«Мальчиша – Кибальчиша» и «Антигуманизм буржуазного искусства».
К моему удивлению, Аня очень рада подарку. Оказывается, она тоже любит диафильмы.
2.
День выдался необычайно звонким. Ветер, насвистывая, прорывался со стороны водохранилища, как сквозь фильтр. Было слышно, как на автодроме газуют учебные машины и перегреваются сцепления. В свернутых трубочках кленовых листьев дрыхли гусеницы – этих вредителей ничто не могло разбудить. Я сидел на балконе и смотрел диафильм «Веселые Картинки». Дюймовочку как раз похитил Карабас-Барабас, когда Аня, продолжающая набирать свою дипломную, окликнула меня.
– Растрепин, что это за стихи? – спросила она, когда я вернулся в комнату.
– Какие стихи?
– Вот эти:
Люди и блики,
Усталые лица,
Сердце от скуки
В ребро постучится.
Бьется – открой,
Пусть увидит с глазами
Грязь под травой,
Небеса над домами.
Вот незадача! А я думал, что стер их давно. И где она откопала этот пыльный файл?
– Это мои стихи, – признаюсь я.
– Ты пишешь стихи?
– Когда-то писал. Сейчас – нет.
– А их печатали?
– Конечно.
– Прочитай что-нибудь, пожалуйста, а, Растрепин? Из последнего, OK?
Я, от нечего делать, залезаю на табуретку и декламирую из последнего:
До чего ж ты хороша!
Масла «Горлица» душа!
– И это все? – удивляется Аня.
– Все. Это текст на этикетке подсолнечного масла. Его производило одно из подразделений фирмы, где я работал. Тиражи были такие, что и Бродский бы позавидовал.
– А сейчас ты совсем-совсем ничего не пишешь?
– Совсем-совсем ничего.
– Почему?
– Я плохой поэт, и стихи мне мои не нравятся.
Я говорю правду. Мне на самом деле не нравятся мои стихи. Мой единственный сборник назывался «Энцефалитный Буцефал». Что может быть хуже?
– Да? Знаешь, мне твои стихи тоже не нравятся. – Аня поворачивается к монитору и продолжает набирать курсовую.
Я слезаю с табуретки и расстроенный иду на балкон досматривать диафильм. Чтобы стать поэтом или писателем у меня нет никаких предпосылок: я не еврей, не левша, не гомосексуалист и даже не эпилептик. Я сознаю свою бездарность. Но когда я в ней признаюсь девушкам, то жду совершенно другого. Жду, что меня начнут хвалить и примутся доказывать мне, что я талантлив, а я буду сидеть и слушать, и мне будет приятно… На этот раз не сложилось. Обидно, черт побери.
Операционная система Windows попрощалась с Аней своей заезженной мелодией. Аня выключила компьютер и вышла ко мне на балкон. Самоделкин тем временем смастерил летающую тарелку и Веселые Картинки настигли Карабаса-Барабаса, который украл Дюймовочку. Кинднеппингу – нет.
– Не обижайся, Растрепин. У тебя, я думаю, получится написать хорошие стихи, если ты захочешь, – говорит Аня.
– Я никогда не обижаюсь. Это поэта обидеть легко, а я не поэт.
– А хочешь, мы поедем в гости к моей маме? – вдруг предлагает она.
– Если ты этим собираешься утешить поэта-неудачника, то зря. Я не хочу ни с кем знакомиться.
– Нет, Растрепин. Поэзия тут ни причем. Понимаешь, моя мама живет сейчас с дядей Сережей. Сергеем Алексеевичем. Это ее бой-френд. Он хороший, честно. Дядя Сережа – он бурильщик и они с мамой скоро уедут жить на север, в Россию, будут работать на нефтяную компанию.
– Очень романтично.
– Растрепин, ну не будь ты таким. Понимаешь, моей маме нужно знать, что она меня не одну оставляет, а с кем-то. Я уже взрослая, но она все равно беспокоится. Это тебя ни к чему не обяжет. Мне же нужно хоть кого-то показать. Ну же, Растрепин, OK?
– Нет, Аня. Не OK, – говорю я.
– Ну, пожалуйста.
– Ни за что!
3.
Мы едем в такси в гости к Аниной маме. У меня на коленях лежит пластиковая упаковка с салатом «Улыбка». У Ани – коробка киевского торта. В коробке на этот раз и вправду торт, а не каска. Все эти продукты мы купили в супермаркете со скидкой, по акции.
Аня рассказывает, что ее мама с бой-френдом дядей Сережей познакомилась полгода назад. Переехала жить к нему – у него свой дом, пусть и небольшой. У Сергея Алексеевича есть сын от первого брака, недавно женился. Сын – сволочь. Приставал к Ане на своей собственной свадьбе, а жена его – на шестом месяце. Сергей Алексеевич и мама (Тамара Николаевна, между прочим) действительно очень скоро уедут на север в Россию. Дом оставят сыну дяди Сережи, а квартиру, где живет Аня – ей. Меня вся эта информация до неприличия не интересует, но я все равно слушаю, потому что слушать больше некого. Таксист, было, пробовал поболтать со мной о политике, но, к счастью, очень скоро разочаровался во мне, потому что я не знал, кто у нас в стране премьер-министр.
– Растрепин, расскажи и ты о себе чего-нибудь, – обращается ко мне Аня, когда ее семейная сага, наконец, подходит к концу.
– Что тебе рассказать?
– Кто твои родители?
– Мама преподаватель фортепиано в музыкальной школе. Папа – менеджер в строительной организации. Ничего выдающегося.
– А ты почему не работаешь?
– Меня уволили.
– Ты работу ищешь?
– Нет.
– Почему?
– По контракту фирма, которая меня уволила, должна до ноября выплачивать пятьдесят процентов зарплаты, если я, конечно, не найду новую работу. Оттого я и бездельничаю.
– А это сколько?
– Что сколько?
– Ну сколько ты сейчас получаешь?
Женщины всегда поражают своим неуемным финансовым любопытством: моя мама, например, понятия не имеет за какую команду играет Шевченко, зато прекрасно осведомлена о размере его жалованья. Я называю Ане сумму, которую сейчас получаю, и даже почти не вру.
– Ого! – говорит она, – Это в два раза больше, чем моя мама получает в больнице.
– Что тебе еще рассказать? – спрашиваю я, чтобы перестать, наконец, обсуждать денежные вопросы.
– Растрепин, расскажи, что тебе нравится, а что нет.
Я задумываюсь. Размышляю, что мне нравится, а что нет. Я люблю дождь, пиво, запах типографской краски (когда открываешь новую книгу), жареную картошку и «Динамо» Киев. Не люблю чернослив, боулинг, гусениц, щекотку и «Шахтер» Донецк (соответственно). Список получается нелепым, поэтому я отвечаю:
– Не знаю, не могу сказать.
Наверное, и у Ани нужно спросить, что ей нравится, а что нет. Но ее предпочтения и антипатии я и сам могу определить без особого труда. Ей нравится: молочный коктейль с клубникой, «Океан Эльзы», домашние животные, вязаные свитера и марихуана (даже если она будет отрицать, что ее пробовала). Не нравится: красный цвет, запах перегара, нефтяные компании, матюги и футбол (уж это-то я знаю наверняка). И я молчу.
– А почему тебя уволили, Растрепин?
– Не сошлись характералли. И давай не будем о моей бывшей работе.
– Нет, – не унимается Аня, – Ты все-таки объясни. Должна же я знать, кого к маме в гости веду.
– Ну как тебе сказать, Аня. Живи Гоголь в наши дни, он, наверное, вместо рассказа «Шинель», написал бы рассказ «Мобильный телефон».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
К моему удивлению, Аня очень рада подарку. Оказывается, она тоже любит диафильмы.
2.
День выдался необычайно звонким. Ветер, насвистывая, прорывался со стороны водохранилища, как сквозь фильтр. Было слышно, как на автодроме газуют учебные машины и перегреваются сцепления. В свернутых трубочках кленовых листьев дрыхли гусеницы – этих вредителей ничто не могло разбудить. Я сидел на балконе и смотрел диафильм «Веселые Картинки». Дюймовочку как раз похитил Карабас-Барабас, когда Аня, продолжающая набирать свою дипломную, окликнула меня.
– Растрепин, что это за стихи? – спросила она, когда я вернулся в комнату.
– Какие стихи?
– Вот эти:
Люди и блики,
Усталые лица,
Сердце от скуки
В ребро постучится.
Бьется – открой,
Пусть увидит с глазами
Грязь под травой,
Небеса над домами.
Вот незадача! А я думал, что стер их давно. И где она откопала этот пыльный файл?
– Это мои стихи, – признаюсь я.
– Ты пишешь стихи?
– Когда-то писал. Сейчас – нет.
– А их печатали?
– Конечно.
– Прочитай что-нибудь, пожалуйста, а, Растрепин? Из последнего, OK?
Я, от нечего делать, залезаю на табуретку и декламирую из последнего:
До чего ж ты хороша!
Масла «Горлица» душа!
– И это все? – удивляется Аня.
– Все. Это текст на этикетке подсолнечного масла. Его производило одно из подразделений фирмы, где я работал. Тиражи были такие, что и Бродский бы позавидовал.
– А сейчас ты совсем-совсем ничего не пишешь?
– Совсем-совсем ничего.
– Почему?
– Я плохой поэт, и стихи мне мои не нравятся.
Я говорю правду. Мне на самом деле не нравятся мои стихи. Мой единственный сборник назывался «Энцефалитный Буцефал». Что может быть хуже?
– Да? Знаешь, мне твои стихи тоже не нравятся. – Аня поворачивается к монитору и продолжает набирать курсовую.
Я слезаю с табуретки и расстроенный иду на балкон досматривать диафильм. Чтобы стать поэтом или писателем у меня нет никаких предпосылок: я не еврей, не левша, не гомосексуалист и даже не эпилептик. Я сознаю свою бездарность. Но когда я в ней признаюсь девушкам, то жду совершенно другого. Жду, что меня начнут хвалить и примутся доказывать мне, что я талантлив, а я буду сидеть и слушать, и мне будет приятно… На этот раз не сложилось. Обидно, черт побери.
Операционная система Windows попрощалась с Аней своей заезженной мелодией. Аня выключила компьютер и вышла ко мне на балкон. Самоделкин тем временем смастерил летающую тарелку и Веселые Картинки настигли Карабаса-Барабаса, который украл Дюймовочку. Кинднеппингу – нет.
– Не обижайся, Растрепин. У тебя, я думаю, получится написать хорошие стихи, если ты захочешь, – говорит Аня.
– Я никогда не обижаюсь. Это поэта обидеть легко, а я не поэт.
– А хочешь, мы поедем в гости к моей маме? – вдруг предлагает она.
– Если ты этим собираешься утешить поэта-неудачника, то зря. Я не хочу ни с кем знакомиться.
– Нет, Растрепин. Поэзия тут ни причем. Понимаешь, моя мама живет сейчас с дядей Сережей. Сергеем Алексеевичем. Это ее бой-френд. Он хороший, честно. Дядя Сережа – он бурильщик и они с мамой скоро уедут жить на север, в Россию, будут работать на нефтяную компанию.
– Очень романтично.
– Растрепин, ну не будь ты таким. Понимаешь, моей маме нужно знать, что она меня не одну оставляет, а с кем-то. Я уже взрослая, но она все равно беспокоится. Это тебя ни к чему не обяжет. Мне же нужно хоть кого-то показать. Ну же, Растрепин, OK?
– Нет, Аня. Не OK, – говорю я.
– Ну, пожалуйста.
– Ни за что!
3.
Мы едем в такси в гости к Аниной маме. У меня на коленях лежит пластиковая упаковка с салатом «Улыбка». У Ани – коробка киевского торта. В коробке на этот раз и вправду торт, а не каска. Все эти продукты мы купили в супермаркете со скидкой, по акции.
Аня рассказывает, что ее мама с бой-френдом дядей Сережей познакомилась полгода назад. Переехала жить к нему – у него свой дом, пусть и небольшой. У Сергея Алексеевича есть сын от первого брака, недавно женился. Сын – сволочь. Приставал к Ане на своей собственной свадьбе, а жена его – на шестом месяце. Сергей Алексеевич и мама (Тамара Николаевна, между прочим) действительно очень скоро уедут на север в Россию. Дом оставят сыну дяди Сережи, а квартиру, где живет Аня – ей. Меня вся эта информация до неприличия не интересует, но я все равно слушаю, потому что слушать больше некого. Таксист, было, пробовал поболтать со мной о политике, но, к счастью, очень скоро разочаровался во мне, потому что я не знал, кто у нас в стране премьер-министр.
– Растрепин, расскажи и ты о себе чего-нибудь, – обращается ко мне Аня, когда ее семейная сага, наконец, подходит к концу.
– Что тебе рассказать?
– Кто твои родители?
– Мама преподаватель фортепиано в музыкальной школе. Папа – менеджер в строительной организации. Ничего выдающегося.
– А ты почему не работаешь?
– Меня уволили.
– Ты работу ищешь?
– Нет.
– Почему?
– По контракту фирма, которая меня уволила, должна до ноября выплачивать пятьдесят процентов зарплаты, если я, конечно, не найду новую работу. Оттого я и бездельничаю.
– А это сколько?
– Что сколько?
– Ну сколько ты сейчас получаешь?
Женщины всегда поражают своим неуемным финансовым любопытством: моя мама, например, понятия не имеет за какую команду играет Шевченко, зато прекрасно осведомлена о размере его жалованья. Я называю Ане сумму, которую сейчас получаю, и даже почти не вру.
– Ого! – говорит она, – Это в два раза больше, чем моя мама получает в больнице.
– Что тебе еще рассказать? – спрашиваю я, чтобы перестать, наконец, обсуждать денежные вопросы.
– Растрепин, расскажи, что тебе нравится, а что нет.
Я задумываюсь. Размышляю, что мне нравится, а что нет. Я люблю дождь, пиво, запах типографской краски (когда открываешь новую книгу), жареную картошку и «Динамо» Киев. Не люблю чернослив, боулинг, гусениц, щекотку и «Шахтер» Донецк (соответственно). Список получается нелепым, поэтому я отвечаю:
– Не знаю, не могу сказать.
Наверное, и у Ани нужно спросить, что ей нравится, а что нет. Но ее предпочтения и антипатии я и сам могу определить без особого труда. Ей нравится: молочный коктейль с клубникой, «Океан Эльзы», домашние животные, вязаные свитера и марихуана (даже если она будет отрицать, что ее пробовала). Не нравится: красный цвет, запах перегара, нефтяные компании, матюги и футбол (уж это-то я знаю наверняка). И я молчу.
– А почему тебя уволили, Растрепин?
– Не сошлись характералли. И давай не будем о моей бывшей работе.
– Нет, – не унимается Аня, – Ты все-таки объясни. Должна же я знать, кого к маме в гости веду.
– Ну как тебе сказать, Аня. Живи Гоголь в наши дни, он, наверное, вместо рассказа «Шинель», написал бы рассказ «Мобильный телефон».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73