В армиях в той и другой поднатолкался… Знаю, знаю… Реки кровавые от войн и революций. А вот когда присоединимся окончательно к большинству, то есть все умрём, тогда и узнаем затишье… Давно известно, хоть попы и поют «друг друга обымем…» Но объятия-то такие получаются, что кто-то кого-то душит. Полное согласие бывает только на кладбище!..
– Силён! – не вытерпел и воскликнул Коснырев. – Силён!..
Судаков встал с постели, придвинулся к Охрименке.
– Дай, Охрименко, вашего украинского тютюна. Расстроен я что-то и не спится.
– На. Верти-крути. Крепкий. По-вашему – самосад…
Судаков, приняв из его руки кисет, почувствовал в нем что-то тяжёлое. Засунул руку и вместе с щепоткой табаку вытащил георгиевский крест, чистенький, без ленты.
– Ого! Охрименко! – И бережно держа перед собой крест, осмотрел его с обеих сторон. Третья степень. Значит, это не единственный был у есаула.
Судаков спросил:
– За что такая награда?
– Грешен, да не всякому владыке каюсь! – ответил коротко Охрименко и добавил: – Простите, моя это память. Берегу.
Быков и Коснырев испуганно переглянулись. Черт бы побрал этого Судакова. По молодости-глупости готов в одной избе рядком с царским генералом спать. Кто его знает, что это за фрукт – рыжая борода!.. Кулак! И этого немало…
– Ковырните поглубже, там в кишени, то бишь в табачнице, ещё что найдёте…
Судаков снова засунул руку в кисет и достал орден Красного Знамени.
– Н-да!.. – изумился Судаков. – А это?..
Охрименко взял из его рук орден, прижал к груди, поцеловал и, завернув в носовой платок, спрятал в карман штанов.
– А это, – ответил он, – сами догадывайтесь, ничего не скажу… Будет время – правда восторжествует. Нацеплю его на грудь, как получу освобождение от переселения. Поеду на Украину, приверну в ваше ГПУ и скажу: «Вот, товарищ (а не гражданин) начальник Судаков, я поехал по справедливости в свою станицу. И дай мне бог мудрость царя Соломона, кротость царя Давида, дабы не применить мою самсоновскую силу к обидчикам моим… Я всё, всё отдавал. Возьмите!.. Только оставьте у себя в колхозе… Горы сворочу». И слушать не хотели. – На север!.. И, каюк!..
Охрименко лёг. Отвернулся. Судаков заметил, как его могутные плечи слегка вздрагивали от рыданий. До сна ли тут? Быков погасил лампу. Иначе не уснёшь. Спал ли Судаков, он и сам того не знает. Что-то вроде бы кошмарное снилось, но и слышался каждый шорох в избе сельского исполнителя. За полночь прокричал где-то первый петух, с ним, строго и правильно чередуясь, перекликнулось несколько собратьев. Судаков тихонько встал, надел шинель и, пользуясь карманным фонариком, отправился вдоль села к общественным зданиям посмотреть, как почивают спецпереселенцы. И что за чудеса?! Что за наваждение?! Не сразу догадавшись и поняв, в чем дело, Судаков даже испугался: в здании школы – ни души, в магазее – тоже, на маслодельном заводе – пусто. Только специфический запах, запах людской тесноты напоминал, что тут еще недавно было полно народа.
В конце села бродили двое сторожевых с дробовиками.
– Кого ищете, товарищ начальник? – спросил один из мужиков.
– Куркулей ищу.
– Ха! – засмеялся освещенный фонариком мужик, поправляя на плече тульскую дробовку. – Они все, товарищ начальник, по избам разведены. Население сжалилось, в теплынь пустило. Там отдохнут божески. Всё спокойно. Кони на месте, возы тоже. Беглых нет. Мы, пожалуй, уйдем. Никаких происшествиев не предвидится…
Наутро спецпереселенцы подкармливались пшенной и гречневой кашей, сваренной из «походного» запаса, что имелся в достатке в их обозе. Киргизы, купив у единоличников двух захудалых лошадей, прирезали их. Но вот беда: никто в Оларёве из местных жителей в жизни не ел конину, и никто из них не дал ни единого горшка киргизам «запоганить» лошадиным варевом. Сам предсельсовета вмешался в это дело и дозволил варить конину в банях, сразу в четырёх больших чугунных котлах, в которых обычно согревали по субботам воду. Так или иначе, все были сыты, а главное – выспались и теперь могли идти дальше.
– Орудуй, Охрименко, выстраивай людей.
– Есть, выстраивать! – отозвался бывший есаул на приказание Судакова.
Когда колонна построилась вдоль села, Судаков, подтянутый, с ремнями крест-накрест, прошёл вдоль строя и встал посредине, решив сделать предупреждение:
– Граждане! Предупреждаю. Впредь ночевать только в отведенных местах. Сегодня вы нарушили порядок. А всякие нарушения могут вызвать неприятности. Имейте это в виду. Своевольничать не-позво-ли-тельно!.. На первый раз предупреждаю. И если не было принято мер строгости, то только потому, что местное население оказалось жалостливым к вам и гостеприимным. Охрименко, ты что-то хотел сказать?
– Я, да, хотел словцо к этой бражке молвить… Хлопцы!.. Громодяна, видайте, що як скорийше добэрэмся до миста, то нам же гарно будэ. А ми брэдэм, як ленивые волы в упряжке цоб-цобе. Не гоже так!.. Потрибно шагать швидко, солдатским шагом. Шлях до уездного Кадникова-города добрый, не вязкий.
Желая подчеркнуть свою есаульскую военную грамотность и показать себя сведущим в вопросах военной шагистики, Охрименко не преминул заметить, что при государе-императоре солдаты делали по семьдесят пять аршинных шагов в минуту, а скорым шагом – то и все сто двадцать.
– А вы, хлопцы, шагаете, будто жинки на сносях. Гоже ли так?
Из колонны вырвался голос:
– Пан есаул Охрименко, тоби то просто в санях шагать…
– Шалюпа! Нэ пэрэчь! Комендант и гражданин начальник, нас сопровождающий, знает, кого брать себе в помощники. Гражданин начальник, дозвольте вести?
– Ведите, – сказал Судаков и пошел к саням.
– Колонна! Слухай мою команду. На пр-рав-в-во!.. Прямо, за конным милиционером, шагом ар-рш!..
Всё население Оларёва, хоть и не первый раз видело спецпереселенцев, высыпало от мала до велика на улицу. И были всякие суждения и разговоры.
– У нас пустых мест много, обживутся…
– Страдать идут…
– Не страдать, а трудиться. Вот бы так-то и наших кой-кого пощипать не грех.
– Доберутся и до наших…
– А здешних кулаков, говорят, на юг будут высылать.
– Этого не хватало! Они там растолстеют…
– А где у нас кулаки? Осталась одна середняцкая верхушка да твёрдозаданцы. Обложили их дополнительными налогами, а они со своим «твёрдым заданием» часто и справиться не могут. Кулаки настоящие – те уже смылись, ищи их, где пристроились.
– Найдём, – сказал сельский исполнитель, сверкая начищенной медной бляхой, прицепленной верёвочкой к пуговице. – Найдём. Всех кожевников, маслозаводчиков, закупщиков, торгашей – всех найдём!.. А куда высылать, власть подскажет…
…Дальний путь в тотемские леса шёл через Кадников и Большую Мургу, через Корбангу и Биряково, и где-то суживаясь, терялся за далекой почтовой станцией Фоминской, сворачивая в верховья лесных речушек, замаскированных толстым снежным завалом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
– Силён! – не вытерпел и воскликнул Коснырев. – Силён!..
Судаков встал с постели, придвинулся к Охрименке.
– Дай, Охрименко, вашего украинского тютюна. Расстроен я что-то и не спится.
– На. Верти-крути. Крепкий. По-вашему – самосад…
Судаков, приняв из его руки кисет, почувствовал в нем что-то тяжёлое. Засунул руку и вместе с щепоткой табаку вытащил георгиевский крест, чистенький, без ленты.
– Ого! Охрименко! – И бережно держа перед собой крест, осмотрел его с обеих сторон. Третья степень. Значит, это не единственный был у есаула.
Судаков спросил:
– За что такая награда?
– Грешен, да не всякому владыке каюсь! – ответил коротко Охрименко и добавил: – Простите, моя это память. Берегу.
Быков и Коснырев испуганно переглянулись. Черт бы побрал этого Судакова. По молодости-глупости готов в одной избе рядком с царским генералом спать. Кто его знает, что это за фрукт – рыжая борода!.. Кулак! И этого немало…
– Ковырните поглубже, там в кишени, то бишь в табачнице, ещё что найдёте…
Судаков снова засунул руку в кисет и достал орден Красного Знамени.
– Н-да!.. – изумился Судаков. – А это?..
Охрименко взял из его рук орден, прижал к груди, поцеловал и, завернув в носовой платок, спрятал в карман штанов.
– А это, – ответил он, – сами догадывайтесь, ничего не скажу… Будет время – правда восторжествует. Нацеплю его на грудь, как получу освобождение от переселения. Поеду на Украину, приверну в ваше ГПУ и скажу: «Вот, товарищ (а не гражданин) начальник Судаков, я поехал по справедливости в свою станицу. И дай мне бог мудрость царя Соломона, кротость царя Давида, дабы не применить мою самсоновскую силу к обидчикам моим… Я всё, всё отдавал. Возьмите!.. Только оставьте у себя в колхозе… Горы сворочу». И слушать не хотели. – На север!.. И, каюк!..
Охрименко лёг. Отвернулся. Судаков заметил, как его могутные плечи слегка вздрагивали от рыданий. До сна ли тут? Быков погасил лампу. Иначе не уснёшь. Спал ли Судаков, он и сам того не знает. Что-то вроде бы кошмарное снилось, но и слышался каждый шорох в избе сельского исполнителя. За полночь прокричал где-то первый петух, с ним, строго и правильно чередуясь, перекликнулось несколько собратьев. Судаков тихонько встал, надел шинель и, пользуясь карманным фонариком, отправился вдоль села к общественным зданиям посмотреть, как почивают спецпереселенцы. И что за чудеса?! Что за наваждение?! Не сразу догадавшись и поняв, в чем дело, Судаков даже испугался: в здании школы – ни души, в магазее – тоже, на маслодельном заводе – пусто. Только специфический запах, запах людской тесноты напоминал, что тут еще недавно было полно народа.
В конце села бродили двое сторожевых с дробовиками.
– Кого ищете, товарищ начальник? – спросил один из мужиков.
– Куркулей ищу.
– Ха! – засмеялся освещенный фонариком мужик, поправляя на плече тульскую дробовку. – Они все, товарищ начальник, по избам разведены. Население сжалилось, в теплынь пустило. Там отдохнут божески. Всё спокойно. Кони на месте, возы тоже. Беглых нет. Мы, пожалуй, уйдем. Никаких происшествиев не предвидится…
Наутро спецпереселенцы подкармливались пшенной и гречневой кашей, сваренной из «походного» запаса, что имелся в достатке в их обозе. Киргизы, купив у единоличников двух захудалых лошадей, прирезали их. Но вот беда: никто в Оларёве из местных жителей в жизни не ел конину, и никто из них не дал ни единого горшка киргизам «запоганить» лошадиным варевом. Сам предсельсовета вмешался в это дело и дозволил варить конину в банях, сразу в четырёх больших чугунных котлах, в которых обычно согревали по субботам воду. Так или иначе, все были сыты, а главное – выспались и теперь могли идти дальше.
– Орудуй, Охрименко, выстраивай людей.
– Есть, выстраивать! – отозвался бывший есаул на приказание Судакова.
Когда колонна построилась вдоль села, Судаков, подтянутый, с ремнями крест-накрест, прошёл вдоль строя и встал посредине, решив сделать предупреждение:
– Граждане! Предупреждаю. Впредь ночевать только в отведенных местах. Сегодня вы нарушили порядок. А всякие нарушения могут вызвать неприятности. Имейте это в виду. Своевольничать не-позво-ли-тельно!.. На первый раз предупреждаю. И если не было принято мер строгости, то только потому, что местное население оказалось жалостливым к вам и гостеприимным. Охрименко, ты что-то хотел сказать?
– Я, да, хотел словцо к этой бражке молвить… Хлопцы!.. Громодяна, видайте, що як скорийше добэрэмся до миста, то нам же гарно будэ. А ми брэдэм, як ленивые волы в упряжке цоб-цобе. Не гоже так!.. Потрибно шагать швидко, солдатским шагом. Шлях до уездного Кадникова-города добрый, не вязкий.
Желая подчеркнуть свою есаульскую военную грамотность и показать себя сведущим в вопросах военной шагистики, Охрименко не преминул заметить, что при государе-императоре солдаты делали по семьдесят пять аршинных шагов в минуту, а скорым шагом – то и все сто двадцать.
– А вы, хлопцы, шагаете, будто жинки на сносях. Гоже ли так?
Из колонны вырвался голос:
– Пан есаул Охрименко, тоби то просто в санях шагать…
– Шалюпа! Нэ пэрэчь! Комендант и гражданин начальник, нас сопровождающий, знает, кого брать себе в помощники. Гражданин начальник, дозвольте вести?
– Ведите, – сказал Судаков и пошел к саням.
– Колонна! Слухай мою команду. На пр-рав-в-во!.. Прямо, за конным милиционером, шагом ар-рш!..
Всё население Оларёва, хоть и не первый раз видело спецпереселенцев, высыпало от мала до велика на улицу. И были всякие суждения и разговоры.
– У нас пустых мест много, обживутся…
– Страдать идут…
– Не страдать, а трудиться. Вот бы так-то и наших кой-кого пощипать не грех.
– Доберутся и до наших…
– А здешних кулаков, говорят, на юг будут высылать.
– Этого не хватало! Они там растолстеют…
– А где у нас кулаки? Осталась одна середняцкая верхушка да твёрдозаданцы. Обложили их дополнительными налогами, а они со своим «твёрдым заданием» часто и справиться не могут. Кулаки настоящие – те уже смылись, ищи их, где пристроились.
– Найдём, – сказал сельский исполнитель, сверкая начищенной медной бляхой, прицепленной верёвочкой к пуговице. – Найдём. Всех кожевников, маслозаводчиков, закупщиков, торгашей – всех найдём!.. А куда высылать, власть подскажет…
…Дальний путь в тотемские леса шёл через Кадников и Большую Мургу, через Корбангу и Биряково, и где-то суживаясь, терялся за далекой почтовой станцией Фоминской, сворачивая в верховья лесных речушек, замаскированных толстым снежным завалом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81