожит Святилище. Мирани! Ему нет дела до божественного гнева. За всю свою жизнь он если кого и любил, то только Гермию.
Мирани кивнула, собираясь с мыслями.
— Знаю. Знаю! — Потом подняла глаза. — А Джамиль? Ты можешь связаться с ним, рассказать, что происходит?
Ретия сдвинула брови.
— Одним из его условий была смена Гласительницы. Ты его выполнила, — в ее голосе звучала неприязнь.
Мирани долго молчала. Потом отвернулась, сложила руки на груди, посмотрелась в высокое бронзовое зеркало. И вдруг из всех чувств в ее душе осталось только изумление.
— Посмотри на меня. Серенькая мышка Мирани с Милоса. Я сама себя не узнаю. Даже мой отец, будь он здесь, не узнал бы меня. — Она обернулась. — Ретия, я не хочу этого, но Бог велел мне поступить так. Он мне велел, понимаешь? Разве можно отказать Богу?
Ее голос звучал сдавленно. Она не хотела плакать, поэтому резко оборвала свою речь.
Ретия нахмурилась и охрипшим голосом проговорила:
— Наверное, нельзя.
* * *
Противоположная стена подземного зала змеилась трещинами, через одну из них они выбрались на прохладный ночной воздух. Сетис посмотрел наверх. В сотне футов над головой раздвоенная вершина горы белела от инея, круто уходящая вверх каменистая осыпь была припорошена снегом. При дыхании изо рта вырывались облачка пара. Никогда еще он не бывал на такой высоте, в таком холоде.
— Я знаю, где мы! — радостно вскричал Алексею. — Я тут уже бывал! — Он схватил толстяка за руку и потащил вверх по шатким камням. — Вот он, Орфет! Мы почти пришли! Я слышу зов Колодца Песен!
— В таком случае, дружище, будь осторожнее! — Орфет сдерживал рвущегося вперед мальчика. — Я пойду первым.
— Я так и хотел, Орфет. — Алексос гордо вытолкнул музыканта вперед. — Иначе зачем я тащил тебя сюда всю дорогу?
— Это ты меня тащил? — Орфет начал карабкаться, его некрасивое лицо перекосилось в ухмылке. — Признаюсь, время от времени я бывал обузой, но я и сам кое-кого тащил, Архон.
— Конечно, тащил. Без тебя я бы не дошел. Безо всех вас. — И вдруг Алексос замолчал, на его лице промелькнули замешательство, огорчение. — Ой! Погодите! ПОГОДИТЕ!
Все уставились на него.
— В чем дело? — рявкнул Шакал.
— Я только что сообразил… звезд-то только три. — Он жалобно протянул руки, скорчился на камнях, поджал колени. Казалось, он вот-вот заплачет. Орфет вернулся, обнял мальчика.
— Объясни, маленький Бог.
Алексос всхлипнул, его темные глаза были полны слез. Потом грустно заговорил:
— Вас четверо, значит, и Хранителей Колодца будет четверо. А звезд только три!
Орфет поглядел на Шакала. Рослый грабитель присел на корточки, осторожно отвел руки мальчика от лица.
— Звезды — это оружие?
— Вроде того. — Алексос всхлипнул, по его лицу струились соленые ручейки. — Но разве вы не понимаете, один из вас останется без звезды! У него вообще ничего не будет!
Девятый дар
Жизнь
Бог рождается, но не умирает.
Он меняет форму, переселяется из одного тела в другое, из одной маски в другую.
Иногда я так тих, что вы и не догадаетесь о моем присутствии, а иногда я метаю громы и молнии.
Боги — это реки, они текут в море и никогда не кончаются.
Это легенды, они начинаются, идут своим чередом и переплетаются друг с другом.
Это солнце, оно встает, заходит и снова встает.
Бот почему мы приходим и живем среди вас. Мы хотим узнать, что такое горе. Что такое любовь.
Он остается без оружия
Гласительницу всегда умащивали и облачали в маску в Пещерах Питона.
Громадные и темные, они насквозь пронизывают невысокие утесы, которые когда-то были берегами реки Драксис. Эти места священны, сюда никто не входит, кроме как после избрания новой Гласительницы или смерти старой, и они тянутся далеко в темноту. В первом от входа зале, самом большом, много тысячелетий назад родился Бог. Так гласит легенда. Бог и его близнец, свет и тьма, солнце и тень. Тысячи лет Царица Дождя трудилась над живой скалой, поливала ее водой, обтесывала, размывала, и вот, наконец, на заре мироздания скала раскололась надвое, и из трещины на свет появился Бог. Он родился в трех ипостасях: сначала в виде скорпиона, маленького и красного, потом в виде змея, колышущего волны чешуи, а затем в виде мальчика, красивого, обнаженного. Бог высвободил из земли голову и плечи, потом выпрямился во весь рост и встал у входа в пещеру. Испустил клич — и далеко над морем взошло солнце. Он протянул руки навстречу его теплым лучам и улыбнулся. А у него за спиной из трещины выползла его тень, высокая, тощая и бесцветная, и молча встала у его плеча.
Трещина сохранилась и по сей день. Вокруг нее всегда горели свечи, ее устилали увядшие цветы — их приносили будущие матери и вручали хранителю священного места.
В эту минуту Девятеро — точнее, только Восемь — стояли в ожидании вокруг расселины, безмолвные, облаченные в маски, и их спокойные металлические лица улыбались друг другу, не выпуская на волю скрытые в душах гнев и смятение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66