Судаков не отвечал им. Умылся, хотел было идти к себе в комнату.
– Иван Корнеевич, а вам есть сюрприз! – остановила его в дверях одна из соседок, молодая и задорная женщина, жена одного ответработника.
– Какой сюрприз? Мне сейчас не до того…
– А вот угадайте!
– Вот еще, гадать! У меня и так гадко на душе. Гадайте сами.
Соседка не стала интриговать его дальше, сказала:
– Вчера вечером тебя спрашивала одна девушка. Из Череповца. Какая-то Передникова. Она ночевала внизу у Миши Чубакова. Поди-ка, и сейчас она там. Сходи. Девка-то первейший сорт! И так сожалела, что не застала тебя, ажио нам её жаль стало. Чубаков-то череповецкий. Так она по знакомству у него остановилась.
– Ради бога! Бабы, товарищи женщины, я запрусь, не говорите ей, что я здесь… – взмолился Судаков. – Вид-то у меня какой!.. Нельзя ко мне. Потом… Потом…
– Да что потом? – засмеялась тут одинокая старушка, занимавшая угол в кухне. – Я её пропустила. И пока ты тут начищался, та девушка вошла и твои палаты разглядывает. Иди, Ванюша, приласкай её…
– Ох! Чёрт бы вас побрал! – вырвалось у Судакова почти с воплем. – А, впрочем, всё равно…
С минуту постоял, причесал волосы и резко дёрнул дверь. Валя Передникова, закусив до боли губы, стояла посреди комнаты. Она была обута в валенки. Тонкое платье из голубого ситца обтягивало стройную фигуру. Волосы – кудряшками, ямочки на побледневших щеках, широко раскрытые, изумленные глаза… В руке свернутая трубочкой тетрадь. Она из любопытства уже успела прочесть начатое Судаковым письмо к отцу. И сразу почувствовала что-то неладное, страшное, требующее вмешательства. Плоский холодный бельгийский браунинг она опустила в валенок за голенище.
– Здравствуй, Валя, – сухо, стараясь улыбнуться, поздоровался Судаков. И остановился, глядя в недоумении на стол, с которого исчез револьвер, и на крепко сжатую в руках Вали тетрадь.
– Здравствуй, Ваня… – голосом твёрдым сказала она. – Здравствуй, дурррак!.. – И ударила его по голове свёрнутой тетрадью. Удар был не очень сильный, но своевременный и вразумительный. – Что бы там ни было. Я не знаю. А дурак!.. – повторила она и со слезами склонилась лицом на его грудь. – Как ты похудел! И как ты свихнулся!.. Да разве можно? Садись и рассказывай. Не быть этому! Не быть… Не уйду. Не отступлюсь. Не быть!.. – Она мужественно, строго и прямо, глядела ему в глаза, в тусклые, усталые, совсем не те, какие были у Ванюшки Судакова в Череповецком техникуме.
Через несколько минут Иван стучал кулаком в стенку и кричал, не выходя на кухню:
– Тетя Маша! Зайди сюда!..
Тетя Маша – кухонная жиличка – рада стараться. Улыбаясь по-старушечьи заискивающе-ласково и снисходительно, спросила:
– Чего надо, Ванюша?
– А вот тебе деньги, добеги до магазина: принеси бутылку «Токая», колбасы полкило, булку, немножко конфет. Сдача, что останется, вся твоя. Я не могу. У меня очень больная нога… Гостью посылать неудобно. Беги.
– Побегу. Пусть только твоя гостейка за чайником посмотрит. Он на примусе…
И вот уже на столе в бедненькой комнатке Судакова и чай с конфетами, и токайское вино, и булка с колбасой – всё, что принесла тетя Маша. Валя отдышалась от неожиданных переживаний, расцвела, появилась смешинка на её красивом лице и весёлый блеск в глазах.
– На, возьми свою пушку и спрячь подальше, – сказала она, достав из валенка браунинг. – И никогда, никогда не дури. Безвыходных положений не бывает. Безвыходна только смерть. А она не выход из положения. Тебе нужен отдых и настоящий семейный уют, а не эта не то берлога, не то карцер… Один вид из окна у тебя сплошное уныние наводит. Погляди: ящики, бочки из-под селедок, чьи-то разбросанные дрова, две козы подбирают остатки сена. Ну и видок!..
– А мне наплевать! Да и ты отвернись, не смотри, если тебе не нравится мой подоконный пейзаж. Садись-ка к столу, прошу. Чем богат, тем и рад…
Рюмок не было. Пили «Токай» из двух чайных чашек, чокаясь за встречу, за всё хорошее на свете, за своих друзей, которые одни доучиваются в ленинградских вузах, другие разъехались по разным городам, получив назначение на работу.
– Наши череповецкие больше старались попасть в технические вузы и в кораблестроительный. Вот и я нынче закончу, обязательно закончу на конструктора, – с чувством немалой гордости, но без бахвальства поведала Валя Судакову. – А дальше: или в Ленинграде оставят, или в Николаев, на юг, или в Архангельск, туда, где есть судостроение… Эх, Ванюшка, тебе бы тоже надо идти в технический или строительный вуз, перспективы-то какие! Индустриализация страны. Понимать надо. Какой простор, какой размах работы будет нашему брату…
– Будет. Знаю, будет. И сам часто задумывался над этим. Споткнулся вот тут на днях. Физически споткнулся – ногу расшиб. Трое суток лежал в больнице. Не поправился… Морально споткнулся – видишь, до чего дошел!.. – Судаков вырвал из тетради недописанные страницы и с ожесточением стал рвать их в мелкие клочья. Открыл форточку, выбросил на улицу бумажные обрывки. В комнате стало свежей. Вздохнув всей грудью, он спросил Валю:
– И откуда ты, чертовка, взялась, мой ангел-хранитель?.. Просто наваждение какое-то.
– Я ещё вчера заходила. И не с неба свалилась. У нас производственная практика. Приехала на три недели в Череповец, в мастерские, к навигации пароходы там ремонтируют. Ну, и нас туда человек десять… – ответила Валя.
– А сюда-то зачем?
– Подожди. Скажу. Не торопись, дружище. Ты хочешь услышать, что ради тебя приехала. Захотела навестить, вспомнить нашу милую, незабываемую дружбу и возобновить её?..
– Хотя бы и так…
– Ну, пусть так. Не возражаю. И знай, что я тебя, Ванюшка, помню и не забуду… Есть друзья, были, будут, а ты у меня – первый, незабываемый… Да, я думала о встрече с тобой. Конечно, не о такой. У тебя всё уладится, и этот глупейший эпизод забудется. Я об этом никому не пикну. Зачем?.. Да, а ещё я сюда на суточки в Вологду заглянула к Чубаковым. К Тоньке. Ведь они и живут-то как раз в одном с тобой доме. Я у них там этажом ниже и ночевала. Там мое пальтишко и чемоданчик оставлены. Прибежала сюда пораньше, чтоб тебя застать. И пожалуйте, вот застала картинку. Нечего сказать! Тонька Чубакова поступила в пединститут. Для чего? Шла бы, дуреха, в строительный или архитектурный…
– Легко оказать! В строительный! – удивился Судаков. Хуже Тоньки Чубаковой по математике и физике никто в Череповце не учился. Едва ли эта безбровая деваха знает и сейчас четыре действия арифметики. Зато стихами Ахматовой и Гумилева переполнены все её тетради. Нет. Ей самый раз учительницей быть.
– И мне она так же сказала, что с предметами точных наук не в ладу. А нам хотелось её перетянуть в Ленинград. Ее ухажер Серега Чернов, помнишь, в холодильном институте доучивается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
– Иван Корнеевич, а вам есть сюрприз! – остановила его в дверях одна из соседок, молодая и задорная женщина, жена одного ответработника.
– Какой сюрприз? Мне сейчас не до того…
– А вот угадайте!
– Вот еще, гадать! У меня и так гадко на душе. Гадайте сами.
Соседка не стала интриговать его дальше, сказала:
– Вчера вечером тебя спрашивала одна девушка. Из Череповца. Какая-то Передникова. Она ночевала внизу у Миши Чубакова. Поди-ка, и сейчас она там. Сходи. Девка-то первейший сорт! И так сожалела, что не застала тебя, ажио нам её жаль стало. Чубаков-то череповецкий. Так она по знакомству у него остановилась.
– Ради бога! Бабы, товарищи женщины, я запрусь, не говорите ей, что я здесь… – взмолился Судаков. – Вид-то у меня какой!.. Нельзя ко мне. Потом… Потом…
– Да что потом? – засмеялась тут одинокая старушка, занимавшая угол в кухне. – Я её пропустила. И пока ты тут начищался, та девушка вошла и твои палаты разглядывает. Иди, Ванюша, приласкай её…
– Ох! Чёрт бы вас побрал! – вырвалось у Судакова почти с воплем. – А, впрочем, всё равно…
С минуту постоял, причесал волосы и резко дёрнул дверь. Валя Передникова, закусив до боли губы, стояла посреди комнаты. Она была обута в валенки. Тонкое платье из голубого ситца обтягивало стройную фигуру. Волосы – кудряшками, ямочки на побледневших щеках, широко раскрытые, изумленные глаза… В руке свернутая трубочкой тетрадь. Она из любопытства уже успела прочесть начатое Судаковым письмо к отцу. И сразу почувствовала что-то неладное, страшное, требующее вмешательства. Плоский холодный бельгийский браунинг она опустила в валенок за голенище.
– Здравствуй, Валя, – сухо, стараясь улыбнуться, поздоровался Судаков. И остановился, глядя в недоумении на стол, с которого исчез револьвер, и на крепко сжатую в руках Вали тетрадь.
– Здравствуй, Ваня… – голосом твёрдым сказала она. – Здравствуй, дурррак!.. – И ударила его по голове свёрнутой тетрадью. Удар был не очень сильный, но своевременный и вразумительный. – Что бы там ни было. Я не знаю. А дурак!.. – повторила она и со слезами склонилась лицом на его грудь. – Как ты похудел! И как ты свихнулся!.. Да разве можно? Садись и рассказывай. Не быть этому! Не быть… Не уйду. Не отступлюсь. Не быть!.. – Она мужественно, строго и прямо, глядела ему в глаза, в тусклые, усталые, совсем не те, какие были у Ванюшки Судакова в Череповецком техникуме.
Через несколько минут Иван стучал кулаком в стенку и кричал, не выходя на кухню:
– Тетя Маша! Зайди сюда!..
Тетя Маша – кухонная жиличка – рада стараться. Улыбаясь по-старушечьи заискивающе-ласково и снисходительно, спросила:
– Чего надо, Ванюша?
– А вот тебе деньги, добеги до магазина: принеси бутылку «Токая», колбасы полкило, булку, немножко конфет. Сдача, что останется, вся твоя. Я не могу. У меня очень больная нога… Гостью посылать неудобно. Беги.
– Побегу. Пусть только твоя гостейка за чайником посмотрит. Он на примусе…
И вот уже на столе в бедненькой комнатке Судакова и чай с конфетами, и токайское вино, и булка с колбасой – всё, что принесла тетя Маша. Валя отдышалась от неожиданных переживаний, расцвела, появилась смешинка на её красивом лице и весёлый блеск в глазах.
– На, возьми свою пушку и спрячь подальше, – сказала она, достав из валенка браунинг. – И никогда, никогда не дури. Безвыходных положений не бывает. Безвыходна только смерть. А она не выход из положения. Тебе нужен отдых и настоящий семейный уют, а не эта не то берлога, не то карцер… Один вид из окна у тебя сплошное уныние наводит. Погляди: ящики, бочки из-под селедок, чьи-то разбросанные дрова, две козы подбирают остатки сена. Ну и видок!..
– А мне наплевать! Да и ты отвернись, не смотри, если тебе не нравится мой подоконный пейзаж. Садись-ка к столу, прошу. Чем богат, тем и рад…
Рюмок не было. Пили «Токай» из двух чайных чашек, чокаясь за встречу, за всё хорошее на свете, за своих друзей, которые одни доучиваются в ленинградских вузах, другие разъехались по разным городам, получив назначение на работу.
– Наши череповецкие больше старались попасть в технические вузы и в кораблестроительный. Вот и я нынче закончу, обязательно закончу на конструктора, – с чувством немалой гордости, но без бахвальства поведала Валя Судакову. – А дальше: или в Ленинграде оставят, или в Николаев, на юг, или в Архангельск, туда, где есть судостроение… Эх, Ванюшка, тебе бы тоже надо идти в технический или строительный вуз, перспективы-то какие! Индустриализация страны. Понимать надо. Какой простор, какой размах работы будет нашему брату…
– Будет. Знаю, будет. И сам часто задумывался над этим. Споткнулся вот тут на днях. Физически споткнулся – ногу расшиб. Трое суток лежал в больнице. Не поправился… Морально споткнулся – видишь, до чего дошел!.. – Судаков вырвал из тетради недописанные страницы и с ожесточением стал рвать их в мелкие клочья. Открыл форточку, выбросил на улицу бумажные обрывки. В комнате стало свежей. Вздохнув всей грудью, он спросил Валю:
– И откуда ты, чертовка, взялась, мой ангел-хранитель?.. Просто наваждение какое-то.
– Я ещё вчера заходила. И не с неба свалилась. У нас производственная практика. Приехала на три недели в Череповец, в мастерские, к навигации пароходы там ремонтируют. Ну, и нас туда человек десять… – ответила Валя.
– А сюда-то зачем?
– Подожди. Скажу. Не торопись, дружище. Ты хочешь услышать, что ради тебя приехала. Захотела навестить, вспомнить нашу милую, незабываемую дружбу и возобновить её?..
– Хотя бы и так…
– Ну, пусть так. Не возражаю. И знай, что я тебя, Ванюшка, помню и не забуду… Есть друзья, были, будут, а ты у меня – первый, незабываемый… Да, я думала о встрече с тобой. Конечно, не о такой. У тебя всё уладится, и этот глупейший эпизод забудется. Я об этом никому не пикну. Зачем?.. Да, а ещё я сюда на суточки в Вологду заглянула к Чубаковым. К Тоньке. Ведь они и живут-то как раз в одном с тобой доме. Я у них там этажом ниже и ночевала. Там мое пальтишко и чемоданчик оставлены. Прибежала сюда пораньше, чтоб тебя застать. И пожалуйте, вот застала картинку. Нечего сказать! Тонька Чубакова поступила в пединститут. Для чего? Шла бы, дуреха, в строительный или архитектурный…
– Легко оказать! В строительный! – удивился Судаков. Хуже Тоньки Чубаковой по математике и физике никто в Череповце не учился. Едва ли эта безбровая деваха знает и сейчас четыре действия арифметики. Зато стихами Ахматовой и Гумилева переполнены все её тетради. Нет. Ей самый раз учительницей быть.
– И мне она так же сказала, что с предметами точных наук не в ладу. А нам хотелось её перетянуть в Ленинград. Ее ухажер Серега Чернов, помнишь, в холодильном институте доучивается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81