Заметив Эдуарда Гаврилыча, новобранец быстро вытер губы и ускорил шаг.
— Отставить! — загремел Гаврилыч. — Остатки сдай в каптерку! Быстро!
«Хорошо, что каптерка — следующая дверь, — подумал Гаврилыч, — а если бы ему на другой этаж надо было бы идти, ни хрена он не принес бы. Все съел по дороге».
Дождавшись, когда новобранец выполнит приказ, Гаврилыч скомандовал ему:
— Смирно!
И потом:
— За мной! Поможешь подследственного перетащить. Под моим личным наблюдением!
— Слушаюсь! — ответил новобранец.
* * *
Гмыря Эдуард Гаврилыч застал в той же позе, в которой и оставлял.
— Интересно, — сказал на это Эдуард, — он что, не проспался еще?.. А чем это тут пахнет? Чувствуется… м-м… некоторое амбре.
— Да, — с чувством проговорил Гаврилыч, — воняет смачно. Только вот— чем?
— Какашками, товарищ капитан! — гаркнул новобранец, подумав, что вопрос адресуется ему.
— И в самом деле, — принюхавшись, определил Эдуард.
— Ага, — подтвердил Гаврилыч, — говнецом потягивает. Он обделался, что ли? А штаны вроде сухие.
— Лужа на полу, товарищ капитан, — обратил внимание новобранец.
— Значит, обделался, — произнес Гаврилыч, — от пьяни и не такое бывает.
— Странно, — проговорил Эдуард, отличавшийся от Гаврилыча некоторой склонностью к логичности мышления, — как он мог обделаться, не замочив штанов? Снял, а потом надел?
Новобранец, снова подумав, что вопрос адресуется ему, пожал плечами и сказал:
— Не могу знать.
Гаврилыч, судя по всему, тоже хотел что-то выразить по этому поводу, но не успел. Дверь н комнату допросов, которую новобранец по неведению забыл запереть за собой, вдруг распахнулась. Эдуард Гаврилыч развернулся к двери, готовя уже двумя головами одновременно негодующее замечание тем, кто осмеливается без стука врываться и мешать людям работать, но вдруг осекся.
Дверь тихо затворилась за вошедшими.
— Вы кто? — спросил Гаврилыч почему-то шепотом.
— Да, позвольте узнать? — спросил и Эдуард, уже почувствовавший, что испытывает по отношению к вошедшим необъяснимый страх.
Их было двое — совершенно одинаковые невысокие фигуры, закутанные в черные балахоны с ног до головы (если у них были ноги и голова, что не представлялось возможным выяснить, так как широкие балахоны не давали никакого понятия об очертаниях).
— Что происходит? — взвизгнул Эдуард.
Складка одного из балахонов шевельнулась, и на свет показался небольшой бластер. И Эдуард, и Гаврилыч тут же узнали конфигурацию бластера — военного образца последней разработки — сжигает все, что попадается на пути луча за несколько незначительных долей секунды. В Первом загробном мире такие бластеры, между прочим, давно были сняты с производства.
Эдуард Гаврилыч поднял руки вверх. Новобранец подумал и последовал его примеру. Впрочем, новобранец, кажется, не понимал серьезности происходящего, потому что вдруг наклонился к Гаврилычу и шепотом спросил:
— А если я их выведу отсюда, вы позволите их съесть, товарищ капитан?
Эдуард Гаврилыч ничего не ответил — даже не кивнул нисколько ни одной из своих голов, боясь того, чтобы непрошеные гости не истолковали какое-либо действие с его стороны как сопротивление и не открыли огонь. Бластер стреляет бесшумно, а разрушительная сила его луча такова, что не успеет Эдуард Гаврилыч пикнуть, как от него не останется даже мокрого места. Но новобранец был поистине человеком отчаянной храбрости или несусветной глупости — потому что он, строго нахмурившись, двинулся на черных незнакомцев, широко раскинув руки, как будто хотел обнять сразу обоих.
Черный балахон поднял бластер.
«Что же я скажу Сулейману ибн Сулейману?» — успело пронестись в неповоротливых вообще-то мозгах Гаврилыча, и новобранца, имя которого никто так и не узнал, не стало. Только хлопья пепла опустились на пол.
— Убили, — с дрожью в голосе проговорил Эдуард, — ах, вы его уничтожили…
— Не болтай ерунды, мусор, — металлическим голосом произнес один из черных балахонов, кажется, тот, у которого был бластер, — уничтожает только аннигилятор. Твой подручный перешел в другую фазу существования… в другой мир. А теперь, если не хочешь оказаться там, где оказался он, отойди от арестованного.
Не опуская рук, Эдуард Гаврилыч поспешно отступил. Снова сверкнул луч бластера, рассекая цепь на наручниках, сковывающих руки Гмыря. Без звука Гмырь рухнул в зловонную лужу. Тогда второй черный балахон шагнул к нему, легко поднял и положил на плечо.
И направился к двери, положив перед этим на стол секретаря, который, по счастью, не присутствовал при всем этом, странную штуку, похожую одновременно на будильник и ежа.
— Это брубнильник, — сказал металлический голос, — как тебе известно. Когда пройдет двадцать сглотов, он пиликнет. Только в этом случае можешь опустить руки и выйти из комнаты. Понятно?
— Попятно, — быстро ответил Гаврилыч.
— Совершенно понятно, — тут же добавил Эдуард.
Снова скрипнула дверь, и черные балахоны исчезли.
* * *
Брубнильник пиликнул ровно через двадцать сглотов.
Однако Эдуард Гаврилыч с места так и не двинулся. Даже руки не опустил. Некоторое время головы ифрита молчали, а потом заговорил Гаврилыч:
— Это все ты виноват, — ненавидящим свистящим шепотом сказал он Эдуарду, — если бы ты не затормозил, мы бы бросились на них, прежде чем они бластер достали.
— Я затормозил? — тоже шепотом возмутился Эдуард. — Это ты виноват, а не я! Из-за тебя у нас даже колени затряслись — сразу, как только они вошли. Это я почувствовал…
— Почувствовал! — хмыкнул Гаврилыч. — Да если бы я нас не это… в руках не держал, ты… мы бы точно обмочились…
— Прекрати! — Эдуард повысил было голос, но тотчас осторожно оглянулся и зашептал снова: — Ты не смеешь говорить со мной в таком тоне, да еще в таких выражениях.
— А что это я такого сказал? — заухмылялся Гаврилыч. — Ой, какой ты стал горячий сразу… А как на тебя бластер наставили, так небось не выступал.
— Мы с тобой, Гаврилыч, хоть и родственники… в какой-то степени даже более родные, чем это себе можно представить, — заговорил Эдуард совершенно ледяным голосом, — но я вынужден предупредить. Еще одно слово — и я тебя…
— Что ты меня? — взвился Гаврилыч. — Ты просто злишься, что у тебя из-под носа увели важного свидетеля… даже не свидетеля, а соучастника — и вымещаешь эту злость на мне. Так?
Вообще-то Гаврилыч говорил правду, но Эдуард от его прозорливости был не в восторге. Гнев и ярость настолько овладели им, что, если б его именно сейчас попросили объяснить значения слов «гуманизм» и «интеллигенция», Эдуард вместо ответа стал бы плеваться.
— Еще одно слово в подобном тематическом ключе, едва-едва сдерживаясь, сказал Эдуард, — и я буду вынужден потребовать сатисфакции!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
— Отставить! — загремел Гаврилыч. — Остатки сдай в каптерку! Быстро!
«Хорошо, что каптерка — следующая дверь, — подумал Гаврилыч, — а если бы ему на другой этаж надо было бы идти, ни хрена он не принес бы. Все съел по дороге».
Дождавшись, когда новобранец выполнит приказ, Гаврилыч скомандовал ему:
— Смирно!
И потом:
— За мной! Поможешь подследственного перетащить. Под моим личным наблюдением!
— Слушаюсь! — ответил новобранец.
* * *
Гмыря Эдуард Гаврилыч застал в той же позе, в которой и оставлял.
— Интересно, — сказал на это Эдуард, — он что, не проспался еще?.. А чем это тут пахнет? Чувствуется… м-м… некоторое амбре.
— Да, — с чувством проговорил Гаврилыч, — воняет смачно. Только вот— чем?
— Какашками, товарищ капитан! — гаркнул новобранец, подумав, что вопрос адресуется ему.
— И в самом деле, — принюхавшись, определил Эдуард.
— Ага, — подтвердил Гаврилыч, — говнецом потягивает. Он обделался, что ли? А штаны вроде сухие.
— Лужа на полу, товарищ капитан, — обратил внимание новобранец.
— Значит, обделался, — произнес Гаврилыч, — от пьяни и не такое бывает.
— Странно, — проговорил Эдуард, отличавшийся от Гаврилыча некоторой склонностью к логичности мышления, — как он мог обделаться, не замочив штанов? Снял, а потом надел?
Новобранец, снова подумав, что вопрос адресуется ему, пожал плечами и сказал:
— Не могу знать.
Гаврилыч, судя по всему, тоже хотел что-то выразить по этому поводу, но не успел. Дверь н комнату допросов, которую новобранец по неведению забыл запереть за собой, вдруг распахнулась. Эдуард Гаврилыч развернулся к двери, готовя уже двумя головами одновременно негодующее замечание тем, кто осмеливается без стука врываться и мешать людям работать, но вдруг осекся.
Дверь тихо затворилась за вошедшими.
— Вы кто? — спросил Гаврилыч почему-то шепотом.
— Да, позвольте узнать? — спросил и Эдуард, уже почувствовавший, что испытывает по отношению к вошедшим необъяснимый страх.
Их было двое — совершенно одинаковые невысокие фигуры, закутанные в черные балахоны с ног до головы (если у них были ноги и голова, что не представлялось возможным выяснить, так как широкие балахоны не давали никакого понятия об очертаниях).
— Что происходит? — взвизгнул Эдуард.
Складка одного из балахонов шевельнулась, и на свет показался небольшой бластер. И Эдуард, и Гаврилыч тут же узнали конфигурацию бластера — военного образца последней разработки — сжигает все, что попадается на пути луча за несколько незначительных долей секунды. В Первом загробном мире такие бластеры, между прочим, давно были сняты с производства.
Эдуард Гаврилыч поднял руки вверх. Новобранец подумал и последовал его примеру. Впрочем, новобранец, кажется, не понимал серьезности происходящего, потому что вдруг наклонился к Гаврилычу и шепотом спросил:
— А если я их выведу отсюда, вы позволите их съесть, товарищ капитан?
Эдуард Гаврилыч ничего не ответил — даже не кивнул нисколько ни одной из своих голов, боясь того, чтобы непрошеные гости не истолковали какое-либо действие с его стороны как сопротивление и не открыли огонь. Бластер стреляет бесшумно, а разрушительная сила его луча такова, что не успеет Эдуард Гаврилыч пикнуть, как от него не останется даже мокрого места. Но новобранец был поистине человеком отчаянной храбрости или несусветной глупости — потому что он, строго нахмурившись, двинулся на черных незнакомцев, широко раскинув руки, как будто хотел обнять сразу обоих.
Черный балахон поднял бластер.
«Что же я скажу Сулейману ибн Сулейману?» — успело пронестись в неповоротливых вообще-то мозгах Гаврилыча, и новобранца, имя которого никто так и не узнал, не стало. Только хлопья пепла опустились на пол.
— Убили, — с дрожью в голосе проговорил Эдуард, — ах, вы его уничтожили…
— Не болтай ерунды, мусор, — металлическим голосом произнес один из черных балахонов, кажется, тот, у которого был бластер, — уничтожает только аннигилятор. Твой подручный перешел в другую фазу существования… в другой мир. А теперь, если не хочешь оказаться там, где оказался он, отойди от арестованного.
Не опуская рук, Эдуард Гаврилыч поспешно отступил. Снова сверкнул луч бластера, рассекая цепь на наручниках, сковывающих руки Гмыря. Без звука Гмырь рухнул в зловонную лужу. Тогда второй черный балахон шагнул к нему, легко поднял и положил на плечо.
И направился к двери, положив перед этим на стол секретаря, который, по счастью, не присутствовал при всем этом, странную штуку, похожую одновременно на будильник и ежа.
— Это брубнильник, — сказал металлический голос, — как тебе известно. Когда пройдет двадцать сглотов, он пиликнет. Только в этом случае можешь опустить руки и выйти из комнаты. Понятно?
— Попятно, — быстро ответил Гаврилыч.
— Совершенно понятно, — тут же добавил Эдуард.
Снова скрипнула дверь, и черные балахоны исчезли.
* * *
Брубнильник пиликнул ровно через двадцать сглотов.
Однако Эдуард Гаврилыч с места так и не двинулся. Даже руки не опустил. Некоторое время головы ифрита молчали, а потом заговорил Гаврилыч:
— Это все ты виноват, — ненавидящим свистящим шепотом сказал он Эдуарду, — если бы ты не затормозил, мы бы бросились на них, прежде чем они бластер достали.
— Я затормозил? — тоже шепотом возмутился Эдуард. — Это ты виноват, а не я! Из-за тебя у нас даже колени затряслись — сразу, как только они вошли. Это я почувствовал…
— Почувствовал! — хмыкнул Гаврилыч. — Да если бы я нас не это… в руках не держал, ты… мы бы точно обмочились…
— Прекрати! — Эдуард повысил было голос, но тотчас осторожно оглянулся и зашептал снова: — Ты не смеешь говорить со мной в таком тоне, да еще в таких выражениях.
— А что это я такого сказал? — заухмылялся Гаврилыч. — Ой, какой ты стал горячий сразу… А как на тебя бластер наставили, так небось не выступал.
— Мы с тобой, Гаврилыч, хоть и родственники… в какой-то степени даже более родные, чем это себе можно представить, — заговорил Эдуард совершенно ледяным голосом, — но я вынужден предупредить. Еще одно слово — и я тебя…
— Что ты меня? — взвился Гаврилыч. — Ты просто злишься, что у тебя из-под носа увели важного свидетеля… даже не свидетеля, а соучастника — и вымещаешь эту злость на мне. Так?
Вообще-то Гаврилыч говорил правду, но Эдуард от его прозорливости был не в восторге. Гнев и ярость настолько овладели им, что, если б его именно сейчас попросили объяснить значения слов «гуманизм» и «интеллигенция», Эдуард вместо ответа стал бы плеваться.
— Еще одно слово в подобном тематическом ключе, едва-едва сдерживаясь, сказал Эдуард, — и я буду вынужден потребовать сатисфакции!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90