Сливы были мелкие и терпкие, но очень вкусные. Тресси все мечтала о сливовом пудинге, какой пекла мама, но у них, увы, не было ни муки, ни сахара. Горький Листок робко взяла из миски ярко-алый плод и поднесла к губам.
– Ты, конечно, ни словечка не понимаешь, – сказала Тресси, – но, знаешь, так приятно наконец оказаться в женском обществе. – Она потрогала ладонью огромный живот индианки. – Моя мама умерла родами. Совсем недавно.
Горький Листок безотчетно кивнула и принялась жевать, безропотно позволяя Тресси ощупывать ее живот.
– О-о, как он брыкается! – восхитилась девушка, покачав головой. – Должно быть, здоровенький. – Она выразительно помахала руками над животом. Там, в недрах материнской плоти созрела новая жизнь, и теперь ей не терпелось выбраться наружу.
Индианка потянулась к пламенно-рыжим волосам Тресси, сжала в ладони длинный локон и, разжав пальцы, лучезарно улыбнулась.
Тресси энергично закивала и тоже выразила жестами свое восхищение волосами гостьи. Беседа становилась оживленной, хотя обе не понимали ни слова на языке друг друга.
– Ты будешь рожать в первый раз, верно? И, бьюсь об заклад, перепугана до полусмерти. Вот что я думаю – надо бы тебе до родов остаться здесь, в хижине. Разве можно положиться в таком деле на этого верзилу с медвежьими ухватками? От него наверняка не будет никакого проку.
В ответ Горький Листок разулыбалась и что-то залепетала. Тресси захихикала, как девчонка, и индианка к ней присоединилась.
В эту минуту в хижину вошел Рид.
– Ну, девочки, я вижу, вы уже подружились. Знаешь что? У Доула есть кофе и сахар, и он готов поделиться с нами, если мы позволим им остаться здесь на несколько дней. Доул говорит, что за пять миль учуял нашу кроличью похлебку. У них уже три дня не было времени разводить костер.
– Рид, ей вот-вот рожать. Пусть побудет с нами, пока ребенок не появится на свет. Этот волосатый дикарь вряд ли сумеет как следует принять роды. Он попросту бросит ее на произвол судьбы, а она совсем еще дитя.
Рид коснулся пальцами разгоряченной щеки Тресси.
– Как скажешь, девочка, – пробормотал он и торопливо, словно ожегшись, отдернул руку. Откашлявшись, он продолжал: – Я поговорю с Доулом, и он наверняка согласится. Но, Тресси, запомни вот что: Горький Листок скорее всего захочет рожать так, как принято у женщин племени, и ты не должна ей мешать. Поняла?
Смущенная его близостью, она кивнула и невнятно проговорила:
– Я только помогу ей, чем сумею, вот и все. Рид ушел прочь, и ей стало так тоскливо – хоть плачь. С тех пор как Тресси выздоровела, он к ней и близко не подходил, всячески избегал долгих разговоров и случайных прикосновений. Она понятия не имела, что случилось, и старалась не задумываться над причиной такой холодности – иначе ее охватывала необъяснимая грусть, а следом неизбежно вспыхивал гнев. Да что проку злиться на такого упрямца?
Вечером, во время ужина Доул рассказал им странную, почти что сказочную историю. Она как-то объясняла, что свело вместе горного траппера и безмерно преданную ему индианку.
Он рассказал, как нашел Горький Листок в селении, совершенно вымершем от холеры.
– Те, кто удрал, спасаясь от заразы, как видно, сочли ее мертвой, да и не очень-то ошиблись. Когда я наткнулся на нее, она была в жару и едва дышала. Мне удалось ее вылечить, и вот теперь она ходит за мной, как собачонка. Думает, что я бог во плоти или что-то в этом роде.
Этот человек был совершенно невыносим, однако Тресси хорошо понимала индианку – что угодно лучше, чем смерть в одиночестве.
Истребив изрядное количество похлебки, Доул продолжил:
– Кабы только вы ее увидали там, в селении! Сородичи, прежде чем уйти, обрядили ее, как для погребального обряда – новые мокасины, ноги обернуты алой тканью, балахон из бизоньей кожи, весь утыканный иглами дикобраза!..
– Когда это было? Я имею в виду – как давно вы вместе? – спросил Рид, вытирая дно миски кусочком галеты.
– Да теперь уж больше года. Я сам провел венчание, так что живем мы не в грехе, а в законном браке. Одному в этих краях скитаться все время как-то не с руки. Свербит в одном месте, понимаешь? А такая женщина под рукой – сущая находка. Она, конечно, тихая, как мышка, и совсем безмозглая, зато молода, и есть за что подержаться, верно?
Тресси посмотрела на индианку – та ела, опустив глаза в миску, – и невольно содрогнулась, представив, как эта девочка стонет, придавленная похотливой тушей. Омерзительно! Тресси отвернулась – и перехватила пристальный взгляд Рида. Он поспешно отвернулся.
Затем мужчины принялись толковать о старательских лагерях и золотой лихорадке, охватившей, казалось, всю страну.
– Печальные там творятся дела, – объявил Доул, небрежно махнув лапищей в сторону двери, обращенной на запад. – Женщины, потерявшие мужей – те либо сбежали, либо умерли, – сидят в своих фургонах и плачут навзрыд. Иные, обезумев, баюкают мертвых детишек. Скот подыхает с голоду, привязанный к фургону, в котором вымерла вся семья. Чтобы облегчить груз на горных тропах, люди бросают на дороге свои пожитки, а потом остаются нагишом и без крошки съестного. Иные и вовсе ничего не берут с собой – все их помыслы только о золоте, которое ждет их в конце пути. Да что там говорить – многие и дороги-то не знают.
– А куда же смотрит правительство? – спросил Рид.
– А ты как думаешь?.. Властям на все наплевать. Могли бы хоть выслать солдат на горные тропы – пускай показывают дорогу да помогают отставшим… но куда там! Власти заняты этой чертовой войной. Впрочем, и раньше, когда началась золотая лихорадка в Калифорнии, дела обстояли не лучше, а ведь тогда и войны-то не было. Если хочешь знать мое мнение, наши власти – это куча навозных червей, и толку от них как от козла молока. Только кое-кто из местных богачей иногда помогает беднягам.
– А что слышно о войне? – спросил Рид.
– Слыхал я, что Ли разбил в пух и прах янки у Ченселлорвилля, но стоило ему это недешево. В том сражении отдал богу душу старина Джексон. Говорят, его по ошибке застрелили его же собственные солдаты. Было это еще весной, примерно в мае, а больше ничего не знаю. Давненько мне уже не доводилось слышать новостей.
Рид поджал губы, но ничего не сказал.
– И как только такой бравый молодой парень увернулся от военной лямки? – небрежным тоном осведомился Доул.
Тресси коротко, искоса глянула на него. Вряд ли Рид захочет отвечать. Да и в самом вопросе таилась немалая опасность. Девушка решила разрядить обстановку.
– Рид, – сказала она, – я хочу вымыть посуду после ужина. Принесешь воды?
Ее вмешательство явно обрадовало Рида, и, прежде чем отправиться к ручью, он бросил на Тресси благодарный взгляд. Доула он с собой не позвал.
После ужина Тресси предложила индианке занять единственную в хижине постель, и после долгого спора, который велся по большей части жестами, они решили, что женщины будут спать на постели, а мужчины на полу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
– Ты, конечно, ни словечка не понимаешь, – сказала Тресси, – но, знаешь, так приятно наконец оказаться в женском обществе. – Она потрогала ладонью огромный живот индианки. – Моя мама умерла родами. Совсем недавно.
Горький Листок безотчетно кивнула и принялась жевать, безропотно позволяя Тресси ощупывать ее живот.
– О-о, как он брыкается! – восхитилась девушка, покачав головой. – Должно быть, здоровенький. – Она выразительно помахала руками над животом. Там, в недрах материнской плоти созрела новая жизнь, и теперь ей не терпелось выбраться наружу.
Индианка потянулась к пламенно-рыжим волосам Тресси, сжала в ладони длинный локон и, разжав пальцы, лучезарно улыбнулась.
Тресси энергично закивала и тоже выразила жестами свое восхищение волосами гостьи. Беседа становилась оживленной, хотя обе не понимали ни слова на языке друг друга.
– Ты будешь рожать в первый раз, верно? И, бьюсь об заклад, перепугана до полусмерти. Вот что я думаю – надо бы тебе до родов остаться здесь, в хижине. Разве можно положиться в таком деле на этого верзилу с медвежьими ухватками? От него наверняка не будет никакого проку.
В ответ Горький Листок разулыбалась и что-то залепетала. Тресси захихикала, как девчонка, и индианка к ней присоединилась.
В эту минуту в хижину вошел Рид.
– Ну, девочки, я вижу, вы уже подружились. Знаешь что? У Доула есть кофе и сахар, и он готов поделиться с нами, если мы позволим им остаться здесь на несколько дней. Доул говорит, что за пять миль учуял нашу кроличью похлебку. У них уже три дня не было времени разводить костер.
– Рид, ей вот-вот рожать. Пусть побудет с нами, пока ребенок не появится на свет. Этот волосатый дикарь вряд ли сумеет как следует принять роды. Он попросту бросит ее на произвол судьбы, а она совсем еще дитя.
Рид коснулся пальцами разгоряченной щеки Тресси.
– Как скажешь, девочка, – пробормотал он и торопливо, словно ожегшись, отдернул руку. Откашлявшись, он продолжал: – Я поговорю с Доулом, и он наверняка согласится. Но, Тресси, запомни вот что: Горький Листок скорее всего захочет рожать так, как принято у женщин племени, и ты не должна ей мешать. Поняла?
Смущенная его близостью, она кивнула и невнятно проговорила:
– Я только помогу ей, чем сумею, вот и все. Рид ушел прочь, и ей стало так тоскливо – хоть плачь. С тех пор как Тресси выздоровела, он к ней и близко не подходил, всячески избегал долгих разговоров и случайных прикосновений. Она понятия не имела, что случилось, и старалась не задумываться над причиной такой холодности – иначе ее охватывала необъяснимая грусть, а следом неизбежно вспыхивал гнев. Да что проку злиться на такого упрямца?
Вечером, во время ужина Доул рассказал им странную, почти что сказочную историю. Она как-то объясняла, что свело вместе горного траппера и безмерно преданную ему индианку.
Он рассказал, как нашел Горький Листок в селении, совершенно вымершем от холеры.
– Те, кто удрал, спасаясь от заразы, как видно, сочли ее мертвой, да и не очень-то ошиблись. Когда я наткнулся на нее, она была в жару и едва дышала. Мне удалось ее вылечить, и вот теперь она ходит за мной, как собачонка. Думает, что я бог во плоти или что-то в этом роде.
Этот человек был совершенно невыносим, однако Тресси хорошо понимала индианку – что угодно лучше, чем смерть в одиночестве.
Истребив изрядное количество похлебки, Доул продолжил:
– Кабы только вы ее увидали там, в селении! Сородичи, прежде чем уйти, обрядили ее, как для погребального обряда – новые мокасины, ноги обернуты алой тканью, балахон из бизоньей кожи, весь утыканный иглами дикобраза!..
– Когда это было? Я имею в виду – как давно вы вместе? – спросил Рид, вытирая дно миски кусочком галеты.
– Да теперь уж больше года. Я сам провел венчание, так что живем мы не в грехе, а в законном браке. Одному в этих краях скитаться все время как-то не с руки. Свербит в одном месте, понимаешь? А такая женщина под рукой – сущая находка. Она, конечно, тихая, как мышка, и совсем безмозглая, зато молода, и есть за что подержаться, верно?
Тресси посмотрела на индианку – та ела, опустив глаза в миску, – и невольно содрогнулась, представив, как эта девочка стонет, придавленная похотливой тушей. Омерзительно! Тресси отвернулась – и перехватила пристальный взгляд Рида. Он поспешно отвернулся.
Затем мужчины принялись толковать о старательских лагерях и золотой лихорадке, охватившей, казалось, всю страну.
– Печальные там творятся дела, – объявил Доул, небрежно махнув лапищей в сторону двери, обращенной на запад. – Женщины, потерявшие мужей – те либо сбежали, либо умерли, – сидят в своих фургонах и плачут навзрыд. Иные, обезумев, баюкают мертвых детишек. Скот подыхает с голоду, привязанный к фургону, в котором вымерла вся семья. Чтобы облегчить груз на горных тропах, люди бросают на дороге свои пожитки, а потом остаются нагишом и без крошки съестного. Иные и вовсе ничего не берут с собой – все их помыслы только о золоте, которое ждет их в конце пути. Да что там говорить – многие и дороги-то не знают.
– А куда же смотрит правительство? – спросил Рид.
– А ты как думаешь?.. Властям на все наплевать. Могли бы хоть выслать солдат на горные тропы – пускай показывают дорогу да помогают отставшим… но куда там! Власти заняты этой чертовой войной. Впрочем, и раньше, когда началась золотая лихорадка в Калифорнии, дела обстояли не лучше, а ведь тогда и войны-то не было. Если хочешь знать мое мнение, наши власти – это куча навозных червей, и толку от них как от козла молока. Только кое-кто из местных богачей иногда помогает беднягам.
– А что слышно о войне? – спросил Рид.
– Слыхал я, что Ли разбил в пух и прах янки у Ченселлорвилля, но стоило ему это недешево. В том сражении отдал богу душу старина Джексон. Говорят, его по ошибке застрелили его же собственные солдаты. Было это еще весной, примерно в мае, а больше ничего не знаю. Давненько мне уже не доводилось слышать новостей.
Рид поджал губы, но ничего не сказал.
– И как только такой бравый молодой парень увернулся от военной лямки? – небрежным тоном осведомился Доул.
Тресси коротко, искоса глянула на него. Вряд ли Рид захочет отвечать. Да и в самом вопросе таилась немалая опасность. Девушка решила разрядить обстановку.
– Рид, – сказала она, – я хочу вымыть посуду после ужина. Принесешь воды?
Ее вмешательство явно обрадовало Рида, и, прежде чем отправиться к ручью, он бросил на Тресси благодарный взгляд. Доула он с собой не позвал.
После ужина Тресси предложила индианке занять единственную в хижине постель, и после долгого спора, который велся по большей части жестами, они решили, что женщины будут спать на постели, а мужчины на полу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86