Десять легких автомобилей для группы Модести, равно как и сотня мотоциклов, а также шесть стопятимиллиметровых пушек будут переброшены по воздуху. Четыре больших самолета собирались перевозить только взрывчатку и боеприпасы.
Легкие танки, резервные части, а также грузы, необходимые для поддержания порядка после первых двадцати четырех часов вторжения, планировалось отправить морским транспортом, который самым невинным образом подойдет к Кувейту за шесть часов до высадки воздушного десанта.
Только одно подразделение освободительной армии, которым руководил Бретт, должно было отправиться в Кувейт морем. За шесть дней до начала операции его бойцы будут доставлены из долины по воздуху в некий порт, откуда уже двинутся по морю. Модести не знала, где находится этот порт. Ей лишь было известно, что операция начинается одиннадцатого сентября в пять часов утра.
Тамаз стал расставлять на доске фигуры для новой партии. Он заметно отличался от других офицеров Карца. Модести не испытывала к нему никаких теплых чувств, но различие было налицо. Если Либманн, Суррат, Дельгадо и им подобные были людьми, которые изгнали из себя способность переживать, испытывать угрызения совести и так далее, то Тамаз был роботом, который и не подозревал, что подобные чувства существуют.
Модести покосилась на Близнецов. Они начали, по обыкновению, ссориться, обмениваясь оскорблениями. Карц безучастно наблюдал за ними. Игра развалилась. Суррат, улыбаясь, встал из-за стола, подошел к креслу, сел и взял журнал из стопки, высившейся рядом.
Лок подвинул к себе блокнот и стал рисовать гранатомет в разобранном виде. Чу закурил сигарету и молча уставился в пространство.
Три дня тому назад Модести стала свидетельницей первой дисциплинарной экзекуции. Один турок из подразделения Хамида сломал челюсть нимфоманке Лейле. Ее отправили на самолете куда-то лечиться, а на следующий день турок погиб на арене от железных рук Близнецов.
В качестве оружия турок выбрал саблю и попытался разрубить оплечье лат, соединявших Близнецов. Но клинок турка так и не коснулся кожаной трубки. Близнецы легко обезоружили беднягу, превратили его лицо в кровавое месиво и только потом добили, заколов его же саблей.
Модести наблюдала спектакль с каменным лицом. Она не переживала из-за турка, но празднично-театральная обстановка казни вызвала в ней глубокое отвращение. Она понимала, что те же чувства испытывает и Вилли, хотя и на его лице не дрогнул ни один мускул.
Теперь же братья, сражавшиеся на арене словно единое целое, сидели и исходили злобой друг к другу.
Карц вышел из своего оцепенения, подошел к двери и удалился. Вилли Гарвин сидел за столом и с задумчивым лицом тасовал карты. Он не смотрел на Модести, но она заметила, что он как бы невзначай почесал верхнюю губу пальцем. Это означало, что он хочет ей кое-что сказать.
Это было что-то новое. Обычно, сталкиваясь в столовой, они выказывали по отношению друг к другу все признаки враждебности. Окружающие успели к этому привыкнуть и принимали их трения вполне спокойно, поскольку дело свое они делали хорошо.
Постепенно Модести сжимала тиски, в которых оказалось ее подразделение. Она гоняла их до седьмого пота, и ее собственная сила и выносливость служили для них образцом и ориентиром. Когда они выполняли очередное задание, с полной выкладкой и в сложных условиях, она была рядом, выполняя те же самые нагрузки, подгоняя их и словом и примером.
Она похудела, лицо и руки сделались обветренными, ногти неухоженными. Модести подозревала, что о ней вовсю судачат, строят на ее счет разные догадки, но, так или иначе, никаких проблем на сексуальной почве у нее не возникало. Она была недосягаема для них, и никто не делал попыток преодолеть барьер. Они теперь даже ею гордились. Поначалу подразделение стало мишенью шуток бойцов из других отрядов, но вскоре шутки прекратились. Теперь о Модести рассказывали легенды, быть в ее подразделении считалось знаком доблести.
Впрочем, она и сама многому от них научилась. Ее умение обращаться с пистолетом или винтовкой лишь отчасти покрывало ситуации, способные возникнуть в новой боевой обстановке, и поэтому многие из них куда лучше обращались со стрелковым оружием в военных условиях. Но это вовсе не повредило ее престижу, так как она быстро усваивала новое. Ее зоркий глаз и умелые руки отлично адаптировались к тем видам оружия, которыми ей прежде не приходилось пользоваться.
Никаких проблем не возникло и у Вилли Гарвина. Его лично знали два десятка бойцов в этом лагере, а многие были наслышаны о его подвигах. Кроме того, он отлично разбирался во всех системах вооружения, поскольку до того, как стал работать у Модести, успел послужить в Иностранном легионе французской армии, а также в частях наемников. Вилли, правда, неважно стрелял из револьвера или пистолета, но удивительным образом эта неуклюжесть не распространялась ни на винтовки с автоматами, ни на более тяжелые виды оружия.
Он руководил своим подразделением с мрачной уверенностью и жесткой справедливостью. Его считали безжалостным и беспощадным сукиным сыном, но это принималось как должное и даже вызывало негласное одобрение. Когда начинали греметь выстрелы, жесткий командир был куда предпочтительнее мягкого слабака.
Последний раз Модести разговаривала с Вилли три дня назад в кабинете Либманна. Ее вызвали туда после того, как Вилли побывал в комнате радиста и вступил в обещанный контакт с Люсиль.
Разговор Модести и Вилли был коротким, поскольку при нем присутствовал Либманн.
— Ты с ней говорил?
— Да, с полминуты.
— Понятно, нам никто не обещал долгих разглагольствований. Ты уверен, что это была она?
— Уверен. Слышимость была хорошей.
— Что она сказала?
— Надо полагать, то, что ей было позволено сказать. Что она жива-здорова, что ее никто не обижает. Она еще спросила, когда я заберу ее. Потом она расплакалась.
— Люсиль — и плакала?
— Что в этом такого?
— Просто она не плакса.
— Ей сейчас тяжело. Она напугана.
— Ладно. Но ты, значит, уверен, что это была она?
— Да.
Модести коротко кивнула и вышла из кабинета. С тех пор они ни о чем не разговаривали.
Теперь Вилли хотел поговорить с ней. Причем не в столовой, а где-то без посторонних. В этом не было ничего удивительного. Ей тоже хотелось свободно пообщаться с ним, но, поскольку они уже успели убедить всех, что не испытывают сейчас друг к другу теплых чувств, нужно было не нарушить достоверности и сейчас.
Тамаз двинул вперед королевскую пешку. Внезапно Модести похлопала по плечу чья-то рука. Она оглянулась. Над ней стоял Вилли.
— Мне надо с тобой поговорить.
— О чем?
— На утро на вторник я зарезервировал дома для моих ребят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Легкие танки, резервные части, а также грузы, необходимые для поддержания порядка после первых двадцати четырех часов вторжения, планировалось отправить морским транспортом, который самым невинным образом подойдет к Кувейту за шесть часов до высадки воздушного десанта.
Только одно подразделение освободительной армии, которым руководил Бретт, должно было отправиться в Кувейт морем. За шесть дней до начала операции его бойцы будут доставлены из долины по воздуху в некий порт, откуда уже двинутся по морю. Модести не знала, где находится этот порт. Ей лишь было известно, что операция начинается одиннадцатого сентября в пять часов утра.
Тамаз стал расставлять на доске фигуры для новой партии. Он заметно отличался от других офицеров Карца. Модести не испытывала к нему никаких теплых чувств, но различие было налицо. Если Либманн, Суррат, Дельгадо и им подобные были людьми, которые изгнали из себя способность переживать, испытывать угрызения совести и так далее, то Тамаз был роботом, который и не подозревал, что подобные чувства существуют.
Модести покосилась на Близнецов. Они начали, по обыкновению, ссориться, обмениваясь оскорблениями. Карц безучастно наблюдал за ними. Игра развалилась. Суррат, улыбаясь, встал из-за стола, подошел к креслу, сел и взял журнал из стопки, высившейся рядом.
Лок подвинул к себе блокнот и стал рисовать гранатомет в разобранном виде. Чу закурил сигарету и молча уставился в пространство.
Три дня тому назад Модести стала свидетельницей первой дисциплинарной экзекуции. Один турок из подразделения Хамида сломал челюсть нимфоманке Лейле. Ее отправили на самолете куда-то лечиться, а на следующий день турок погиб на арене от железных рук Близнецов.
В качестве оружия турок выбрал саблю и попытался разрубить оплечье лат, соединявших Близнецов. Но клинок турка так и не коснулся кожаной трубки. Близнецы легко обезоружили беднягу, превратили его лицо в кровавое месиво и только потом добили, заколов его же саблей.
Модести наблюдала спектакль с каменным лицом. Она не переживала из-за турка, но празднично-театральная обстановка казни вызвала в ней глубокое отвращение. Она понимала, что те же чувства испытывает и Вилли, хотя и на его лице не дрогнул ни один мускул.
Теперь же братья, сражавшиеся на арене словно единое целое, сидели и исходили злобой друг к другу.
Карц вышел из своего оцепенения, подошел к двери и удалился. Вилли Гарвин сидел за столом и с задумчивым лицом тасовал карты. Он не смотрел на Модести, но она заметила, что он как бы невзначай почесал верхнюю губу пальцем. Это означало, что он хочет ей кое-что сказать.
Это было что-то новое. Обычно, сталкиваясь в столовой, они выказывали по отношению друг к другу все признаки враждебности. Окружающие успели к этому привыкнуть и принимали их трения вполне спокойно, поскольку дело свое они делали хорошо.
Постепенно Модести сжимала тиски, в которых оказалось ее подразделение. Она гоняла их до седьмого пота, и ее собственная сила и выносливость служили для них образцом и ориентиром. Когда они выполняли очередное задание, с полной выкладкой и в сложных условиях, она была рядом, выполняя те же самые нагрузки, подгоняя их и словом и примером.
Она похудела, лицо и руки сделались обветренными, ногти неухоженными. Модести подозревала, что о ней вовсю судачат, строят на ее счет разные догадки, но, так или иначе, никаких проблем на сексуальной почве у нее не возникало. Она была недосягаема для них, и никто не делал попыток преодолеть барьер. Они теперь даже ею гордились. Поначалу подразделение стало мишенью шуток бойцов из других отрядов, но вскоре шутки прекратились. Теперь о Модести рассказывали легенды, быть в ее подразделении считалось знаком доблести.
Впрочем, она и сама многому от них научилась. Ее умение обращаться с пистолетом или винтовкой лишь отчасти покрывало ситуации, способные возникнуть в новой боевой обстановке, и поэтому многие из них куда лучше обращались со стрелковым оружием в военных условиях. Но это вовсе не повредило ее престижу, так как она быстро усваивала новое. Ее зоркий глаз и умелые руки отлично адаптировались к тем видам оружия, которыми ей прежде не приходилось пользоваться.
Никаких проблем не возникло и у Вилли Гарвина. Его лично знали два десятка бойцов в этом лагере, а многие были наслышаны о его подвигах. Кроме того, он отлично разбирался во всех системах вооружения, поскольку до того, как стал работать у Модести, успел послужить в Иностранном легионе французской армии, а также в частях наемников. Вилли, правда, неважно стрелял из револьвера или пистолета, но удивительным образом эта неуклюжесть не распространялась ни на винтовки с автоматами, ни на более тяжелые виды оружия.
Он руководил своим подразделением с мрачной уверенностью и жесткой справедливостью. Его считали безжалостным и беспощадным сукиным сыном, но это принималось как должное и даже вызывало негласное одобрение. Когда начинали греметь выстрелы, жесткий командир был куда предпочтительнее мягкого слабака.
Последний раз Модести разговаривала с Вилли три дня назад в кабинете Либманна. Ее вызвали туда после того, как Вилли побывал в комнате радиста и вступил в обещанный контакт с Люсиль.
Разговор Модести и Вилли был коротким, поскольку при нем присутствовал Либманн.
— Ты с ней говорил?
— Да, с полминуты.
— Понятно, нам никто не обещал долгих разглагольствований. Ты уверен, что это была она?
— Уверен. Слышимость была хорошей.
— Что она сказала?
— Надо полагать, то, что ей было позволено сказать. Что она жива-здорова, что ее никто не обижает. Она еще спросила, когда я заберу ее. Потом она расплакалась.
— Люсиль — и плакала?
— Что в этом такого?
— Просто она не плакса.
— Ей сейчас тяжело. Она напугана.
— Ладно. Но ты, значит, уверен, что это была она?
— Да.
Модести коротко кивнула и вышла из кабинета. С тех пор они ни о чем не разговаривали.
Теперь Вилли хотел поговорить с ней. Причем не в столовой, а где-то без посторонних. В этом не было ничего удивительного. Ей тоже хотелось свободно пообщаться с ним, но, поскольку они уже успели убедить всех, что не испытывают сейчас друг к другу теплых чувств, нужно было не нарушить достоверности и сейчас.
Тамаз двинул вперед королевскую пешку. Внезапно Модести похлопала по плечу чья-то рука. Она оглянулась. Над ней стоял Вилли.
— Мне надо с тобой поговорить.
— О чем?
— На утро на вторник я зарезервировал дома для моих ребят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81