не мальчишка он, чтобы смеяться над глупостью.
Шурочка не понимала, почему все смеются, но тоже засмеялась.
И только Петр не смеялся. Он глядел на всех серьезно и покачивал головой. И от этого становилось еще смешнее.
– Ах, Шурочка, - сказал Петр уже обыкновенным, своим голосом, - если бы вы могли вот так же испугаться на представлении и так же постучать меня по спине!
Шурочка всплеснула руками:
– Так это вы нарочно!
– Что вы!… Мы ничего нарочно не делаем. Все всерьез.
Проблему с костюмами тоже решила Шурочка. Она соорудила из старых синих офицерских галифе удивительные штаны, от которых шарахнулась в испуге сивая лошадь. Пришлось ее успокаивать.
Штаны были обрезаны снизу до колен. На них нашиты с десяток цветных заплат-лоскутков. Штаны держались на половинке широкой резиновой подтяжки. Время от времени Петр щеголевато оттягивал большим пальцем подтяжку, и она звонко хлопала его по груди. Вместо гимнастерки на Петре была женская розовая кофточка с воланами, а на запястьях - манжеты, которые Шурочка соорудила из хирургической белой шапочки. На голове красовалась зеленая дамская шляпка перьями вороны, а из-под нее торчали светлые волосы. В ход пошла драгоценность лейтенанта - мочалка. Труднее всего было с обувью, остановились было на том, что Петр будет босой. Но подполковник Боровский пожертвовал на один вечер свои домашние тапочки, понимая, что вряд ли они вернутся к нему в первозданном виде. Тапочки были большого размера и сваливались. Шурочка шилом проделала в них дырочки и подвязала к ногам тонкой бечевкой, а заодно и подтянула носки тапочек так, что они загнулись, как традиционные клоунские башмаки.
Вайсман остался в своей одежде, хотели было приспособить ему усы из мочалы, но они не держались на его худеньком лице даже приклеенные хорошей дозой коллодия, и при светлых усах лицо юноши казалось совсем темным. Пришлось отказаться. Фролов надел добротную солдатскую гимнастерку и начистил сапоги.
Шурочка была в летнем платье цветочками с пышными подложенными по моде плечами. А вот туфель не нашлось, а со склада она что-либо взять категорически отказалась. Так и появилась в платье и сапогах.
Дети расселись большим кругом прямо на землю возле барака. Сзади толпились взрослые. Чуть не весь лагерь пришел.
Волновались все. И артисты, и зрители. Лошадь нетерпеливо перебирала ногами, стоя за бараком. Ей тоже передалось волнение людей.
"Ах, папы нету!" - подумал Петр, стоя рядом с лошадью и оглаживая ее. Теплая шкура мелко вздрагивала под рукой.
На "манеж" вышли лейтенант и Вайсман. Петр слышал, как притих "зал". Лейтенант должен был объявить начало по-русски, Вайсман перевести его слова на немецкий. А так как русского Вайсман не понимал, то выучил свой текст наизусть.
Потом Петр услышал.
– Ребята, товарищи! Сегодня у нас маленький праздник. Наша Красная Армия продвинулась вперед, и больше никогда фашистам не вернуться сюда.
Зрители радостно захлопали, закричали "ура!". Когда крики стихли, лейтенант сказал:
– А какой праздник без концерта! Сейчас вам будет показано веселое представление нашими, так сказать, доморощенными, артистами. Не судите их строго. Они очень готовились, и они постараются.
Вайсман сказал по-немецки:
– Начинаем наше представление, - и вынес стул.
Вышел Фролов с баяном. Ему захлопали. Он поклонился.
– Соло на баяне. Товарищ Фролов.
Фролов склонил голову к баяну, прислушиваясь к его дыханию, и заиграл. Одна за другой вплетались в мелодию русские песни. Пальцы послушно и быстро притрагивались к кнопкам. Сначала чуть болели, а потом разбегались.
Фролова долго не отпускали, заставляли играть еще и еще, а потом хором пели под баян "Катюшу".
Лейтенант похлопал Фролова по плечу:
– Ну как, доволен?
– Чего там! - Фролов был счастлив.
Потом пела Шурочка. Она очень стеснялась и робела, но зрители слушали ее с таким удовольствием, а иногда даже подпевали, что постепенно робость исчезла, голос окреп. Ее тоже долго не отпускали требовали еще песен. Она повторила "Синий платочек".
Петра трясло, как в лихорадке, начали дрожать руки. Каждый выход на манеж - волнение, но так он еще никогда не волновался. Ему казалось, что он ничего не сможет, ничего… Словно все позабыл: как идти, что говорить, что делать?…
Лошадь повернула к нему морду, ткнула мягкими губами в разрисованную губной помадой щеку. Он тронул ее за повод, и она послушно пошла следом. Он вышел из-за барака, как в тумане проследовал по образовавшемуся коридору в круг. Закричал по-петушиному, когда-то Мимоза:
– А вот и я!
И споткнулся о тапочку. Взаправду споткнулся и упал. И это разозлило его. Нельзя падать, когда не надо. Подбежал Вайсман, помог ему подняться. Петр огляделся: вокруг сидели на земле дети, восторженно хлопали и смеялись. Им понравился этот нелепый, неуклюжий клоун, может быть, они никогда не видели другого!
Он повернулся спиной к понуро стоящей лошади и спросил высоким фальцетом:
– А где моя любимая лошадь?
– Сзади, сзади! - закричали дети.
Петр обернулся и посмотрел под ноги, потом посмотрел с другой стороны. Лицо его стало обиженным.
Дети смеялись.
Сивка шагнула к нему и ткнулась носом в затылок. В настоящем цирке бог знает сколько надо было бы репетировать, чтобы лошадь вот так подошла и ткнулась в затылок. А она сама! Живет на свете удача!
Петр обернулся, схватил лошадиную морду обеими руками, крикнул:
– Вот она моя сивка-бурка!
И чмокнул лошадь в нос, отставив ногу.
– Сейчас я покатаюсь!
Петр заскакал вокруг лошади, держась за ее спину, но никак не мог залезть на нее.
– Помоги-ка…
Вайсман подсадил Петра, и тот оказался верхом лицом к хвосту. Лицо его вытянулось в недоумении, рот приоткрылся, зеленая шляпка сползла набок. Он сокрушенно крикнул:
– А куда же делась голова?
Ему ответили дружным смехом. И только сейчас он услышал галоп, который играл Фролов, увидел смеющегося лейтенанта и подполковника Боровского, с растянувшимся в широкой улыбке ртом. И ему стало легко. Он сполз с лошади, воинственно уткнул руки в бока и, сделав свирепое лицо, стал наступать на Вайсмана.
– Где голова? Положь на место голову!
– Голова! Голова! - радостно кричал Вайсман, тыкая пальцем в сторону лошади.
Разъяренный Петр подбежал к ней, схватил за хвост и, показывая его всем, запричитал:
– Это голова? Это грива? Дежурный! - Он выхватил из кармана свисток и засвистел.
Дальше все пошло, как репетировали. Петр "проглотил" свисток ругался с Вайсманом, и вместо слов раздавался свист. Потом Вайсман похлопал его по спине и свисток выскочил на ладонь.
Петр скакал на лошади стоя, рвал газету - и она оказывалась целой, жонглировал яблоками и под конец бросил их ребятишкам. Из-за яблок началась свалка, всем хотелось завладеть ими, и тут Петр захлопал в ладоши, и двое бойцов вынесли на "манеж" большую корзину яблок, и Петр с Вайсманом шли рядом и раздавали ребятишкам яблоки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Шурочка не понимала, почему все смеются, но тоже засмеялась.
И только Петр не смеялся. Он глядел на всех серьезно и покачивал головой. И от этого становилось еще смешнее.
– Ах, Шурочка, - сказал Петр уже обыкновенным, своим голосом, - если бы вы могли вот так же испугаться на представлении и так же постучать меня по спине!
Шурочка всплеснула руками:
– Так это вы нарочно!
– Что вы!… Мы ничего нарочно не делаем. Все всерьез.
Проблему с костюмами тоже решила Шурочка. Она соорудила из старых синих офицерских галифе удивительные штаны, от которых шарахнулась в испуге сивая лошадь. Пришлось ее успокаивать.
Штаны были обрезаны снизу до колен. На них нашиты с десяток цветных заплат-лоскутков. Штаны держались на половинке широкой резиновой подтяжки. Время от времени Петр щеголевато оттягивал большим пальцем подтяжку, и она звонко хлопала его по груди. Вместо гимнастерки на Петре была женская розовая кофточка с воланами, а на запястьях - манжеты, которые Шурочка соорудила из хирургической белой шапочки. На голове красовалась зеленая дамская шляпка перьями вороны, а из-под нее торчали светлые волосы. В ход пошла драгоценность лейтенанта - мочалка. Труднее всего было с обувью, остановились было на том, что Петр будет босой. Но подполковник Боровский пожертвовал на один вечер свои домашние тапочки, понимая, что вряд ли они вернутся к нему в первозданном виде. Тапочки были большого размера и сваливались. Шурочка шилом проделала в них дырочки и подвязала к ногам тонкой бечевкой, а заодно и подтянула носки тапочек так, что они загнулись, как традиционные клоунские башмаки.
Вайсман остался в своей одежде, хотели было приспособить ему усы из мочалы, но они не держались на его худеньком лице даже приклеенные хорошей дозой коллодия, и при светлых усах лицо юноши казалось совсем темным. Пришлось отказаться. Фролов надел добротную солдатскую гимнастерку и начистил сапоги.
Шурочка была в летнем платье цветочками с пышными подложенными по моде плечами. А вот туфель не нашлось, а со склада она что-либо взять категорически отказалась. Так и появилась в платье и сапогах.
Дети расселись большим кругом прямо на землю возле барака. Сзади толпились взрослые. Чуть не весь лагерь пришел.
Волновались все. И артисты, и зрители. Лошадь нетерпеливо перебирала ногами, стоя за бараком. Ей тоже передалось волнение людей.
"Ах, папы нету!" - подумал Петр, стоя рядом с лошадью и оглаживая ее. Теплая шкура мелко вздрагивала под рукой.
На "манеж" вышли лейтенант и Вайсман. Петр слышал, как притих "зал". Лейтенант должен был объявить начало по-русски, Вайсман перевести его слова на немецкий. А так как русского Вайсман не понимал, то выучил свой текст наизусть.
Потом Петр услышал.
– Ребята, товарищи! Сегодня у нас маленький праздник. Наша Красная Армия продвинулась вперед, и больше никогда фашистам не вернуться сюда.
Зрители радостно захлопали, закричали "ура!". Когда крики стихли, лейтенант сказал:
– А какой праздник без концерта! Сейчас вам будет показано веселое представление нашими, так сказать, доморощенными, артистами. Не судите их строго. Они очень готовились, и они постараются.
Вайсман сказал по-немецки:
– Начинаем наше представление, - и вынес стул.
Вышел Фролов с баяном. Ему захлопали. Он поклонился.
– Соло на баяне. Товарищ Фролов.
Фролов склонил голову к баяну, прислушиваясь к его дыханию, и заиграл. Одна за другой вплетались в мелодию русские песни. Пальцы послушно и быстро притрагивались к кнопкам. Сначала чуть болели, а потом разбегались.
Фролова долго не отпускали, заставляли играть еще и еще, а потом хором пели под баян "Катюшу".
Лейтенант похлопал Фролова по плечу:
– Ну как, доволен?
– Чего там! - Фролов был счастлив.
Потом пела Шурочка. Она очень стеснялась и робела, но зрители слушали ее с таким удовольствием, а иногда даже подпевали, что постепенно робость исчезла, голос окреп. Ее тоже долго не отпускали требовали еще песен. Она повторила "Синий платочек".
Петра трясло, как в лихорадке, начали дрожать руки. Каждый выход на манеж - волнение, но так он еще никогда не волновался. Ему казалось, что он ничего не сможет, ничего… Словно все позабыл: как идти, что говорить, что делать?…
Лошадь повернула к нему морду, ткнула мягкими губами в разрисованную губной помадой щеку. Он тронул ее за повод, и она послушно пошла следом. Он вышел из-за барака, как в тумане проследовал по образовавшемуся коридору в круг. Закричал по-петушиному, когда-то Мимоза:
– А вот и я!
И споткнулся о тапочку. Взаправду споткнулся и упал. И это разозлило его. Нельзя падать, когда не надо. Подбежал Вайсман, помог ему подняться. Петр огляделся: вокруг сидели на земле дети, восторженно хлопали и смеялись. Им понравился этот нелепый, неуклюжий клоун, может быть, они никогда не видели другого!
Он повернулся спиной к понуро стоящей лошади и спросил высоким фальцетом:
– А где моя любимая лошадь?
– Сзади, сзади! - закричали дети.
Петр обернулся и посмотрел под ноги, потом посмотрел с другой стороны. Лицо его стало обиженным.
Дети смеялись.
Сивка шагнула к нему и ткнулась носом в затылок. В настоящем цирке бог знает сколько надо было бы репетировать, чтобы лошадь вот так подошла и ткнулась в затылок. А она сама! Живет на свете удача!
Петр обернулся, схватил лошадиную морду обеими руками, крикнул:
– Вот она моя сивка-бурка!
И чмокнул лошадь в нос, отставив ногу.
– Сейчас я покатаюсь!
Петр заскакал вокруг лошади, держась за ее спину, но никак не мог залезть на нее.
– Помоги-ка…
Вайсман подсадил Петра, и тот оказался верхом лицом к хвосту. Лицо его вытянулось в недоумении, рот приоткрылся, зеленая шляпка сползла набок. Он сокрушенно крикнул:
– А куда же делась голова?
Ему ответили дружным смехом. И только сейчас он услышал галоп, который играл Фролов, увидел смеющегося лейтенанта и подполковника Боровского, с растянувшимся в широкой улыбке ртом. И ему стало легко. Он сполз с лошади, воинственно уткнул руки в бока и, сделав свирепое лицо, стал наступать на Вайсмана.
– Где голова? Положь на место голову!
– Голова! Голова! - радостно кричал Вайсман, тыкая пальцем в сторону лошади.
Разъяренный Петр подбежал к ней, схватил за хвост и, показывая его всем, запричитал:
– Это голова? Это грива? Дежурный! - Он выхватил из кармана свисток и засвистел.
Дальше все пошло, как репетировали. Петр "проглотил" свисток ругался с Вайсманом, и вместо слов раздавался свист. Потом Вайсман похлопал его по спине и свисток выскочил на ладонь.
Петр скакал на лошади стоя, рвал газету - и она оказывалась целой, жонглировал яблоками и под конец бросил их ребятишкам. Из-за яблок началась свалка, всем хотелось завладеть ими, и тут Петр захлопал в ладоши, и двое бойцов вынесли на "манеж" большую корзину яблок, и Петр с Вайсманом шли рядом и раздавали ребятишкам яблоки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46