Княгиня не имела обычая обнаруживать свои слабости или смятение в присутствии слуг, поэтому она жестом указала Алексееву, что он свободен. Но тот по-прежнему не спешил, переступая все дозволенные нормы приличия. Княгиня гневно свела брови, но Алексеев вдруг дерзнул говорить:
– Я человек маленький, но, видя, как вас обманывают, не могу молчать-с.
Ольга Юрьевна готовилась вызвать лакея, чтобы выдворить наглого посланца, даже взялась за колокольчик, но не позвонила. Коварный искусительный голос прозвучал вдруг в ее голове как наяву: «Выслушай его!» Прекрасно понимая, что двигается к гибельной черте, к адской бездне, княгиня спросила:
– Кто обманывает меня, и почему это вам известно?
Тут Алексеев слегка струхнул:
– Простите, сболтнул лишнего. – Кланяясь, он попятился к двери.
Тот же бес-искуситель продолжал руководить поступками княгини.
– Постойте. Если вы что-то знаете, скажите. Я награжу вас.
Он всегда был жаден, и некоторое время страх боролся в нем с алчностью. Княгиня сняла с руки перстень баснословной для Алексеева цены и протянула чиновнику. И он не устоял.
– Вы уж не погубите, ваша светлость, я человек маленький, для вас что таракан! Не выдайте, у меня маменька больная, для нее живу-с!
Потом уж княгиня узнала, что Алексеев – сирота, воспитывался на государственном коште в казенном доме.
– Итак? – сотрясаясь от внутренней дрожи, вопрошала Браницкая.
Алексеев помялся, мысленно что-то взвешивая, и предложил:
– Могу свезти вас в одно место, там все сами увидите. Только не выдайте!
Она не помнила, как оделась (была зима), схватила теплый капот и меховую шляпку, велела подать лошадей. Не на шутку уже перепуганный Алексеев всю дорогу ныл, сознавая риск затеянной авантюры. Княгиня же мучилась предположениями, но сохраняла внешнее спокойствие.
Был пасмурный холодный вечер, темнота едва рассеивалась редкими фонарями и серым снегом. Они ехали вдоль Фонтанки, миновали Калинкин мост и попали в пустынную и тихую Коломну. Низкие домики со светящимися окнами, отсутствие экипажей и пешеходов показались возбужденной княгине зловещими. В Коломне селились в основном мелкие чиновники, актеры, отставные военные, ремесленники, вдовы, и жизнь здесь текла тусклая, бесцветная, а по вечерам замирала вовсе. Алексеев посоветовал оставить экипаж и пройти немного пешком. В самом конце Торговой улицы было болото, поросшее камышом и осокой, теперь замерзшее. К одному из крайних домиков у болота они и подбирались. Холодный ветер проникал под меховой капот, глаза слезились, и княгиня не сразу рассмотрела, что показывает ей Алексеев в окошке приземистого домика. Иван Иванович отошел в сторонку, а Браницкая, вопреки своему воспитанию и сложившимся привычкам, приникла к окну, наблюдая чужую жизнь. Впрочем, так ли чужую?
В довольно широкую щель между занавесками она видела бедно обставленную комнату, освещенную сальной свечой в медном шандале. Возле стола хлопотала кухарка, собирая ужин. Ничего не понимая, княгиня уж было оборотилась к Алексееву с вопросом и возмущением, но в этот момент в комнату вошли двое, мужчина и женщина. Княгиня увидела, как хороша эта женщина. Однако было в ней нечто мещанское, в ее манерах, одежде, в преувеличенных жестах и мимике. «Актриса!» – кольнула княгиню догадка, и она уже не удивилась, когда в мужчине узнала своего мужа. Тот был непривычно разгорячен, будто пьян. Актриса ласкалась к нему, обвивала руками, тянулась губами к его лицу. Они поцеловались, тут вошла прислуга. Браницкий преобразился. Он протянул руки, и в его объятиях оказался хорошенький годовалый ребенок. Князь ласкал младенца, и на его лице рисовалось истинное блаженство. «Это его дитя!» – догадалась бедная княгиня, прежде чем лишиться чувств.
Алексеев насилу справился, подняв несчастную из сугроба и с трудом волоча безжизненное тело до кареты. Там кучер помог ему уложить хозяйку на подушки, и они понеслись назад. Не дожидаясь, когда княгиня придет в себя, но не забыв прихватить перстень, Алексеев трусливо бежал.
Теперь княгиня могла думать только об одном: о мести. Эта мысль спасла ее от попытки наложить на себя руки и помогала выносить страшную душевную боль, пронизывающую все тело. Именно это кровожадное желание причинить ответную боль князю или себе, еще более сильную, помогло ей после визита в Коломну встретиться с мужем нарочито спокойно и ничем не выдать себя. Ее мир рухнул, ребенок, которого она так желала, стал источником муки, нового страдания. Зачем он нужен, если уже есть прелестное существо, которое любимо князем-отцом? Несчастной женщине казалось, что над ней надругались – глумливо, жестоко, бессмысленно. Все нежное, светлое, таящееся в ее душе, было растоптано и оплевано, а главное – ее материнство. Вынашивая план мести, Браницкая удивлялась тому, как легко она сама превратилась в актрису, изображающую заботливую жену. И только ночью, когда муж пришел к ней, она инстинктивно содрогнулась и резко отодвинулась на край кровати. После объяснила это своим положением и недомоганием.
При первой возможности Браницкая послала за Алексеевым. Тот явился испуганный, но готовый исполнять все, о чем она попросит. Княгиня попросила найти женщину из тех, кто тайно помогает избавляться от нежелательных беременностей. Алексеев обомлел, но тут же проявил деловитость:
– Есть у меня кума, но придется заплатить…
– И вы сделали это?! – прошептала бледная Вера, которая слушала рассказ как завороженная.
Княгиня была бледнее полотна. Кивнув, она стиснула руки и продолжила:
– Когда все случилось, я не почувствовала облегчения. Только страшную пустоту – душевную и телесную. Это было непривычно, иногда я ловила себя на том, что берегу живот, стараюсь на него не ложиться…
– Что же вы сказали мужу? – содрогаясь, спросила Вера.
– Сказала, что началось кровотечение и я выкинула. Он позвал доктора, который ничем уже не мог мне помочь… – Она вдруг стала качаться как безумная и со стоном бормотать: – Я сама, своими руками убила моего малыша. Я сама позволила вторгнуться в самое потаенное, надругаться надо мной, еще раз унизить, истребить во мне жизнь и материнство…
Браницкая плакала – жалко, бессильно, и Вера почувствовала, как смягчается к ней, проникается сочувствием. Немного справившись с собой, княгиня продолжала:
– С тех пор я не могла уже забеременеть. Это весьма огорчало моего мужа. Он никак не мог понять, что со мной происходит. Я стала другим человеком. По-прежнему любя его, я искала забвенья в любовных интрижках. Князя весьма огорчали перемены в моем характере, но он относил их за счет потерянного ребенка. Так длилось много лет. Когда мои похождения дошли до высочайших особ, князю посоветовали отправить меня в Москву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
– Я человек маленький, но, видя, как вас обманывают, не могу молчать-с.
Ольга Юрьевна готовилась вызвать лакея, чтобы выдворить наглого посланца, даже взялась за колокольчик, но не позвонила. Коварный искусительный голос прозвучал вдруг в ее голове как наяву: «Выслушай его!» Прекрасно понимая, что двигается к гибельной черте, к адской бездне, княгиня спросила:
– Кто обманывает меня, и почему это вам известно?
Тут Алексеев слегка струхнул:
– Простите, сболтнул лишнего. – Кланяясь, он попятился к двери.
Тот же бес-искуситель продолжал руководить поступками княгини.
– Постойте. Если вы что-то знаете, скажите. Я награжу вас.
Он всегда был жаден, и некоторое время страх боролся в нем с алчностью. Княгиня сняла с руки перстень баснословной для Алексеева цены и протянула чиновнику. И он не устоял.
– Вы уж не погубите, ваша светлость, я человек маленький, для вас что таракан! Не выдайте, у меня маменька больная, для нее живу-с!
Потом уж княгиня узнала, что Алексеев – сирота, воспитывался на государственном коште в казенном доме.
– Итак? – сотрясаясь от внутренней дрожи, вопрошала Браницкая.
Алексеев помялся, мысленно что-то взвешивая, и предложил:
– Могу свезти вас в одно место, там все сами увидите. Только не выдайте!
Она не помнила, как оделась (была зима), схватила теплый капот и меховую шляпку, велела подать лошадей. Не на шутку уже перепуганный Алексеев всю дорогу ныл, сознавая риск затеянной авантюры. Княгиня же мучилась предположениями, но сохраняла внешнее спокойствие.
Был пасмурный холодный вечер, темнота едва рассеивалась редкими фонарями и серым снегом. Они ехали вдоль Фонтанки, миновали Калинкин мост и попали в пустынную и тихую Коломну. Низкие домики со светящимися окнами, отсутствие экипажей и пешеходов показались возбужденной княгине зловещими. В Коломне селились в основном мелкие чиновники, актеры, отставные военные, ремесленники, вдовы, и жизнь здесь текла тусклая, бесцветная, а по вечерам замирала вовсе. Алексеев посоветовал оставить экипаж и пройти немного пешком. В самом конце Торговой улицы было болото, поросшее камышом и осокой, теперь замерзшее. К одному из крайних домиков у болота они и подбирались. Холодный ветер проникал под меховой капот, глаза слезились, и княгиня не сразу рассмотрела, что показывает ей Алексеев в окошке приземистого домика. Иван Иванович отошел в сторонку, а Браницкая, вопреки своему воспитанию и сложившимся привычкам, приникла к окну, наблюдая чужую жизнь. Впрочем, так ли чужую?
В довольно широкую щель между занавесками она видела бедно обставленную комнату, освещенную сальной свечой в медном шандале. Возле стола хлопотала кухарка, собирая ужин. Ничего не понимая, княгиня уж было оборотилась к Алексееву с вопросом и возмущением, но в этот момент в комнату вошли двое, мужчина и женщина. Княгиня увидела, как хороша эта женщина. Однако было в ней нечто мещанское, в ее манерах, одежде, в преувеличенных жестах и мимике. «Актриса!» – кольнула княгиню догадка, и она уже не удивилась, когда в мужчине узнала своего мужа. Тот был непривычно разгорячен, будто пьян. Актриса ласкалась к нему, обвивала руками, тянулась губами к его лицу. Они поцеловались, тут вошла прислуга. Браницкий преобразился. Он протянул руки, и в его объятиях оказался хорошенький годовалый ребенок. Князь ласкал младенца, и на его лице рисовалось истинное блаженство. «Это его дитя!» – догадалась бедная княгиня, прежде чем лишиться чувств.
Алексеев насилу справился, подняв несчастную из сугроба и с трудом волоча безжизненное тело до кареты. Там кучер помог ему уложить хозяйку на подушки, и они понеслись назад. Не дожидаясь, когда княгиня придет в себя, но не забыв прихватить перстень, Алексеев трусливо бежал.
Теперь княгиня могла думать только об одном: о мести. Эта мысль спасла ее от попытки наложить на себя руки и помогала выносить страшную душевную боль, пронизывающую все тело. Именно это кровожадное желание причинить ответную боль князю или себе, еще более сильную, помогло ей после визита в Коломну встретиться с мужем нарочито спокойно и ничем не выдать себя. Ее мир рухнул, ребенок, которого она так желала, стал источником муки, нового страдания. Зачем он нужен, если уже есть прелестное существо, которое любимо князем-отцом? Несчастной женщине казалось, что над ней надругались – глумливо, жестоко, бессмысленно. Все нежное, светлое, таящееся в ее душе, было растоптано и оплевано, а главное – ее материнство. Вынашивая план мести, Браницкая удивлялась тому, как легко она сама превратилась в актрису, изображающую заботливую жену. И только ночью, когда муж пришел к ней, она инстинктивно содрогнулась и резко отодвинулась на край кровати. После объяснила это своим положением и недомоганием.
При первой возможности Браницкая послала за Алексеевым. Тот явился испуганный, но готовый исполнять все, о чем она попросит. Княгиня попросила найти женщину из тех, кто тайно помогает избавляться от нежелательных беременностей. Алексеев обомлел, но тут же проявил деловитость:
– Есть у меня кума, но придется заплатить…
– И вы сделали это?! – прошептала бледная Вера, которая слушала рассказ как завороженная.
Княгиня была бледнее полотна. Кивнув, она стиснула руки и продолжила:
– Когда все случилось, я не почувствовала облегчения. Только страшную пустоту – душевную и телесную. Это было непривычно, иногда я ловила себя на том, что берегу живот, стараюсь на него не ложиться…
– Что же вы сказали мужу? – содрогаясь, спросила Вера.
– Сказала, что началось кровотечение и я выкинула. Он позвал доктора, который ничем уже не мог мне помочь… – Она вдруг стала качаться как безумная и со стоном бормотать: – Я сама, своими руками убила моего малыша. Я сама позволила вторгнуться в самое потаенное, надругаться надо мной, еще раз унизить, истребить во мне жизнь и материнство…
Браницкая плакала – жалко, бессильно, и Вера почувствовала, как смягчается к ней, проникается сочувствием. Немного справившись с собой, княгиня продолжала:
– С тех пор я не могла уже забеременеть. Это весьма огорчало моего мужа. Он никак не мог понять, что со мной происходит. Я стала другим человеком. По-прежнему любя его, я искала забвенья в любовных интрижках. Князя весьма огорчали перемены в моем характере, но он относил их за счет потерянного ребенка. Так длилось много лет. Когда мои похождения дошли до высочайших особ, князю посоветовали отправить меня в Москву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100