У него был огромнейший выпуклый лоб, сильный, выдающийся вперед подбородок и грудь такая высокая и широкая, что казалась неестественной.
Весной восемнадцатого года, как только чехи заняли город, Борькии отец со многими другими рабочими ушел в деревню. Там ои долгое время работал кузнецом, а потом, когда в деревню начали заглядывать чешские отряды, он ушел в тайгу, к партизанам, которые только что стали организовываться в отряд. Он был выносливым, смелым человеком. Часто, надев крестьянский зипуниш-ко, грязный, лохматый, он приходил в город. Там он надевал дорогой купеческий костюм, появлялся в кабаках, пил с офицерами из контрразведки, а к утру уводил их на окраину города под предлогом продолжения кутежа и расстреливал, и опять уходил в горы, незамеченный, неуловимый.
Так он расправился с четырьмя контрразведчиками. Потом совершил налет с несколькими партизанами на обоз с продуктами, увел его. А после, возвращаясь как-то в горы, уснул в тайге и был пойман.
У Борьки было очень много отцовских черт. Только вот, кажется, физически он подкачал.
Борька лежал задумчивый и чуть грустный. Воспоминания об отце навеяли на него тоску... Но вот он вдруг вскрикнул, всплеснул руками и подпрыгнул:
— Ура! Ур-а-а! Живем, Сашка! Живем, товарищ! Он кружился, помахивая каким-то черным лоскут-кон.
— Чего ты? Чего орешь?..
— Табак, Сашка, табак! Откуда ему здесь быть? Наверно, какой-нибудь охотник отдыхал и забыл. Ну, брат, и радость! Теперь покурим!
Борька сел около меня и развернул засаленный сатиновый кисет с табаком и грубой конторской бумагой. В кисете оказалось и кресало с камнем и кусочком мха.Табаку было много: его хватило нам на весь дальнейший путь. Дым раздражал горло, спирал дыхание, но мы курили с наслаждением.
— Вот бы теперь где-нибудь на травке найти буханку хлеба и котелочек молочка, тогда бы совсем хорошо было,—смеялся Белецкий.
— А щей ты бы не похлебал?
— И щей похлебал бы...
За следующим поворотом реки, на холме, среди деревьев показалась крыша... Борька остановился, вытащил из-за ремня наган и, спрятав его в карман, сказал:
— Оружие спрячь. Наверно, деревня. Подожди меня малость в кустах, а я схожу, все разузнаю.
Я залез в кусты. Борька пошел на разведку. Вернулся он через полчаса повеселевший:
— Ну, идем. Заимка... Не страшно нам это.
У низеньких ворот дома нас встретил огромный косматый пес. Ощерив желтые клыки, он метался у наших ног, заливаясь хриплым лаем. Больше всего он наседал на Бориса.
Казалось, вот-вот он подымется на задние лапы, бросится на грудь и схватит за горло.Борька отмахивался сучковатой палкой и покрикивал на собаку:
— Ну, ну, ты, только посмей укусить, хамлюга! Ты что, своих не узнал? Ишь, какой дурак! А ну, пошел вон, а то по зубам двину. Подумаешь, какой страх нагнал...
На крыльцо, украшенное затейливой резьбой, вышел бородатый, в длинной холщовой рубахе, человек. Внимательно озирая нас, неторопливо сошел с крыльца и, переваливаясь с ноги на ногу, вытащил из забора длинную хворостину, отогнал собаку, потом, глядя на наша гимназические гимнастерки с белыми пуговицами, недоверчиво спросил:
— Куда дорогу держите?
— В Читу,— бойко ответил Белецкий.
— В Читу! Кхм!—усмехнулся он, и огненно-рыжая его борода зашевелилась.
Он был широк в плечах, неуклюж; синеватый, угрястый нос лоснился; усы взъерошенные, выцветшие.
Борис удивленно двинул бровями:
— Чего вы смеетесь?
— Как чего? Читу-то вы прошли... Чита-то, парень, позади у вас осталась...
— Как это позади? — переспросил я.
— Да так. На Читу надо через горы идти-то. Деревню тут пройдете, вот и Чита.
— А далеко до Читы? — спросил Борис.
— К утру будете... А вы издалеча?
— Из Верхнеудинска,— не задумываясь ответил Борис.— Родителей разыскивали. Когда отступали семе-новцы, мы от поезда отстали, вот теперь и пробираемся в Читу. Может быть, там их найдем...
— А все из-за тебя, Жоржик,— обратился он вдруг ко мне, сделав недовольную мину.— Если бы я с тобой не пошел за папиросами, ничего бы этого не было. Нет ли у вас чего покушать? Трое суток не ели, ей-богу, прямо животы засохли...
Хозяин помедлил с ответом, переступил с ноги на ногу, повернулся:
— Пойдем в избу, молоком напою. А только вы не подосланные откель?
Борис рассмеялся:
— Сказал ему, откуда мы, так он не верит, чу-дак!
— Хто вас знает: ноне по тайге бродит разный народ...
Мы прошли в избу.Почти у дверей стояла большая русская печь. Напротив, у окна, стол, окруженный длинными скамейками. Справа две кровати, покрытые солдатскими одеялами. На полу—шкура медведя, над кроватью — рога лося. В углу — иконы...
Борька снял фуражку, перекрестился и, подмигнув мне, произнес:
— Ну-с, здравствуйте, храни вас господь. Я тоже неловко перекрестился.
Борька подошел к хозяйке, возившейся с посудой около печи, и протянул ей руку:
— Здравствуйте, хозяюшка, бог в помощь вам...
Женщина в длинном платье смутилась и, вытерев о подол руки, поздоровалась с Борисом.
— Эх, и хорошо же здесь у вас. Живете себе: никто — вам и вы — никому. Прелесть!
Хозяин нахмурился:
— Живем, бог не обидел, только красные малость докучают. Лошадей вот забрали. А дозвольте спросить: какая жизня в Верхнеудинском? Реквизиции делают?
— Делают.
— И сильно?
— Сильно.
Хозяин крякнул, повел плечами:
— А у кого, дозвольте спросить, берут?
Борька придвинулся к столу и, загибая пальцы, заговорил скороговоркой:
— У торговцев берут — раз; у белых берут — два; у попов — три; у буржуев — четыре; у кулаков — пять...
Хозяин прищурил глаза:
— У всех, значит.
— Ну, у бедных, у рабочих—у тех не берут. У них что возьмешь?
— Оно верно: у голого рубашку не сымешь,— заключил хозяин.— Маланья, накорми гостей.
Хозяйка мягко проплыла по комнате, накрыла стол скатертью, положила возле нас деревянные ложки. Потом принесла большую глиняную посудину, наполненную дымящимися щами.
Мы жадно стали есть.Где-то за окном вдруг что-то захлопало... Это дрались петухи. Хозяйка выбежала из избы.
— Пошли, пошли, окаянные,— послышался со двора ее голос.
Хозяин повеселевшими глазами посмотрел на Бориса.
— А какой губернии вы будете? — спросил он вдруг.
— Вятской,— не задумываясь отчеканил Борис.— Вятский народ хватский — семеро одного не боятся, а ежели один на один, так все котомки отдадим.
— То-то, я гляжу, больно уж бойкой ты,— усмехнулся хозяин.
— У нас все такие. А вы откуда? —в свою очередь спросил Борис.
— Мы-та? Мы здешние, тут недалече деревня, мимо нее проходить будете.
— А почему же вы здесь живете? — спросил я.
— Утек. Тут спокойней и скотине, и хлебу, и мне.
— Что же, вас красные, наверно, беспокоили?
— Оно, конечно, и от белых приходилось, а только они вроде как справедливей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Весной восемнадцатого года, как только чехи заняли город, Борькии отец со многими другими рабочими ушел в деревню. Там ои долгое время работал кузнецом, а потом, когда в деревню начали заглядывать чешские отряды, он ушел в тайгу, к партизанам, которые только что стали организовываться в отряд. Он был выносливым, смелым человеком. Часто, надев крестьянский зипуниш-ко, грязный, лохматый, он приходил в город. Там он надевал дорогой купеческий костюм, появлялся в кабаках, пил с офицерами из контрразведки, а к утру уводил их на окраину города под предлогом продолжения кутежа и расстреливал, и опять уходил в горы, незамеченный, неуловимый.
Так он расправился с четырьмя контрразведчиками. Потом совершил налет с несколькими партизанами на обоз с продуктами, увел его. А после, возвращаясь как-то в горы, уснул в тайге и был пойман.
У Борьки было очень много отцовских черт. Только вот, кажется, физически он подкачал.
Борька лежал задумчивый и чуть грустный. Воспоминания об отце навеяли на него тоску... Но вот он вдруг вскрикнул, всплеснул руками и подпрыгнул:
— Ура! Ур-а-а! Живем, Сашка! Живем, товарищ! Он кружился, помахивая каким-то черным лоскут-кон.
— Чего ты? Чего орешь?..
— Табак, Сашка, табак! Откуда ему здесь быть? Наверно, какой-нибудь охотник отдыхал и забыл. Ну, брат, и радость! Теперь покурим!
Борька сел около меня и развернул засаленный сатиновый кисет с табаком и грубой конторской бумагой. В кисете оказалось и кресало с камнем и кусочком мха.Табаку было много: его хватило нам на весь дальнейший путь. Дым раздражал горло, спирал дыхание, но мы курили с наслаждением.
— Вот бы теперь где-нибудь на травке найти буханку хлеба и котелочек молочка, тогда бы совсем хорошо было,—смеялся Белецкий.
— А щей ты бы не похлебал?
— И щей похлебал бы...
За следующим поворотом реки, на холме, среди деревьев показалась крыша... Борька остановился, вытащил из-за ремня наган и, спрятав его в карман, сказал:
— Оружие спрячь. Наверно, деревня. Подожди меня малость в кустах, а я схожу, все разузнаю.
Я залез в кусты. Борька пошел на разведку. Вернулся он через полчаса повеселевший:
— Ну, идем. Заимка... Не страшно нам это.
У низеньких ворот дома нас встретил огромный косматый пес. Ощерив желтые клыки, он метался у наших ног, заливаясь хриплым лаем. Больше всего он наседал на Бориса.
Казалось, вот-вот он подымется на задние лапы, бросится на грудь и схватит за горло.Борька отмахивался сучковатой палкой и покрикивал на собаку:
— Ну, ну, ты, только посмей укусить, хамлюга! Ты что, своих не узнал? Ишь, какой дурак! А ну, пошел вон, а то по зубам двину. Подумаешь, какой страх нагнал...
На крыльцо, украшенное затейливой резьбой, вышел бородатый, в длинной холщовой рубахе, человек. Внимательно озирая нас, неторопливо сошел с крыльца и, переваливаясь с ноги на ногу, вытащил из забора длинную хворостину, отогнал собаку, потом, глядя на наша гимназические гимнастерки с белыми пуговицами, недоверчиво спросил:
— Куда дорогу держите?
— В Читу,— бойко ответил Белецкий.
— В Читу! Кхм!—усмехнулся он, и огненно-рыжая его борода зашевелилась.
Он был широк в плечах, неуклюж; синеватый, угрястый нос лоснился; усы взъерошенные, выцветшие.
Борис удивленно двинул бровями:
— Чего вы смеетесь?
— Как чего? Читу-то вы прошли... Чита-то, парень, позади у вас осталась...
— Как это позади? — переспросил я.
— Да так. На Читу надо через горы идти-то. Деревню тут пройдете, вот и Чита.
— А далеко до Читы? — спросил Борис.
— К утру будете... А вы издалеча?
— Из Верхнеудинска,— не задумываясь ответил Борис.— Родителей разыскивали. Когда отступали семе-новцы, мы от поезда отстали, вот теперь и пробираемся в Читу. Может быть, там их найдем...
— А все из-за тебя, Жоржик,— обратился он вдруг ко мне, сделав недовольную мину.— Если бы я с тобой не пошел за папиросами, ничего бы этого не было. Нет ли у вас чего покушать? Трое суток не ели, ей-богу, прямо животы засохли...
Хозяин помедлил с ответом, переступил с ноги на ногу, повернулся:
— Пойдем в избу, молоком напою. А только вы не подосланные откель?
Борис рассмеялся:
— Сказал ему, откуда мы, так он не верит, чу-дак!
— Хто вас знает: ноне по тайге бродит разный народ...
Мы прошли в избу.Почти у дверей стояла большая русская печь. Напротив, у окна, стол, окруженный длинными скамейками. Справа две кровати, покрытые солдатскими одеялами. На полу—шкура медведя, над кроватью — рога лося. В углу — иконы...
Борька снял фуражку, перекрестился и, подмигнув мне, произнес:
— Ну-с, здравствуйте, храни вас господь. Я тоже неловко перекрестился.
Борька подошел к хозяйке, возившейся с посудой около печи, и протянул ей руку:
— Здравствуйте, хозяюшка, бог в помощь вам...
Женщина в длинном платье смутилась и, вытерев о подол руки, поздоровалась с Борисом.
— Эх, и хорошо же здесь у вас. Живете себе: никто — вам и вы — никому. Прелесть!
Хозяин нахмурился:
— Живем, бог не обидел, только красные малость докучают. Лошадей вот забрали. А дозвольте спросить: какая жизня в Верхнеудинском? Реквизиции делают?
— Делают.
— И сильно?
— Сильно.
Хозяин крякнул, повел плечами:
— А у кого, дозвольте спросить, берут?
Борька придвинулся к столу и, загибая пальцы, заговорил скороговоркой:
— У торговцев берут — раз; у белых берут — два; у попов — три; у буржуев — четыре; у кулаков — пять...
Хозяин прищурил глаза:
— У всех, значит.
— Ну, у бедных, у рабочих—у тех не берут. У них что возьмешь?
— Оно верно: у голого рубашку не сымешь,— заключил хозяин.— Маланья, накорми гостей.
Хозяйка мягко проплыла по комнате, накрыла стол скатертью, положила возле нас деревянные ложки. Потом принесла большую глиняную посудину, наполненную дымящимися щами.
Мы жадно стали есть.Где-то за окном вдруг что-то захлопало... Это дрались петухи. Хозяйка выбежала из избы.
— Пошли, пошли, окаянные,— послышался со двора ее голос.
Хозяин повеселевшими глазами посмотрел на Бориса.
— А какой губернии вы будете? — спросил он вдруг.
— Вятской,— не задумываясь отчеканил Борис.— Вятский народ хватский — семеро одного не боятся, а ежели один на один, так все котомки отдадим.
— То-то, я гляжу, больно уж бойкой ты,— усмехнулся хозяин.
— У нас все такие. А вы откуда? —в свою очередь спросил Борис.
— Мы-та? Мы здешние, тут недалече деревня, мимо нее проходить будете.
— А почему же вы здесь живете? — спросил я.
— Утек. Тут спокойней и скотине, и хлебу, и мне.
— Что же, вас красные, наверно, беспокоили?
— Оно, конечно, и от белых приходилось, а только они вроде как справедливей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77