..
Нам было действительно по дороге. Нюся жила рядом с нами, в маленькой землянке.Нюся шла легко, танцующей походкой, пренебрежительно оглядывая мужчин. Они бросали короткие взгляды на ее высокую грудь, на правильные, красивые черты беззаботного лица, с глубокими черными насмешливыми глазами.
Нюся задорно встряхивала пушистыми, вьющимися волосами.
— Скука!.. На фронт бы поихала сестрой, да маты — старуха...— говорила мне Нюся.
— А ты читай книги — веселей будет,— солидно советовал я.
— Неученая я книжки читать.
— Хочешь, я буду читать тебе вечерами?
— Хочу, хлопчик.
На другой день, воспользовавшись отсутствием хозяина, я украл книгу «Как львица воспитала царского сына» и спрятал ее под рубашку. Весь день я оттягивал рубашку, чтобы не было заметно украденной книжки, и волновался, когда Степан Карпович останавливал на мне свой взор.
Вечером я пришел в землянку Нюси и, вытащив из-под рубахи книжку, начал читать. Починяя платье, Нюся терпеливо и упорно слушала. Мать Нюси дремала на печке. За маленьким тусклым квадратиком окна текла голубоватая тихая ночь.
На мосту грохотали колеса ассенизационных бочек.Поздно ночью чтение книги закончилось.Нюся положила платье на стол, взяла книжку, посмотрела дешевые яркие картинки и, отбросив, сказала:
— Яка це брехня... Да усэ про царей да про богатых пишуть, а про рабочу людину ничого нема.
Следующую книгу — «На новом пути» Иванова мы прочитали за три вечера. Нюся прослушала трагическую историю женщины, попавшей на содержание к купчику, и разрыдалась, когда, брошенная любовником, она мучительно умирала от туберкулеза...
Нюся плакала. Я закрыл книжку и собрался уходить. Она задержала меня у низеньких дверей, грустная, с распухшими от слез глазами, посадила на стул и опять заставила читать.Старуха не понимала слез дочери и смотрела на меня сурово, сощурив злые глаза,
Дома у меня за короткое время накопилась небольшая библиотека — каждый день я уносил из магазина по книге.Как-то вечером Нюся пришла и сама отобрала книгу, засунув ее под стопку бумаги. Весь следующий день я ходил возле этой стопки, но стащить книгу не удалось.
Мое беспокойное поведение вызвало у хозяина подозрение. Как видно, чтобы последить за мной, он вышел в соседнюю комнату. Я мгновенно сунул книжку под рубаху и отошел к витрине. Минут через пять хозяин вернулся, сел на стул и косо взглянул на меня. Я понял, что он знает о моем преступлении, и ждал, когда он заговорит. Но он молчал, и взгляд его был для меня пыткой. Только вечером, перед закрытием магазина, хозяин подозвал меня и сказал:
— А ну-ка отверни рубаху, я посмотрю, что у тебя там.
Дрожа от волнения, я отвернул рубашку.Степан Карпович вытащил спрятанную книжку, бросил ее на полку и, отсчитав рубль пятьдесят копеек, заработанные мною за две недели, сказал:
— Больше ко мне не приходи: воров мне не надо...
Каждое утро я просыпаюсь с восходом солнца и направляюсь в киоск на главную улицу за свежими газетами.Положив газеты в сумку, стремительно бегу по улицам, звонко голося:
— Го-о-олод в Германии!.. Новые победы на австрийском фронте!.. Тысячи пленных! Наши войска переходят и наступление!..
Газеты у меня берут охотно. На вырученные деньги и покупаю папиросы, колбасу и иду в театр. Я забираюсь на галерку, ем колбасу и с захватывающим интересом смотрю на сцену, где актеры, в пышных костюмах поют и пляшут среди украинских хаток.
Я смеюсь, люблю, ревную вместе с актерами...Возвратись домой, долго хожу около окон по снегу, чувствуя, как ноют от холода ноги. Всматриваюсь через замерзшее окно в темную тишину квартиры, но никого не вижу. Осторожно стучу в раму.
Володя просыпается и, открыв дверь, сообщает:
— Мама не велела открывать тебе двери, потому что ты мало даешь ей денег.
— Пусть попробует,— дерзко отвечаю я и, сняв башмаки, мокрыми, озябшими ногами осторожно ступаю по земляному полу.
Анна Григорьевна подымает голову, как только я сажусь на деревянную скрипящую кровать.
— Ты что же, большой уже стал, слушаться не хочешь: по ночам шляешься? Завтра же уходи куда глаза глядят — не надо мне таких. Черт тебя знает, где ты шляешься! Может быть, воровать по ночам ходишь. Не надо мне воров!..
— Никуда я не уйду.
Анна Григорьевна вспыхивает:
— Замолчи! Ложись спать, щенок, а то на улицу в одних подштанниках выкину... Хамская порода! Боже мой, боже мой! С какой рванью я свою жизнь связала!.. А сколько порядочных женихов было...
— Офицеры, лавочники, чиновники — ну и шла бы за них,— тихо говорю я ей.
— Замолчи! Замолчи! Иначе убью, как скотину!.. Я долго не могу уснуть.
Мягкий февральский снег похрустывает под ногами. Ветерок приятно холодит лицо. Запахиваю широкую и длинную отцовскую тужурку, но все равно холодно. «Ничего,— думаю я,— сейчас получу газеты: буду бегать — теплей станет».
Меня поражает пустота улиц... Киоск закрыт... Жду. Стараясь согреться, прыгаю, хлопаю себя руками... Киоск не открывают. Решаю пройтись по главной улице.Из-за угла навстречу мне идет толпа с красными флагами, с песнями, которых никогда в жизни мне не приходилось слышать. Я с любопытством рассматриваю толпу и ничего не могу понять.
На базарной площади, подле пустующих столиков и навесов, замечаю выстроившихся шпалерами полицейских. Меня удивляет, что они не разгоняют поющих людей. На шинелях полицейских нет погон, а на маленьких кругленьких шапках нет медных лент с кокардами наверху. Они стоят без оружия, тревожно озирая проходящих людей... Толпа народа все больше и больше. Люди идут через базар — на главную улицу, к памятнику Харитоненко. Я стараюсь узнать, что произошло, но мне никто не отвечает. У памятника Харитоненко, на трибуне, появляется человек в фетровой шляпе и в пенсне с черным шнурочком, и я впервые в жизни слышу слово: «Революция».
Узнаю, что царь отрекся от престола, что образовано новое правительство и что сегодня ночью остановились все фабрики и заводы.Я с восхищением слушаю ораторов, пламенно размахивающих руками, призывающих еще сильнее защищать республику от варваров-немцев. Люди запрудили улицу и возбужденно кричат, когда на трибуне смолкает оратор.
От памятника колонны демонстрантов беспорядочно, мелкими шагами двинулись по оживленной, праздничной улице.С заснеженных балконов, через открытые форточки смотрели любопытные.Только к вечеру стали расходиться по домам группы демонстрантов.
Газеты в этот день не вышли. Поздно вечером я вернулся домой без заработка, голодный. Февральская революция принесла мне огромный ущерб.Дома, за столом у кипящего самовара, я застал Анну Григорьевну, наставника баптистской секты и Либштейна.Раз в месяц Анна Григорьевна получала пособие из комитета помощи беженцам и в дни получки приглашала гостей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Нам было действительно по дороге. Нюся жила рядом с нами, в маленькой землянке.Нюся шла легко, танцующей походкой, пренебрежительно оглядывая мужчин. Они бросали короткие взгляды на ее высокую грудь, на правильные, красивые черты беззаботного лица, с глубокими черными насмешливыми глазами.
Нюся задорно встряхивала пушистыми, вьющимися волосами.
— Скука!.. На фронт бы поихала сестрой, да маты — старуха...— говорила мне Нюся.
— А ты читай книги — веселей будет,— солидно советовал я.
— Неученая я книжки читать.
— Хочешь, я буду читать тебе вечерами?
— Хочу, хлопчик.
На другой день, воспользовавшись отсутствием хозяина, я украл книгу «Как львица воспитала царского сына» и спрятал ее под рубашку. Весь день я оттягивал рубашку, чтобы не было заметно украденной книжки, и волновался, когда Степан Карпович останавливал на мне свой взор.
Вечером я пришел в землянку Нюси и, вытащив из-под рубахи книжку, начал читать. Починяя платье, Нюся терпеливо и упорно слушала. Мать Нюси дремала на печке. За маленьким тусклым квадратиком окна текла голубоватая тихая ночь.
На мосту грохотали колеса ассенизационных бочек.Поздно ночью чтение книги закончилось.Нюся положила платье на стол, взяла книжку, посмотрела дешевые яркие картинки и, отбросив, сказала:
— Яка це брехня... Да усэ про царей да про богатых пишуть, а про рабочу людину ничого нема.
Следующую книгу — «На новом пути» Иванова мы прочитали за три вечера. Нюся прослушала трагическую историю женщины, попавшей на содержание к купчику, и разрыдалась, когда, брошенная любовником, она мучительно умирала от туберкулеза...
Нюся плакала. Я закрыл книжку и собрался уходить. Она задержала меня у низеньких дверей, грустная, с распухшими от слез глазами, посадила на стул и опять заставила читать.Старуха не понимала слез дочери и смотрела на меня сурово, сощурив злые глаза,
Дома у меня за короткое время накопилась небольшая библиотека — каждый день я уносил из магазина по книге.Как-то вечером Нюся пришла и сама отобрала книгу, засунув ее под стопку бумаги. Весь следующий день я ходил возле этой стопки, но стащить книгу не удалось.
Мое беспокойное поведение вызвало у хозяина подозрение. Как видно, чтобы последить за мной, он вышел в соседнюю комнату. Я мгновенно сунул книжку под рубаху и отошел к витрине. Минут через пять хозяин вернулся, сел на стул и косо взглянул на меня. Я понял, что он знает о моем преступлении, и ждал, когда он заговорит. Но он молчал, и взгляд его был для меня пыткой. Только вечером, перед закрытием магазина, хозяин подозвал меня и сказал:
— А ну-ка отверни рубаху, я посмотрю, что у тебя там.
Дрожа от волнения, я отвернул рубашку.Степан Карпович вытащил спрятанную книжку, бросил ее на полку и, отсчитав рубль пятьдесят копеек, заработанные мною за две недели, сказал:
— Больше ко мне не приходи: воров мне не надо...
Каждое утро я просыпаюсь с восходом солнца и направляюсь в киоск на главную улицу за свежими газетами.Положив газеты в сумку, стремительно бегу по улицам, звонко голося:
— Го-о-олод в Германии!.. Новые победы на австрийском фронте!.. Тысячи пленных! Наши войска переходят и наступление!..
Газеты у меня берут охотно. На вырученные деньги и покупаю папиросы, колбасу и иду в театр. Я забираюсь на галерку, ем колбасу и с захватывающим интересом смотрю на сцену, где актеры, в пышных костюмах поют и пляшут среди украинских хаток.
Я смеюсь, люблю, ревную вместе с актерами...Возвратись домой, долго хожу около окон по снегу, чувствуя, как ноют от холода ноги. Всматриваюсь через замерзшее окно в темную тишину квартиры, но никого не вижу. Осторожно стучу в раму.
Володя просыпается и, открыв дверь, сообщает:
— Мама не велела открывать тебе двери, потому что ты мало даешь ей денег.
— Пусть попробует,— дерзко отвечаю я и, сняв башмаки, мокрыми, озябшими ногами осторожно ступаю по земляному полу.
Анна Григорьевна подымает голову, как только я сажусь на деревянную скрипящую кровать.
— Ты что же, большой уже стал, слушаться не хочешь: по ночам шляешься? Завтра же уходи куда глаза глядят — не надо мне таких. Черт тебя знает, где ты шляешься! Может быть, воровать по ночам ходишь. Не надо мне воров!..
— Никуда я не уйду.
Анна Григорьевна вспыхивает:
— Замолчи! Ложись спать, щенок, а то на улицу в одних подштанниках выкину... Хамская порода! Боже мой, боже мой! С какой рванью я свою жизнь связала!.. А сколько порядочных женихов было...
— Офицеры, лавочники, чиновники — ну и шла бы за них,— тихо говорю я ей.
— Замолчи! Замолчи! Иначе убью, как скотину!.. Я долго не могу уснуть.
Мягкий февральский снег похрустывает под ногами. Ветерок приятно холодит лицо. Запахиваю широкую и длинную отцовскую тужурку, но все равно холодно. «Ничего,— думаю я,— сейчас получу газеты: буду бегать — теплей станет».
Меня поражает пустота улиц... Киоск закрыт... Жду. Стараясь согреться, прыгаю, хлопаю себя руками... Киоск не открывают. Решаю пройтись по главной улице.Из-за угла навстречу мне идет толпа с красными флагами, с песнями, которых никогда в жизни мне не приходилось слышать. Я с любопытством рассматриваю толпу и ничего не могу понять.
На базарной площади, подле пустующих столиков и навесов, замечаю выстроившихся шпалерами полицейских. Меня удивляет, что они не разгоняют поющих людей. На шинелях полицейских нет погон, а на маленьких кругленьких шапках нет медных лент с кокардами наверху. Они стоят без оружия, тревожно озирая проходящих людей... Толпа народа все больше и больше. Люди идут через базар — на главную улицу, к памятнику Харитоненко. Я стараюсь узнать, что произошло, но мне никто не отвечает. У памятника Харитоненко, на трибуне, появляется человек в фетровой шляпе и в пенсне с черным шнурочком, и я впервые в жизни слышу слово: «Революция».
Узнаю, что царь отрекся от престола, что образовано новое правительство и что сегодня ночью остановились все фабрики и заводы.Я с восхищением слушаю ораторов, пламенно размахивающих руками, призывающих еще сильнее защищать республику от варваров-немцев. Люди запрудили улицу и возбужденно кричат, когда на трибуне смолкает оратор.
От памятника колонны демонстрантов беспорядочно, мелкими шагами двинулись по оживленной, праздничной улице.С заснеженных балконов, через открытые форточки смотрели любопытные.Только к вечеру стали расходиться по домам группы демонстрантов.
Газеты в этот день не вышли. Поздно вечером я вернулся домой без заработка, голодный. Февральская революция принесла мне огромный ущерб.Дома, за столом у кипящего самовара, я застал Анну Григорьевну, наставника баптистской секты и Либштейна.Раз в месяц Анна Григорьевна получала пособие из комитета помощи беженцам и в дни получки приглашала гостей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77