Мы освободили для них место за своим столиком, который представлял собой не самое приятное зрелище: разгромлен, весь в пятнах от соуса, повсюду валяются смятые салфетки. Принесли еще два меню и кофе. Я нагнулся к Флокс и прошептал, что какое-то время нам еще придется составлять компанию Стернам.
– Это ничего, – ответила она. – Они веселые.
– Не может быть, – усомнился я и откинулся на спинку своего стула, чтобы понаблюдать за дядюшкой Ленни – я давно его не видел.
Он втянул моего отца в разговор о взаимных фондах и стал размахивать руками. Его кожу покрывал флоридский загар. С возрастом он стал все меньше времени проводить в родном городе, вынуждая ФБР прослушивать все больше междугородних звонков в Уэст-Палм-Бич. Я понимал, что не единственный в ресторане наблюдаю за дядюшкой Ленни. Обернувшись, я увидел за дальним столиком двоих темноволосых мужчин, возможно братьев. Они мне кивнули, а я автоматически отыскал глазами выпуклости на их пиджаках. Это был рудиментарный рефлекс. В следующий момент я вспомнил вторую свою давнюю фантазию: я подскакиваю к сидящему за столом дядюшке Ленни и пытаюсь его задушить. Нет, я не хотел его убивать на самом деле. Обычная блажь десятилетнего мальчика – поглазеть на небольшую перестрелку.
Элейн вывалила на Флокс кучу вопросов о ее родне и огласила впечатляющий список питтсбургских итальянцев, с которыми была «вот в таких» (она показала два сомкнутых пальца) отношениях. Выяснилось, что бабушка Флокс по материнской линии приходилась тетей особе, чьему дому и ломберному столику Элейн в пятидесятые годы часто оказывала честь своим присутствием. При этом открытии мои чувства, отключенные в критический момент неожиданным появлением новых лиц и пребывавшие в тревожном оцепенении, внезапно напомнили о себе непроизвольным подрагиванием, тянущей болью и покалыванием, как замерзшие пальцы ног под струей теплой воды. Чувства эти были смешанными. Мне показалось странно приятным, что помимо новых роковых нитей, связывавших меня и Флокс, существуют старые нелепые семейные связи. Я чувствовал восторг влюбленного, который потрясен, но не удивляется вмешательству причудливых орудий судьбы.
Однако эта самая связь утверждала тот факт, что теперь Флокс бесповоротно принята в лоно моей семьи. Она познакомилась не только с моим отцом, чего, кстати сказать, я не хотел, но и с дядюшкой Ленни. Теперь ей осталось только обернуться и увидеть их, двух уродов с пистолетами, льва и единорога, поддерживающих щит на гербе моей семьи. Я вцепился в край стола. Все люди, которых я любил, с которыми проводил время, вместо того чтобы помочь мне выбраться из мира, где я родился, еще прочнее привязывали меня к нему. Флокс, кузина ныне покойной жены какого-то мафиози, поглощала ужин, оплаченный вашингтонской семьей. Могущественный толстяк, который дружески похлопывал по руке моего отца и поедал ее глазами через стол, был, хоть и косвенно, боссом Кливленда, грозившего вступить в контакт с отцом. Чем больше я об этом думал, тем острее чувствовал, как тяжелая пища убийственно медленно соскальзывает в мой желудок, будто кусок льда. Есть люди, которые на стресс реагируют мигренями. Я же все переживания воспринимал желудком.
– Ах да, Марджори, боже мой! – Голос дядюшки Ленни выбился из тихой беседы, которую он вел с моим отцом, и заинтриговал всех за столом. Я сидел словно палку проглотивши.
– Флокс, как жаль, что ты не застала мать Арта. Она была замечательной девочкой. На пианино играла как ангел. Она была просто красавица. Элейн?
– Неужели ты думаешь, что я забыла? Ангел, чистый ангел. Да, Арт?
Я покосился на Флокс, которая смотрела на меня так, будто я был чем-то расстроен, потом перевел взгляд на отца. Тот вздохнул. Внезапно он показался мне очень уставшим.
– Я помню, – пробормотал я. – Извините. – Я встал и вышел из-за стола. В туалете я опустился на колени перед унитазом. Меня рвало целых двести сорок громоподобных щелчков кварцевых часов, которые отец подарил мне на окончание учебы.
– Арт, – говорила мне позже Флокс. Мы лежали в постели. Настроечная шкала ее радиоприемника испускала едва различимое зеленое свечение, слабый, затерянный вдалеке голос Пэтти Пейдж пел «Старый Кейп-Код». – Что случилось? Расскажи. С твоей стороны было грубо так уходить. Мне стыдно за тебя.
Я проговорил в подушку, которая пахла «Опиумом» и мылом:
– Отец все понял, а насчет Ленни и Элейн не беспокойся.
– Но что произошло? Все дело в твоей матери? Почему при одном упоминании о ней ты всегда расстраиваешься?
Я прижался грудью к ее спине, как ложка к ложке, и заговорил прямо в мягкую и чуть влажную мочку уха.
– Прости меня, – шептал я. – У каждого есть запретные темы, правда?
– У тебя их слишком много, – сказала Флокс.
– Эта песня сводит меня с ума, – пожаловался я.
Она вздохнула и сдалась.
– Почему?
– Не знаю. Ностальгия, наверное. Она заставляет меня чувствовать ностальгию по тем временам, которых я не знал. Меня тогда еще не было.
– Держу пари, что я действую на тебя точно так же, – заявила она.
Так действовало на меня все, что я любил.
15. Музей Реальной Жизни
Я околачивался возле Фабрики по Производству Облаков в самый жаркий день лета. Стоял, прижавшись спиной к сетке ограды. Небо затягивала желтовато-серая питтсбургская хмарь, но пот уже приклеил волосы ко лбу, а рубашку – к спине. Кливленд опаздывал на десять минут. Я смотрел на черный, без окон, торец здания Института Карнеги, наблюдал за тем, как люди проскальзывают по черной лестнице к заднему входу в кафе музея. Там работали две славные старушки словачки, подававшие одетыми в прозрачные пластиковые перчатки руками шпецле с ветчиной и другую сытную снедь. Я задумался о том, почему всегда предпочитал это кафе динозаврам, бриллиантам или даже мумиям. Потом стал глазеть на неприступную Фабрику, которая как раз заработала на полную мощь, выпуская одно идеальное облако за другим. На фоне скучного сырого неба эти облака почему-то казались белыми и хрустящими. Я откинул голову назад и стал пускать клубы дыма в такт с работой клапана Фабрики. Этим утром после завтрака мы впервые поссорились с Флокс, накричав друг на друга. Теперь у меня дрожали руки.
Она не хотела, чтобы я покинул ее кровать, ее стол на кухне, ее колени, когда закончу зашнуровывать ботинки. Но я начинал нервничать: вот уже три дня я не разговаривал с Артуром и Кливлендом. А три дня, по моим подсчетам, составляли ровно три процента моего драгоценного лета, целую пропасть времени, расточать которую мне казалось непростительным. Я так и не расстался с июньской радужной мечтой провести лето, паря в восходящих потоках воздуха, как бумажный самолетик над гомонящим пеклом Таймс-сквер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
– Это ничего, – ответила она. – Они веселые.
– Не может быть, – усомнился я и откинулся на спинку своего стула, чтобы понаблюдать за дядюшкой Ленни – я давно его не видел.
Он втянул моего отца в разговор о взаимных фондах и стал размахивать руками. Его кожу покрывал флоридский загар. С возрастом он стал все меньше времени проводить в родном городе, вынуждая ФБР прослушивать все больше междугородних звонков в Уэст-Палм-Бич. Я понимал, что не единственный в ресторане наблюдаю за дядюшкой Ленни. Обернувшись, я увидел за дальним столиком двоих темноволосых мужчин, возможно братьев. Они мне кивнули, а я автоматически отыскал глазами выпуклости на их пиджаках. Это был рудиментарный рефлекс. В следующий момент я вспомнил вторую свою давнюю фантазию: я подскакиваю к сидящему за столом дядюшке Ленни и пытаюсь его задушить. Нет, я не хотел его убивать на самом деле. Обычная блажь десятилетнего мальчика – поглазеть на небольшую перестрелку.
Элейн вывалила на Флокс кучу вопросов о ее родне и огласила впечатляющий список питтсбургских итальянцев, с которыми была «вот в таких» (она показала два сомкнутых пальца) отношениях. Выяснилось, что бабушка Флокс по материнской линии приходилась тетей особе, чьему дому и ломберному столику Элейн в пятидесятые годы часто оказывала честь своим присутствием. При этом открытии мои чувства, отключенные в критический момент неожиданным появлением новых лиц и пребывавшие в тревожном оцепенении, внезапно напомнили о себе непроизвольным подрагиванием, тянущей болью и покалыванием, как замерзшие пальцы ног под струей теплой воды. Чувства эти были смешанными. Мне показалось странно приятным, что помимо новых роковых нитей, связывавших меня и Флокс, существуют старые нелепые семейные связи. Я чувствовал восторг влюбленного, который потрясен, но не удивляется вмешательству причудливых орудий судьбы.
Однако эта самая связь утверждала тот факт, что теперь Флокс бесповоротно принята в лоно моей семьи. Она познакомилась не только с моим отцом, чего, кстати сказать, я не хотел, но и с дядюшкой Ленни. Теперь ей осталось только обернуться и увидеть их, двух уродов с пистолетами, льва и единорога, поддерживающих щит на гербе моей семьи. Я вцепился в край стола. Все люди, которых я любил, с которыми проводил время, вместо того чтобы помочь мне выбраться из мира, где я родился, еще прочнее привязывали меня к нему. Флокс, кузина ныне покойной жены какого-то мафиози, поглощала ужин, оплаченный вашингтонской семьей. Могущественный толстяк, который дружески похлопывал по руке моего отца и поедал ее глазами через стол, был, хоть и косвенно, боссом Кливленда, грозившего вступить в контакт с отцом. Чем больше я об этом думал, тем острее чувствовал, как тяжелая пища убийственно медленно соскальзывает в мой желудок, будто кусок льда. Есть люди, которые на стресс реагируют мигренями. Я же все переживания воспринимал желудком.
– Ах да, Марджори, боже мой! – Голос дядюшки Ленни выбился из тихой беседы, которую он вел с моим отцом, и заинтриговал всех за столом. Я сидел словно палку проглотивши.
– Флокс, как жаль, что ты не застала мать Арта. Она была замечательной девочкой. На пианино играла как ангел. Она была просто красавица. Элейн?
– Неужели ты думаешь, что я забыла? Ангел, чистый ангел. Да, Арт?
Я покосился на Флокс, которая смотрела на меня так, будто я был чем-то расстроен, потом перевел взгляд на отца. Тот вздохнул. Внезапно он показался мне очень уставшим.
– Я помню, – пробормотал я. – Извините. – Я встал и вышел из-за стола. В туалете я опустился на колени перед унитазом. Меня рвало целых двести сорок громоподобных щелчков кварцевых часов, которые отец подарил мне на окончание учебы.
– Арт, – говорила мне позже Флокс. Мы лежали в постели. Настроечная шкала ее радиоприемника испускала едва различимое зеленое свечение, слабый, затерянный вдалеке голос Пэтти Пейдж пел «Старый Кейп-Код». – Что случилось? Расскажи. С твоей стороны было грубо так уходить. Мне стыдно за тебя.
Я проговорил в подушку, которая пахла «Опиумом» и мылом:
– Отец все понял, а насчет Ленни и Элейн не беспокойся.
– Но что произошло? Все дело в твоей матери? Почему при одном упоминании о ней ты всегда расстраиваешься?
Я прижался грудью к ее спине, как ложка к ложке, и заговорил прямо в мягкую и чуть влажную мочку уха.
– Прости меня, – шептал я. – У каждого есть запретные темы, правда?
– У тебя их слишком много, – сказала Флокс.
– Эта песня сводит меня с ума, – пожаловался я.
Она вздохнула и сдалась.
– Почему?
– Не знаю. Ностальгия, наверное. Она заставляет меня чувствовать ностальгию по тем временам, которых я не знал. Меня тогда еще не было.
– Держу пари, что я действую на тебя точно так же, – заявила она.
Так действовало на меня все, что я любил.
15. Музей Реальной Жизни
Я околачивался возле Фабрики по Производству Облаков в самый жаркий день лета. Стоял, прижавшись спиной к сетке ограды. Небо затягивала желтовато-серая питтсбургская хмарь, но пот уже приклеил волосы ко лбу, а рубашку – к спине. Кливленд опаздывал на десять минут. Я смотрел на черный, без окон, торец здания Института Карнеги, наблюдал за тем, как люди проскальзывают по черной лестнице к заднему входу в кафе музея. Там работали две славные старушки словачки, подававшие одетыми в прозрачные пластиковые перчатки руками шпецле с ветчиной и другую сытную снедь. Я задумался о том, почему всегда предпочитал это кафе динозаврам, бриллиантам или даже мумиям. Потом стал глазеть на неприступную Фабрику, которая как раз заработала на полную мощь, выпуская одно идеальное облако за другим. На фоне скучного сырого неба эти облака почему-то казались белыми и хрустящими. Я откинул голову назад и стал пускать клубы дыма в такт с работой клапана Фабрики. Этим утром после завтрака мы впервые поссорились с Флокс, накричав друг на друга. Теперь у меня дрожали руки.
Она не хотела, чтобы я покинул ее кровать, ее стол на кухне, ее колени, когда закончу зашнуровывать ботинки. Но я начинал нервничать: вот уже три дня я не разговаривал с Артуром и Кливлендом. А три дня, по моим подсчетам, составляли ровно три процента моего драгоценного лета, целую пропасть времени, расточать которую мне казалось непростительным. Я так и не расстался с июньской радужной мечтой провести лето, паря в восходящих потоках воздуха, как бумажный самолетик над гомонящим пеклом Таймс-сквер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64