Он мыслит. Создает ли он двойственность, если он полностью сходится с «тем, что есть»?
Я никогда не думаю, глядя, например, на дерево. Когда я смотрю на вас, не существует разделения между «мной» и «вами». Мы пользуемся словами в лингвистических и коммуникативных целях; каким-то образом слова «я» и «вы» не имеют во мне корней. Итак, когда и где возникает мыслитель, отделенный от мысли? Ум остается в «том, что есть». Он остается с болью; у него нет отрицательного мышления об отсутствии боли. Есть чувство страдания. Оно и будет «тем, что есть». Нет ощущения желания выйти из него. А когда возникает двойственность? Она возникает, когда ум говорит: «Я должен избавиться от боли. Мне известно состояние отсутствия боли, и я хочу пребывать в этом состоянии». (Пауза. ) Допустим, вы — мужчина, а я — женщина. Это биологический факт. Но существует ли психологическая двойственность? Существует ли некое состояние, двойственное в своей основе, или двойственность имеется только тогда, когда ум уходит от «того, что есть»?
Например, возникает факт страдания: мой сын умер. Я не бегу от этого факта. Где же здесь двойственность? Двойственность появляется только тогда, когда я говорю, что потерял своего помощника, своего сына. Разве это не так?
Я чувствую боль — физическую или психологическую; в переживание были включены все виды горестей. Какое-то движение от нее есть двойственность. Мыслитель — это движение в сторону. Мыслитель говорит: «Этого не должно быть». И он же утверждает, что двойственности быть не должно.
Сначала установите, что движение в сторону от «того, что есть» представляет собой движение мыслителя, который приносит с собой двойственность. Если мы наблюдаем факт боли, почему в нашем наблюдении должен существовать мыслитель? Он появляется только тогда, когда есть движение вперед или назад, когда возникает мысль о том, что вчера я не испытывал боли, и в этой мысли заключается двойственность. Способен ли ум остаться с болью без движения в сторону от нее, которое вводит мыслителя?
Ум спрашивает себя, как появляется двойственное отношение к жизни? Дело не в том, чтобы искать объяснения, как выйти за ее пределы. Вчера я испытал удовольствие. Оно закончилось. (Пауза. ) Разве это не так? Разве это не так же просто?
П.: Совсем не просто.
Кришнамурти: А по-моему, просто. Видите ли, здесь подразумевается наблюдение без сравнения. Сравнение двойственно, измерение двойственно. Сегодня есть боль — и есть сравнение с ее отсутствием завтра. Но налицо только один факт: боль, которую испытывает ум. Больше ничего нет. Зачем мы все усложняем? Зачем строим вокруг этого огромные философские системы? Не упускаем ли мы при этом чего-то? Именно того обстоятельства, что ум не знает, как ему поступать, а потому бежит от факта и вносит в ситуацию двойственность? Если бы он знал, что делать, стал бы он порождать двойственность? Разве «что делать?» само по себе является двойственным процессом? Понятно ли вам? Посмотрим еще раз. Существует боль — физическая или психологическая. Когда ум не знает, что ему делать — в смысле отсутствия двойственности, он спасается бегством. Может ли ум, пойманный в ловушку движения вперед и назад — может ли он иметь дело с «тем, что есть», не создавая двойственности? Понимаете? И вот мы задаем вопрос: возможно ли преобразить боль, «то, что есть», без двойственной деятельности? Может ли существовать такое состояние, когда отсутствует мышление, когда не появляется мыслитель, который говорит: «Вчера я не чувствовал боли, и я не хочу чувствовать ее завтра»?
П.: Смотрите, что происходит с нами. То, что вы говорите, правильно. Но внутри нас чего-то не хватает, возможно, силы, энергии. Когда налицо какой-то кризис, тяжесть этого кризиса оказывается достаточной, чтобы погрузить нас в состояние, где нет движения в сторону от него; однако в повседневной жизни возможностей для этого мало.
Кришнамурти: Если вы правильно поняли меня, вы будете воспринимать даже самые ничтожные возможности.
П.: В повседневной жизни налицо болтливое, неустойчивое движение мыслителя, деятельность которого полна требований. Что с этим делать?
Кришнамурти: Не думаю, что вы можете здесь что-то сделать. Это отрицание. Оно к делу не относится.
П.: Но ведь это очень и очень важно. Именно таков наш ум — эта неустойчивая часть нашего существа. Мы не способны отрицать ее.
Кришнамурти: Послушайте, вот какой-то шум! Я не в состоянии что-либо с ним сделать.
П.: Когда возникает кризис, налицо контакт. В обычной жизни контакта нет. Я выхожу, я смотрю на дерево, и в этом нет двойственности. Но ведь есть и другая, неустойчивая часть, которая безостановочно движется, которая непрерывно болтает. Мыслитель начинает воздействовать на нее, когда видит ее функционирование. Оставить ее в покое — это великое отрицание.
Кришнамурти: Приведите в порядок первоначальный фактор — наблюдение боли, и не бегите от нее. Это единственное состояние, где двойственности нет.
П.: Нет, давайте поговорим не о боли, а о болтливом уме, потому что это факт настоящего момента. Шум этих гудков, болтовня ума — вот что такое «то, что есть».
Кришнамурти: Вы предпочитаете это, а не то, и в результате возникает круг.
П.: Центральный момент — наблюдение того, «что есть» без ухода от него. Уход создает мыслителя.
Кришнамурти: Потому что шум, болтовня ума, которые являют собой «то, что есть», ушли, исчезли. А боль осталась; она не ушла. Выйти за пределы боли без двойственности — вот в чем вопрос. Как это сделать? Любое движение в сторону от «того, что есть» будет двойственным, ибо в нем мыслитель воздействует на «то, что есть», а это двойственность.
Так вот, можно ли наблюдать «то, что есть» — наблюдать двойственность? Если мы будем наблюдать «то, что есть» без того, чтобы возникало движение двойственности, преобразит ли такое наблюдение «то, что есть»? Понимаете ли вы мой вопрос?
П.: Разве это не будет растворением «того, что есть»? Того, что было создано.
Кришнамурти: Я знаю лишь «то, что есть» и ничего другого. Я не знаю причину.
П.: Это так. Можно видеть, что когда нет движения уйти от боли, происходит растворение боли.
Кришнамурти: Как это происходит? почему человек не достиг этого? Почему он боролся с болью, используя движение двойственности? Почему он не понял боли, не погрузился в нее без этого двойственного движения? Что же происходит, когда нет бегства от боли? Я имею в виду не растворение боли, а тот механизм, который при этом действует. Это очень просто. Боль есть движение в сторону. Когда существует только слушанье, боли нет. Она присутствует лишь тогда, когда я ухожу от факта и говорю, что это приятно, а то неприятно. Мой сын умер. Это абсолютный, необратимый факт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Я никогда не думаю, глядя, например, на дерево. Когда я смотрю на вас, не существует разделения между «мной» и «вами». Мы пользуемся словами в лингвистических и коммуникативных целях; каким-то образом слова «я» и «вы» не имеют во мне корней. Итак, когда и где возникает мыслитель, отделенный от мысли? Ум остается в «том, что есть». Он остается с болью; у него нет отрицательного мышления об отсутствии боли. Есть чувство страдания. Оно и будет «тем, что есть». Нет ощущения желания выйти из него. А когда возникает двойственность? Она возникает, когда ум говорит: «Я должен избавиться от боли. Мне известно состояние отсутствия боли, и я хочу пребывать в этом состоянии». (Пауза. ) Допустим, вы — мужчина, а я — женщина. Это биологический факт. Но существует ли психологическая двойственность? Существует ли некое состояние, двойственное в своей основе, или двойственность имеется только тогда, когда ум уходит от «того, что есть»?
Например, возникает факт страдания: мой сын умер. Я не бегу от этого факта. Где же здесь двойственность? Двойственность появляется только тогда, когда я говорю, что потерял своего помощника, своего сына. Разве это не так?
Я чувствую боль — физическую или психологическую; в переживание были включены все виды горестей. Какое-то движение от нее есть двойственность. Мыслитель — это движение в сторону. Мыслитель говорит: «Этого не должно быть». И он же утверждает, что двойственности быть не должно.
Сначала установите, что движение в сторону от «того, что есть» представляет собой движение мыслителя, который приносит с собой двойственность. Если мы наблюдаем факт боли, почему в нашем наблюдении должен существовать мыслитель? Он появляется только тогда, когда есть движение вперед или назад, когда возникает мысль о том, что вчера я не испытывал боли, и в этой мысли заключается двойственность. Способен ли ум остаться с болью без движения в сторону от нее, которое вводит мыслителя?
Ум спрашивает себя, как появляется двойственное отношение к жизни? Дело не в том, чтобы искать объяснения, как выйти за ее пределы. Вчера я испытал удовольствие. Оно закончилось. (Пауза. ) Разве это не так? Разве это не так же просто?
П.: Совсем не просто.
Кришнамурти: А по-моему, просто. Видите ли, здесь подразумевается наблюдение без сравнения. Сравнение двойственно, измерение двойственно. Сегодня есть боль — и есть сравнение с ее отсутствием завтра. Но налицо только один факт: боль, которую испытывает ум. Больше ничего нет. Зачем мы все усложняем? Зачем строим вокруг этого огромные философские системы? Не упускаем ли мы при этом чего-то? Именно того обстоятельства, что ум не знает, как ему поступать, а потому бежит от факта и вносит в ситуацию двойственность? Если бы он знал, что делать, стал бы он порождать двойственность? Разве «что делать?» само по себе является двойственным процессом? Понятно ли вам? Посмотрим еще раз. Существует боль — физическая или психологическая. Когда ум не знает, что ему делать — в смысле отсутствия двойственности, он спасается бегством. Может ли ум, пойманный в ловушку движения вперед и назад — может ли он иметь дело с «тем, что есть», не создавая двойственности? Понимаете? И вот мы задаем вопрос: возможно ли преобразить боль, «то, что есть», без двойственной деятельности? Может ли существовать такое состояние, когда отсутствует мышление, когда не появляется мыслитель, который говорит: «Вчера я не чувствовал боли, и я не хочу чувствовать ее завтра»?
П.: Смотрите, что происходит с нами. То, что вы говорите, правильно. Но внутри нас чего-то не хватает, возможно, силы, энергии. Когда налицо какой-то кризис, тяжесть этого кризиса оказывается достаточной, чтобы погрузить нас в состояние, где нет движения в сторону от него; однако в повседневной жизни возможностей для этого мало.
Кришнамурти: Если вы правильно поняли меня, вы будете воспринимать даже самые ничтожные возможности.
П.: В повседневной жизни налицо болтливое, неустойчивое движение мыслителя, деятельность которого полна требований. Что с этим делать?
Кришнамурти: Не думаю, что вы можете здесь что-то сделать. Это отрицание. Оно к делу не относится.
П.: Но ведь это очень и очень важно. Именно таков наш ум — эта неустойчивая часть нашего существа. Мы не способны отрицать ее.
Кришнамурти: Послушайте, вот какой-то шум! Я не в состоянии что-либо с ним сделать.
П.: Когда возникает кризис, налицо контакт. В обычной жизни контакта нет. Я выхожу, я смотрю на дерево, и в этом нет двойственности. Но ведь есть и другая, неустойчивая часть, которая безостановочно движется, которая непрерывно болтает. Мыслитель начинает воздействовать на нее, когда видит ее функционирование. Оставить ее в покое — это великое отрицание.
Кришнамурти: Приведите в порядок первоначальный фактор — наблюдение боли, и не бегите от нее. Это единственное состояние, где двойственности нет.
П.: Нет, давайте поговорим не о боли, а о болтливом уме, потому что это факт настоящего момента. Шум этих гудков, болтовня ума — вот что такое «то, что есть».
Кришнамурти: Вы предпочитаете это, а не то, и в результате возникает круг.
П.: Центральный момент — наблюдение того, «что есть» без ухода от него. Уход создает мыслителя.
Кришнамурти: Потому что шум, болтовня ума, которые являют собой «то, что есть», ушли, исчезли. А боль осталась; она не ушла. Выйти за пределы боли без двойственности — вот в чем вопрос. Как это сделать? Любое движение в сторону от «того, что есть» будет двойственным, ибо в нем мыслитель воздействует на «то, что есть», а это двойственность.
Так вот, можно ли наблюдать «то, что есть» — наблюдать двойственность? Если мы будем наблюдать «то, что есть» без того, чтобы возникало движение двойственности, преобразит ли такое наблюдение «то, что есть»? Понимаете ли вы мой вопрос?
П.: Разве это не будет растворением «того, что есть»? Того, что было создано.
Кришнамурти: Я знаю лишь «то, что есть» и ничего другого. Я не знаю причину.
П.: Это так. Можно видеть, что когда нет движения уйти от боли, происходит растворение боли.
Кришнамурти: Как это происходит? почему человек не достиг этого? Почему он боролся с болью, используя движение двойственности? Почему он не понял боли, не погрузился в нее без этого двойственного движения? Что же происходит, когда нет бегства от боли? Я имею в виду не растворение боли, а тот механизм, который при этом действует. Это очень просто. Боль есть движение в сторону. Когда существует только слушанье, боли нет. Она присутствует лишь тогда, когда я ухожу от факта и говорю, что это приятно, а то неприятно. Мой сын умер. Это абсолютный, необратимый факт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79