Исиду Мицунари же они считали просто трусом, а он не мог рассказать им о своей клятве, данной Тоетоми Хидееси, не предав тех, кто продолжал жить и процветать.
Он покачал головой и высвободился из рук Кониси. Боль утихала. Но всё же она могла вернуться до того, как он достигнет Сандзе.
– Мне нужна вода, – сказал он. – Теплая вода, напиться.
– Господин Мицунари хочет тёплой воды, – повторил Кониси. – Воды нет, – ответил часовой. – И у нас нет времени, чтобы её согреть. Пусть Полицейский съест вот это.
Он протянул хурму. Мицунари взглянул и покачал головой.
– От неё боль только усилится.
– Боль – это страх, – сказал часовой. – Ты – трус, Исида Мицунари. Тебя надо бы заставить ползти в Сандзе на четвереньках.
Мицунари выпрямился.
– Ты болван. Хуже того, жалкая мелочь. Воробей. А как воробей может понять орла?
Но орлом он не был. Хидееси сказал ему об этом ещё два года назад. Он отмахнулся от этих слов своего господина и попытался летать среди орлов. И вот где он очутился – старик в свои сорок два года. И даже это – вся жизнь, которую он прожил.
– Тогда пойдём, – сказал стражник и подозвал человека, который пойдёт впереди. У этого человека в руках было копьё с насаженной головой Нагацуки Масае из Минакучи. Ещё один старый друг. Масае был у Хидееси министром финансов, и они с министром полиции тесно сотрудничали во многих делах. Вместе они продолжали работать и после смерти Хидееси. Теперь они были вместе последний раз. Масае совершил сеппуку, но это не спасло его от мести Токугавы. Даже после смерти он разделит унижение Полицейского.
– Следующий – ты, – сказал стражник, и Анкокудзи вышел вперёд, не поднимая глаз от пола. Боялся ли Анкокудзи? Он, похоже, дрожал, но это могло быть от ветра – такого Голодного сегодня.
Стражник повесил на шею Анкокудзи дощечку с надписью, из которой следовало, что это обычный преступник, нарушивший общественный порядок. Ещё двое солдат встали у него за спиной, положив острия копий ему на плечи. Затем настала очередь Кониси.
Когда такую же дощечку одевали на шею Мицунари, он дышал медленно и глубоко. Остальных уже вывели на улицу, и он различал выкрики любопытных, глазевших на бесплатное зрелище. У этих изнеженных вельмож, этих наскоро собранных крестьян обычно было не так уж много поводов для веселья. Жизнь Киото – это затворничество, и публичная казнь троих даймио являлась событием, которое потом будут смаковать и обсуждать ещё долгие годы. Ну а уж сейчас они старались получить всё возможное от такого случая. Он расправил плечи, почувствовав на них наконечники копий. Какие тяжёлые. Но он привык к насмешкам и оскорблениям. Целую неделю он просидел среди собственных испражнений, прикованный цепью у входа во дворец Токугавы здесь, в Киото, а его враги и те из друзей, кто заключил мир с победителями, приходили поглазеть на него и плюнуть ему в лицо. Он отвечал им, не теряя присутствия духа, и даже заставил устыдиться Кобаякаву. Нельзя будет сказать, что Исида Мицунари умер постыдно, хотя он и отказался совершить сеппуку, хотя его и поймали, как беглого каторжника, переодетым в платье дровосека. Они не понимали.
Он вышел из крепости и остановился, словно наткнувшись на взрыв шума и возбуждения, раздавшийся в окружающей толпе. Жители Киото, пришедшие порадоваться. А до Сандзе ещё так далеко. Но после утреннего приступа живот успокоился. Он улыбнулся. Иеясу сам дал ему лекарство от желудка, готовя его казнь.
Копьё на его плече шевельнулось – мягкое напоминание. Он пошёл, не отводя взора от спины идущего метрах в пятидесяти впереди Кониси. Рёв в толпе усилился. «Полицейский!» – скандировали там. Они ненавидели его – за это. Но если бы он сейчас сидел на трибуне, видневшейся чуть впереди, а принц Иеясу шагал здесь, они бы его любили. Или, по крайней мере, делали вид. Так же, как они делают вид сейчас, что любят Токугаву?
Кто там был на трибуне? Она все ближе. Он поднял голову, но от ледяного ветра, продувавшего улицу насквозь, глаза его тотчас наполнились слезами. Там, должно быть, сам микадо. Его, конечно, не разглядеть, он наверняка внутри своего отделанного золотом ящика: глаза простых смертных ни в коем случае не должны видеть его лицо. Но он видит то, что происходит снаружи, а вокруг него будут его придворные вельможи и дамы. Приятное развлечение для регента богов, которое отвлечёт его от бесконечных занятий икебаной и поэтических состязаний, заполняющих всё его время. Повод для оживления жизни в Киото. Потому что это мёртвый город и, следовательно, подходящее место для смерти. Большая часть домов по-прежнему лежала в руинах – напоминание о гражданской войне, которую вёл Нобунага много лет назад. Хидееси так ни разу и не удосужился приехать сюда. Даже императорский дворец нёс следы запустения. Чего не скажешь о новом, блистающем белой краской дворце Токугавы всего в нескольких кварталах от него.
Ниже императоров восседали победители. Их он не удостоит и взглядом. Он знал их всех – военачальников, шагавших за золотым веером принцев Токугавы. Даже женщины Токугава присутствовали здесь, чтобы посмотреть на казнь Полицейского. И, конечно, сам Иеясу. А у него за плечом этот человек, Андзин Сама, ясно различимый из-за своего огромного роста, бледной кожи, густой бороды. Андзин Сама. Человек с пушками. Некоторые говорили, что без Андзина Самы Токугава даже не начинал бы этой войны.
Его босые ноги шлёпали по земле, и, наступив на острый камешек, он перекосился от боли. Толпа истолковала это по-своему и пронзительно взревела. Но ведь они и сами ёжились. Ветер такой ледяной.
Дрожала ли сегодня Асаи Едогими? Её здесь не было. Не было ни Оно Харунаги, ни его брата. Они оставались за неприступными бастионами Осакского замка, отсиживались в безопасности. Только Ода Нобунага сумел взять штурмом эту крепость, но с того времени Хидееси удвоил укрепления и гарнизон, чтобы сделать замок абсолютно неприступным; поэтому принцесса могла позволить себе игнорировать лесть Токугавы, его слова о том, что эту кампанию он предпринял исключительно ради её сына. И оставаться в безопасности со своим любовником и со своими фрейлинами. И с любовниками своих фрейлин… Потому что Норихазы тоже не было здесь, чтобы увидеть смерть своего отца. Норихаза продолжал жить, как и должен был вследствие их клятвы, данной Хидееси. Пока жив Норихаза, пока он помнит все, день расплаты Токугавы близится. А Норихаза запомнит всё.
Сандзе. Толпа напирала со всех сторон площади, сдерживаемая только конями солдат Токугавы. Голова Нагацуки Масае виднелась издалека на копьё, воткнутом в землю. Анкокудзи стоял на коленях, вытянув вперёд шею. Как он, наверное, жалеет, что не вспорол себе живот на поле боя у Секигахары.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123
Он покачал головой и высвободился из рук Кониси. Боль утихала. Но всё же она могла вернуться до того, как он достигнет Сандзе.
– Мне нужна вода, – сказал он. – Теплая вода, напиться.
– Господин Мицунари хочет тёплой воды, – повторил Кониси. – Воды нет, – ответил часовой. – И у нас нет времени, чтобы её согреть. Пусть Полицейский съест вот это.
Он протянул хурму. Мицунари взглянул и покачал головой.
– От неё боль только усилится.
– Боль – это страх, – сказал часовой. – Ты – трус, Исида Мицунари. Тебя надо бы заставить ползти в Сандзе на четвереньках.
Мицунари выпрямился.
– Ты болван. Хуже того, жалкая мелочь. Воробей. А как воробей может понять орла?
Но орлом он не был. Хидееси сказал ему об этом ещё два года назад. Он отмахнулся от этих слов своего господина и попытался летать среди орлов. И вот где он очутился – старик в свои сорок два года. И даже это – вся жизнь, которую он прожил.
– Тогда пойдём, – сказал стражник и подозвал человека, который пойдёт впереди. У этого человека в руках было копьё с насаженной головой Нагацуки Масае из Минакучи. Ещё один старый друг. Масае был у Хидееси министром финансов, и они с министром полиции тесно сотрудничали во многих делах. Вместе они продолжали работать и после смерти Хидееси. Теперь они были вместе последний раз. Масае совершил сеппуку, но это не спасло его от мести Токугавы. Даже после смерти он разделит унижение Полицейского.
– Следующий – ты, – сказал стражник, и Анкокудзи вышел вперёд, не поднимая глаз от пола. Боялся ли Анкокудзи? Он, похоже, дрожал, но это могло быть от ветра – такого Голодного сегодня.
Стражник повесил на шею Анкокудзи дощечку с надписью, из которой следовало, что это обычный преступник, нарушивший общественный порядок. Ещё двое солдат встали у него за спиной, положив острия копий ему на плечи. Затем настала очередь Кониси.
Когда такую же дощечку одевали на шею Мицунари, он дышал медленно и глубоко. Остальных уже вывели на улицу, и он различал выкрики любопытных, глазевших на бесплатное зрелище. У этих изнеженных вельмож, этих наскоро собранных крестьян обычно было не так уж много поводов для веселья. Жизнь Киото – это затворничество, и публичная казнь троих даймио являлась событием, которое потом будут смаковать и обсуждать ещё долгие годы. Ну а уж сейчас они старались получить всё возможное от такого случая. Он расправил плечи, почувствовав на них наконечники копий. Какие тяжёлые. Но он привык к насмешкам и оскорблениям. Целую неделю он просидел среди собственных испражнений, прикованный цепью у входа во дворец Токугавы здесь, в Киото, а его враги и те из друзей, кто заключил мир с победителями, приходили поглазеть на него и плюнуть ему в лицо. Он отвечал им, не теряя присутствия духа, и даже заставил устыдиться Кобаякаву. Нельзя будет сказать, что Исида Мицунари умер постыдно, хотя он и отказался совершить сеппуку, хотя его и поймали, как беглого каторжника, переодетым в платье дровосека. Они не понимали.
Он вышел из крепости и остановился, словно наткнувшись на взрыв шума и возбуждения, раздавшийся в окружающей толпе. Жители Киото, пришедшие порадоваться. А до Сандзе ещё так далеко. Но после утреннего приступа живот успокоился. Он улыбнулся. Иеясу сам дал ему лекарство от желудка, готовя его казнь.
Копьё на его плече шевельнулось – мягкое напоминание. Он пошёл, не отводя взора от спины идущего метрах в пятидесяти впереди Кониси. Рёв в толпе усилился. «Полицейский!» – скандировали там. Они ненавидели его – за это. Но если бы он сейчас сидел на трибуне, видневшейся чуть впереди, а принц Иеясу шагал здесь, они бы его любили. Или, по крайней мере, делали вид. Так же, как они делают вид сейчас, что любят Токугаву?
Кто там был на трибуне? Она все ближе. Он поднял голову, но от ледяного ветра, продувавшего улицу насквозь, глаза его тотчас наполнились слезами. Там, должно быть, сам микадо. Его, конечно, не разглядеть, он наверняка внутри своего отделанного золотом ящика: глаза простых смертных ни в коем случае не должны видеть его лицо. Но он видит то, что происходит снаружи, а вокруг него будут его придворные вельможи и дамы. Приятное развлечение для регента богов, которое отвлечёт его от бесконечных занятий икебаной и поэтических состязаний, заполняющих всё его время. Повод для оживления жизни в Киото. Потому что это мёртвый город и, следовательно, подходящее место для смерти. Большая часть домов по-прежнему лежала в руинах – напоминание о гражданской войне, которую вёл Нобунага много лет назад. Хидееси так ни разу и не удосужился приехать сюда. Даже императорский дворец нёс следы запустения. Чего не скажешь о новом, блистающем белой краской дворце Токугавы всего в нескольких кварталах от него.
Ниже императоров восседали победители. Их он не удостоит и взглядом. Он знал их всех – военачальников, шагавших за золотым веером принцев Токугавы. Даже женщины Токугава присутствовали здесь, чтобы посмотреть на казнь Полицейского. И, конечно, сам Иеясу. А у него за плечом этот человек, Андзин Сама, ясно различимый из-за своего огромного роста, бледной кожи, густой бороды. Андзин Сама. Человек с пушками. Некоторые говорили, что без Андзина Самы Токугава даже не начинал бы этой войны.
Его босые ноги шлёпали по земле, и, наступив на острый камешек, он перекосился от боли. Толпа истолковала это по-своему и пронзительно взревела. Но ведь они и сами ёжились. Ветер такой ледяной.
Дрожала ли сегодня Асаи Едогими? Её здесь не было. Не было ни Оно Харунаги, ни его брата. Они оставались за неприступными бастионами Осакского замка, отсиживались в безопасности. Только Ода Нобунага сумел взять штурмом эту крепость, но с того времени Хидееси удвоил укрепления и гарнизон, чтобы сделать замок абсолютно неприступным; поэтому принцесса могла позволить себе игнорировать лесть Токугавы, его слова о том, что эту кампанию он предпринял исключительно ради её сына. И оставаться в безопасности со своим любовником и со своими фрейлинами. И с любовниками своих фрейлин… Потому что Норихазы тоже не было здесь, чтобы увидеть смерть своего отца. Норихаза продолжал жить, как и должен был вследствие их клятвы, данной Хидееси. Пока жив Норихаза, пока он помнит все, день расплаты Токугавы близится. А Норихаза запомнит всё.
Сандзе. Толпа напирала со всех сторон площади, сдерживаемая только конями солдат Токугавы. Голова Нагацуки Масае виднелась издалека на копьё, воткнутом в землю. Анкокудзи стоял на коленях, вытянув вперёд шею. Как он, наверное, жалеет, что не вспорол себе живот на поле боя у Секигахары.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123