Между прочим, ваши чудодейственные вливания вылечили мою молоденькую внучатую племянницу — Хейзел Стерлинг, которая сильно хворала. Желаю вам всего наилучшего, продолжайте идти той же дорогой. Я прочитала, как вас чествовала Франция, и считаю, что она воистину прекрасная страна.
В Бельгии (в ноябре 1945 года) Флеминг побил свой собственный рекорд: трижды за два дня был удостоен звания доктора honoris causa в Брюсселе, Лувене и Льеже. В Лувене Флеминг произнес чудесную речь. Этот университет после войны присудил докторскую степень трем англичанам: Черчиллю, Монтгомери и Флемингу. «Я надеялся, — сказал Флеминг, — что мы втроем приедем сюда. Я мог бы тогда послушать государственного деятеля и генерала, они оба хорошие ораторы, оба руководят людьми, их обоих почитают на родине, и они этого заслуживают, и вы бы почти ничего не ждали от меня, простого лабораторного исследователя, который в белом халате играет с микробами и пробирками. Но все сложилось по-иному. Уинстон Черчилль уже приезжал и уехал. Монтгомери тоже приезжал и уехал. Остался я один. Моя профессия очень несложная. Как я вам уже сказал, я играю с микробами. И в этой игре, естественно, есть свои правила. Интересно их нарушать, доказывать, что некоторые из них неправильны, и находить то, о чем еще никто не подумал...»
Флеминг — Джону Камерону
(гиду Флеминга по Соединенным Штатам).
Я должен рассказать вам о своих приключениях. В ноябре я был приглашен в Бельгию, по-видимому, как гость правительства, так как мне оплатили билет и гостиницу. Вечером в день своего прибытия я ужинал с нашим послом. На следующий день обедал с принцем-регентом и был в университете, где мне присудили звание honoris causa. Церемония происходила в честь меня одного Зал был переполнен. В первом ряду — отдельное кресло для королевы Елизаветы. Сбоку — двухместный трон для посла и меня. Можете себе представить, как я выглядел.
25 октября Флеминг получил телеграмму из Стокгольма, сообщавшую, что ему, Флори и Чэйну присуждена Нобелевская премия по медицине. Ученый совет Нобелевских премий сперва предложил, чтобы половина премии была отдана Флемингу, а вторая половина сэру Говарду Флори и Чэйну. Но общий совет решил, что более справедливо будет разделить ее поровну между тремя учеными.
Шестого декабря Флеминг вылетел в Стокгольм.
Флеминг — Джону Камерону.
Прибыл в Стокгольм в 10 ч. вечера. Лег спать. В 8 ч. утра отъезд в Упсалу. Возвращение ночью. На следующий день официальные визиты, с короткой передышкой для покупок. (В Стокгольме можно купить сколько угодно паркеровских ручек 57 и нейлоновые чулки.) Потом ужинал с нашим послом (теперь я к этому стал привыкать). Назавтра вручение Нобелевских премий. Фрак и ордена. (Мне с большим трудом удалось завязать вокруг шеи орден Почетного легиона, и я ограничился одним этим орденом.) В 16 ч. 30 м. под звуки фанфар и труб нас вывели на сцену, где рядом с нами сидела вся королевская семья. Оркестр, пение, речи, и мы получили из рук короля наши премии... Затем банкет на 700 персон. Я сидел рядом с наследной принцессой. Нам всем пришлось сказать несколько слов (я говорил об удаче), а после банкета студенческий хор и танцы. Дома в 3 часа ночи. На следующий день — конференция и ужин у короля, во дворце. Можно было бы лечь рано спать, но, вернувшись в гостиницу, мы все отправились в бар и долго пили шведское пиво. С нами была одна аргентинская поэтесса, она тоже получила Нобелевскую премию, но совершенно не умеет пить.
Еще одно отличие весьма обрадовало Флеминга: ему присвоили звание почетного гражданина Дарвела, маленького шотландского городка, где он учился в школе. Нет более приятного и редкого ощущения, чем то, что тебя признали пророком в твоем отечестве. Из Лондона в Глазго Флеминг поехал поездом с женой, сыном Робертом, братом Бобом и невесткой. Чтобы скрасить путешествие, Флеминг придумал новую игру в карты. Дома Дарвела были украшены флагами. По улицам ходили музыканты в шотландских юбочках и играли на волынках. Мэр с советниками, а также репортеры и кинооператоры встречали Флеминга у ворот города. «Молитвы. Речи. Бесконечные автографы. Многие люди приходили сообщать, что они учились со мной в школе...» Он не удержался от соблазна подтрунить над своими соотечественниками и сказал, что они о нем услышали только потому, что мэр Дарвела поехал в Каир. «Когда ваш мэр был в Каире, он узнал, что я приобрел некоторую известность. Вернувшись, он предложил вашему муниципальному совету послать мне поздравительное письмо. Оно доставило мне большое удовольствие, ведь вы впервые после моего отъезда из Дарвела поинтересовались мною».
Преклонение, окружавшее его всюду, куда бы он ни приезжал, всемирная слава не изменили его характера, но он стал не то чтобы приветливее (он всегда отличался сердечной вежливостью), а, пожалуй, менее резким. Частые публичные выступления научили его держаться непринужденнее. Его друг Захари Копе, выслушав как-то его небольшую умную речь, сказал, когда они выходили:
— Вы произнесли блестящую речь.
— Да, — ответил Флеминг, — я это знаю.
Он очень хорошо говорил и в тот день, когда его друг, лорд Уэбб Джонсон, президент Королевского хирургического колледжа, вручил ему золотую медаль колледжа — высокая и редкая награда, которая за сто сорок четыре года присуждалась всего двадцать раз. Вручение медали состоялось во время ужина, на котором присутствовали члены королевской семьи, премьер-министр и лорд-канцлер. После речей старый друг и коллега Флеминга, доктор Брин, подошел к нему, чтобы его поздравить.
«К моему большому удивлению, он прервал меня, — пишет Брин.
— Ради бога, не надо! — сказал он. — Лучше сыграем партию в бильярд.
— Как, разве здесь есть бильярд?
— Нет, конечно, нет! — воскликнул Флеминг. — Пойдемте в клуб.
Он считал, что существует один только клуб — клуб художников в Челси, и мы поехали на своих машинах на Олд Черч-стрит. Это происходило вскоре после окончания войны, и к вечеру еще не переодевались. Появление Флеминга в этот поздний час во фраке, белом галстуке, с лентой Почетного легиона на шее и множеством орденов на груди произвело сильное впечатление. Но это не помешало нам сыграть партию в бильярд, и мы ушли только в два или три часа ночи».
Флеминг по-прежнему любил бывать в этом клубе, ему нравился большой светло-зеленый зал, где стояли два бильярдных стола, его привлекали непринужденные манеры художников и скульпторов. Он заходил сюда каждый вечер, часов в шесть, с наслаждением окунался в знакомую обстановку, играл партию в бильярд, придумывая (как он это делал во всех играх) какие-то необычные удары. Иногда он из любезности позировал кому-нибудь из художников, но никогда не хвалил свой портрет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
В Бельгии (в ноябре 1945 года) Флеминг побил свой собственный рекорд: трижды за два дня был удостоен звания доктора honoris causa в Брюсселе, Лувене и Льеже. В Лувене Флеминг произнес чудесную речь. Этот университет после войны присудил докторскую степень трем англичанам: Черчиллю, Монтгомери и Флемингу. «Я надеялся, — сказал Флеминг, — что мы втроем приедем сюда. Я мог бы тогда послушать государственного деятеля и генерала, они оба хорошие ораторы, оба руководят людьми, их обоих почитают на родине, и они этого заслуживают, и вы бы почти ничего не ждали от меня, простого лабораторного исследователя, который в белом халате играет с микробами и пробирками. Но все сложилось по-иному. Уинстон Черчилль уже приезжал и уехал. Монтгомери тоже приезжал и уехал. Остался я один. Моя профессия очень несложная. Как я вам уже сказал, я играю с микробами. И в этой игре, естественно, есть свои правила. Интересно их нарушать, доказывать, что некоторые из них неправильны, и находить то, о чем еще никто не подумал...»
Флеминг — Джону Камерону
(гиду Флеминга по Соединенным Штатам).
Я должен рассказать вам о своих приключениях. В ноябре я был приглашен в Бельгию, по-видимому, как гость правительства, так как мне оплатили билет и гостиницу. Вечером в день своего прибытия я ужинал с нашим послом. На следующий день обедал с принцем-регентом и был в университете, где мне присудили звание honoris causa. Церемония происходила в честь меня одного Зал был переполнен. В первом ряду — отдельное кресло для королевы Елизаветы. Сбоку — двухместный трон для посла и меня. Можете себе представить, как я выглядел.
25 октября Флеминг получил телеграмму из Стокгольма, сообщавшую, что ему, Флори и Чэйну присуждена Нобелевская премия по медицине. Ученый совет Нобелевских премий сперва предложил, чтобы половина премии была отдана Флемингу, а вторая половина сэру Говарду Флори и Чэйну. Но общий совет решил, что более справедливо будет разделить ее поровну между тремя учеными.
Шестого декабря Флеминг вылетел в Стокгольм.
Флеминг — Джону Камерону.
Прибыл в Стокгольм в 10 ч. вечера. Лег спать. В 8 ч. утра отъезд в Упсалу. Возвращение ночью. На следующий день официальные визиты, с короткой передышкой для покупок. (В Стокгольме можно купить сколько угодно паркеровских ручек 57 и нейлоновые чулки.) Потом ужинал с нашим послом (теперь я к этому стал привыкать). Назавтра вручение Нобелевских премий. Фрак и ордена. (Мне с большим трудом удалось завязать вокруг шеи орден Почетного легиона, и я ограничился одним этим орденом.) В 16 ч. 30 м. под звуки фанфар и труб нас вывели на сцену, где рядом с нами сидела вся королевская семья. Оркестр, пение, речи, и мы получили из рук короля наши премии... Затем банкет на 700 персон. Я сидел рядом с наследной принцессой. Нам всем пришлось сказать несколько слов (я говорил об удаче), а после банкета студенческий хор и танцы. Дома в 3 часа ночи. На следующий день — конференция и ужин у короля, во дворце. Можно было бы лечь рано спать, но, вернувшись в гостиницу, мы все отправились в бар и долго пили шведское пиво. С нами была одна аргентинская поэтесса, она тоже получила Нобелевскую премию, но совершенно не умеет пить.
Еще одно отличие весьма обрадовало Флеминга: ему присвоили звание почетного гражданина Дарвела, маленького шотландского городка, где он учился в школе. Нет более приятного и редкого ощущения, чем то, что тебя признали пророком в твоем отечестве. Из Лондона в Глазго Флеминг поехал поездом с женой, сыном Робертом, братом Бобом и невесткой. Чтобы скрасить путешествие, Флеминг придумал новую игру в карты. Дома Дарвела были украшены флагами. По улицам ходили музыканты в шотландских юбочках и играли на волынках. Мэр с советниками, а также репортеры и кинооператоры встречали Флеминга у ворот города. «Молитвы. Речи. Бесконечные автографы. Многие люди приходили сообщать, что они учились со мной в школе...» Он не удержался от соблазна подтрунить над своими соотечественниками и сказал, что они о нем услышали только потому, что мэр Дарвела поехал в Каир. «Когда ваш мэр был в Каире, он узнал, что я приобрел некоторую известность. Вернувшись, он предложил вашему муниципальному совету послать мне поздравительное письмо. Оно доставило мне большое удовольствие, ведь вы впервые после моего отъезда из Дарвела поинтересовались мною».
Преклонение, окружавшее его всюду, куда бы он ни приезжал, всемирная слава не изменили его характера, но он стал не то чтобы приветливее (он всегда отличался сердечной вежливостью), а, пожалуй, менее резким. Частые публичные выступления научили его держаться непринужденнее. Его друг Захари Копе, выслушав как-то его небольшую умную речь, сказал, когда они выходили:
— Вы произнесли блестящую речь.
— Да, — ответил Флеминг, — я это знаю.
Он очень хорошо говорил и в тот день, когда его друг, лорд Уэбб Джонсон, президент Королевского хирургического колледжа, вручил ему золотую медаль колледжа — высокая и редкая награда, которая за сто сорок четыре года присуждалась всего двадцать раз. Вручение медали состоялось во время ужина, на котором присутствовали члены королевской семьи, премьер-министр и лорд-канцлер. После речей старый друг и коллега Флеминга, доктор Брин, подошел к нему, чтобы его поздравить.
«К моему большому удивлению, он прервал меня, — пишет Брин.
— Ради бога, не надо! — сказал он. — Лучше сыграем партию в бильярд.
— Как, разве здесь есть бильярд?
— Нет, конечно, нет! — воскликнул Флеминг. — Пойдемте в клуб.
Он считал, что существует один только клуб — клуб художников в Челси, и мы поехали на своих машинах на Олд Черч-стрит. Это происходило вскоре после окончания войны, и к вечеру еще не переодевались. Появление Флеминга в этот поздний час во фраке, белом галстуке, с лентой Почетного легиона на шее и множеством орденов на груди произвело сильное впечатление. Но это не помешало нам сыграть партию в бильярд, и мы ушли только в два или три часа ночи».
Флеминг по-прежнему любил бывать в этом клубе, ему нравился большой светло-зеленый зал, где стояли два бильярдных стола, его привлекали непринужденные манеры художников и скульпторов. Он заходил сюда каждый вечер, часов в шесть, с наслаждением окунался в знакомую обстановку, играл партию в бильярд, придумывая (как он это делал во всех играх) какие-то необычные удары. Иногда он из любезности позировал кому-нибудь из художников, но никогда не хвалил свой портрет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87