– Прошу завтракать. Горячая картошка с рыжиками, и опять же чай и даже с мёдом…
– Спасибо. У вас хорошая библиотечка… Пришлось мне из-за неё сон укоротить.
– Да тут ещё не вся. Более ста книг на руках у читателей. Просят, не откажешь… Вставайте, пока картошка не остыла.
* * *
В эти дни началась оттепель. Снег слизнуло. Дороги-первопутки нарушились. Снова по грязным просёлкам потянулись скрипучие телеги. Из колхоза «Новое» в Шуйское тронулся «красный обоз» – пятьдесят подвод с первой порцией хлебозаготовок. На передней подводе к раскрашенной дуге прибит красный флажок.
Провожая обоз, инструктор Рогозин выступил с речью: заклеймим позором мировую гидру контрреволюции, прославим деятельность Третьего Интернационала, пожелаем обозу счастливого пути в социализм.
Потом мы выходили в поле посмотреть вспашку под зябь и как выглядят озимые посевы. Все оказалось хорошо, отлично. И посевы без огрехов, и вспашка завершена полностью. Изгороди вокруг полей не нарушены.
И в этом колхозе мы провели собрание. Состоялся разговор о выявлении враждебных элементов в колхозе. И вот какие слышались высказывания:
Юзгин – кандидат в члены партии: «Кулаков у нас нет, а может быть и есть, да мы их не примечаем. Ищите сами…»
Третьяков – председатель колхоза: «Кто имел в виду себя кулаком, тот давно смылся из села. А если нам затронуть середняков, работающих в колхозе, нам без них не справиться…»
Блинов Семён – бедняк: «Обопрись на бедноту – управимся… Ты вот пощупай, сколько дел общественных я ворочу-кручу. (Пригибая сухие пальцы, считает). Я член сельсовета, я начальник пожарной дружины, я в осодмиле, я в секции рабоче-крестьянской инспекции. Значит, есть во мне огонь и порох. А ты, Третьяков, мне не доверяешь в колхозе ответственного дела. Приставил сторожем меня к колхозному амбару – и всё. А я бы и в правлении, и в ревкомиссии мог, а ты туда тянешь зажиточных родственников. Ты боишься свежей бедняцкой струи, вот что!.. Ты не бойся, а верь в честность и силу нашу. В колхозе не должно быть расслоения и деления. Все, как перед богом, равны!..»
Рогозин: «Просим насчёт бога не употреблять упоминаний. До Маркса доказано и Марксом подтверждено: религия – опиум…»
Блинов: «Прошу не осуждать за мою речь. А то что опиум – верно, но не страшно».
Москвина Анна – беднячка: «Что ни говорите, мужики, а Быкова Ваньку я выгнала бы из колхоза. Груб. Баб до слёз доводит. При царе в поручиках служил. Тоже бы надо и Решетова исключить из колхоза: церковному старосте не место в колхозе, да ещё в ревкомиссии. Складно придумано: ревизор!.. В прошлом торгаш-спекулянт, укрыватель своих доходов. А баба евонная всё время антисоветскую околесицу болтает. Гоните! И я согласна с Семёном: опирайтесь на бедноту. Будет толк! Дайте нам чувство, что мы в колхозе тоже хозяева. Мы хотим, чтобы и у нас были крылья, а они вырастают только от летания…»
Решетов – предсельпо: «Я за брата ручаюсь. И поруку дам. Он не подведёт колхоз…»
Долго говорил-плел Решетов, пока не одернул его Фёдор Патралов, который, как бы между прочим, сказал:
– Хоть и предсельпо, а «оратель» ты никудышный. Тошно слушать, когда братца славишь. Молчал бы лучше. Сиди и языка не показывай, будто тебя и нет. От твоих трескучих слов, как от сырых дров – ни жару, ни пару… А то мы начнём про тебя и брата твоего такое говорить, что, как ошпаренный, выскочишь…
Решетов после такого предупреждения сел и не пикнул.
Калабухова Клавдия: «Я согласна с Москвиной, но почему она ничего не сказала про Настю Рогулину? Она – жена спекулянта, сбежавшего чёрт знает куда. А что эта Настя для колхоза представляет? Пустое место, и того хуже! Бывало, травит колхозное поле скотине, а говорит: „Это не наше, колхозное – жалеть нечего“. Мы ей говорим: „Настя, почему твой сын в колхозе ничего не делает, да и сама ты не гору своротила?“ А она на это отвечает: „А вы, бабоньки, сидели бы дома да плели кружева – скорей бы колхоз развалился…“ Вот кто нас подгрызает. Предлагаю Настю проучить или исключить…»
Упадышев – комсомолец-колхозник: «Я скажу о сознательности. Мне скажут: яйца курицу не учат. Верно, не учат. А я одного из наших соседей, не назову фамилию, поучу. Я в правлении иногда сижу, помогаю председателю кое-что подсчитывать. Расходы у колхоза на строительство дворов, на сельхозмашины большие. Денег не хватает. А тут приходит один гражданин, член колхоза, пусть он не беспокоится, фамилию его не скажу, он и сам поймёт, о ком говорю… Подает он мне заявление и просит передать Третьякову. А в заявлении написано: „Нужда меня заедает, костлявая рука голода подкрадывается к моей шее… И так далее. Прошу выручить из беды, дать мне авансом сорок рублей в счёт будущей отработки…“ Подавая это заявление, колхозник выронил из кармана бумажку-записку. Я поднял и развернул, прочёл – спрятал себе в карман. А сейчас я её вам опубликую. Записка написана рукой того самого просителя-заявителя:
„Для памяти. Под печкой в медном котелке на первое октября накоплено чистого серебра мелочью 360 руб. 80 коп., взято из котелка второго числа три рубля“. (На собрании, как пишется в газетах, шум, смех, возгласы: „Да кто это такой?!). Не скажу, граждане, кто. Но вас спрошу, что это? Сознательность? Нет! Это жадность частного лица, а оно, лицо это, в колхозе!.. И не только жадность. Может ли такой колхозник верить в колхоз, если он не верит в бумажные советские червонцы, а зажимает звонкую монету?.. Так вот я и говорю, если это серебро из медного котелка не будет снесено в Шуйское, в райбанк, в обмен на бумажные деньги, я на Василия Кириллова настрочу заявление куда следует, как на подрывателя финансовой системы советского государства…“»
Евсеев (слывёт в колхозе, как подкулачник): «Граждане! Что мы слышим!? У Васьки Кирилёнка под печкой клад серебра! Вот так фунт!.. Да ты, жадюга, хоть бы себе полушубок новый да катанцы справил на эти деньги. Да ребятню свою приодел. Ну, хорошо, что серебро. А вдруг бы кредитки, да мыши бы поели твой капитал? Тогда – петля, не житьё!.. Ловко тебя Упадышев поддел… Дело частное, но душу выворотил. Полюбуйтесь: его „нужда заела“. Дай бог нам каждому такую „нужду“. Я хотел не об этом сказать… Я хотел и хочу, граждане, общее собрание, выразить вам от моего лица благодарность за то, что я пришел и в этот раз подвыпивший, а вы меня не выставили вон, как всегда. Теперь, пока тут преем пятый час, хмель из меня выскочил, и я вношу себе предложение никогда с кулаками и „верхушкой“ из одной бутылки не пить и их не слушать. Они на такое толкают, подбивают, что сидеть бы им за решёткой. А вы знаете: я и пью, и то, и се, а на работе в колхозе кто меня упрекнет?.. (Голоса: „Да, верно, ты работяга добрый, на всю силу… Мы за то тебя и не хулим…“) Я в колхоз верю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81