Тут же, на крыльце, мы перевязали двух израненных ножами товарищей и двинулись вдоль Уды к мосту с пением «Марсельезы».
С Борисом я вижусь только ночью. Я лежу в постели и читаю учебник политграмоты, когда он возвращается с работы усталый, но веселый и бодрый. Комната на полняется смехом и возней. Борис садится на меня верхом, отнимает книгу и щекочет под мышками. Я кричу и вырываюсь. Борис сильней.
Живем мы теперь в семейных номерах по ордеру коменданта города. Когда очень бывает шумно в нашей комнате, в дверь просовывается косматая, сонная голова коридорного:
— Товарищи, нельзя ли потише, из соседнего номера обижаются на беспокойство.
— Ладно, ладно, борода, потише будем.
Днем бегаем по избирательным участкам и агитируем.Сегодня я должен побывать в пяти избирательных участках.На Лосевской улице, у главного избирательного участка, я встретил Корабельникова. Он был в бушлате, татуированная волосатая грудь его, несмотря на холод, открыта. Темные большие глаза веселые, и, как всегда, он подвижной, быстрый, шутливый.
Еще вчера в губкоме комсомола мне сказали, что я должен буду работать с матросом.
— Ну, как дела? — весело спросил он и, похлопав меня по плечу, не дав ответить мне, сказал: — Ты пришел к шапочному разбору. Я все время тут был, наши дела, браток, в гору идут. Редко кто не бросает талончик в наши урны: только старые барыньки да спекулянты. Пойдем на стеклянный завод. Там сейчас самый разгар выборов.
На стеклозаводе, около небольшого деревянного здания, толпились рабочие. Здесь стояли и те, кто уже голосовал, и те, кто только собирался голосовать.
Мы подошли к группе рабочих, которые стояли около забора. Это были пожилые, усатые и поседевшие люди. Стеклозаводская молодежь была в армии, на фронте, в партизанских отрядах.
В середине толпы стоял мужчина в котиковой шапке, в черном пальто с бобровым воротником. У него был толстый красный нос и большие выпученные глаза. Он размахивал руками и говорил о родине, о вере, о еврея;;.
— Неужели вы, православные, будете голосовать за проклятых врагов нашей веры? — закончил он.
Последние слова взорвали толпу. Люди закричали загудели, кто-то совал кулак под нос оратору.
— Довольно! Долой!
Рядом со мной кричал низенький черноусый рабочий, требуя немедленно убрать черносотенца, иначе он сам разделается с ним.Матрос растолкал толпу и подошел вплотную к агитатору, смеющийся, веселый, точно собирался поразить всех какой-то шуткой. И толпа сразу смолкла и насторожилась.
— А-а! Здравствуйте, опять встретились,— насмешливо глядя на агитатора, сказал Корабельников,— от какой партии уполномочены?
— Я... Я никакой... Я беспартийной партии...— заикаясь, произнес агитатор.
Толпа разразилась густым смехом. Хохотали старики, смеялись подошедшие женщины.Агитатор стоял бледный, растерянный, словно потерял вдруг способность мыслить и владеть языком.
— Кадеты тебя сюда прислали или монархисты? — опять спросил Корабельников.
— Чего с ним канитель разводить. Бери его, бабы,— вдруг закричала полная, краснощекая работница.
И женщины ворвались в круг, оттеснили матроса, схватили под руки агитатора й поволокли в переулок, в конце которого начинался удинский откос. Корабельников пробовал остановить женщин, но они не слушались.
Агитатор размахивал руками, по-козлиному тряс непокрытой головой, оборачивался, беспомощный, с умоляющими глазами.
— Господа! Господа! Я прошу без этого! — лепетал он и обращался то к одной, то к другой женщине. Но они не слушали его.
Сзади за женщинами плотной гурьбой шли мужчины.
— Так, так его, Гутя! Тащи, жених подходящий!
— В бобре, не как-нибудь.
— Не по вкусу она ему, братцы, вишь, как вырывается.
Приволокли его к высокому берегу Уды, напялили на глаза упавшую шапку.
— Девки, бери его!
Его взяли под руки и за ноги, посадили на землю и столкнули с обледеневшей горки, накатанной мальчишками.
— В добрый час! — крикнул ему седобородый. Агитатор неловко перевернулся и, задрав кверху ноги, быстро па животе скатился вниз. Поднялся, посмотрел наверх — смешной, запачканный снежной пылью, и гихо побрел вдоль реки.
— Вот проводили, век будет помнить,—смеясь, сказал Корабельников, и мы повернули назад.
А на краю обрывистого берега все еще стояла шумная, смеющаяся толпа. Мальчишка в борчатке и огромных валенках, засунув в рот пальцы и надуваясь до красноты, пронзительно свистел ему вслед.
Давно прошла пора предвыборных митингов. Много месяцев тому назад в Чите, в великолепном Второвском здании, украшенном ослепительными огнями, состоялось Учредительное собрание.
Говорят, что меньшевикам и эсерам удалось протащить в состав правительства своих представителей.Но теперь нас тревожили новые события.Из Калгана через бескрайние степи Монголии, через леса с хоругвями и крестами двигались подготовленные японцами озверевшие банды барона Унгерна. Они жгли города, ловили и вешали евреев, рубили головы русским рабочим; отрубленные головы нанизывали на пики и так шли сотни верст, демонстрируя свою жестокость.
По шоссе, через степную Монголию, и по узким таежным тропам день и ночь бежали китайцы, евреи, русские.В далеких и глухих пограничных селах организовывались кулаки. Они откапывали из земли клинки и винтовки, группировали вокруг себя дезертиров и уходили в тайгу, обстреливая пограничные разъезды и посты.
Небольшие пограничные заставы жили тревожной фронтовой жизнью.Однажды, когда на нашу границу участились налеты бандитов, с далекого пограничного пункта приехал начальник заставы Петрунин. Пять дней без отдыха и сна верхом на мохнатой монгольской лошаденке, он пробирался сквозь заросли девственной тайги, шел по таежным тропам, переплывал реки.
Высокий, сутуловатый, с загорелым лицом, он поднялся по лестнице в отдел ГПУ. Петрунин был в грязной, пропотевшей гимнастерке, в высоких изношенных унтах, с клинком и кавалерийской винтовкой за плечами.
В коридоре он выпил несколько стаканов воды, вытер обильно выступивший на лбу пот и, посмотрев на незнакомые лица, произнес:
— Дубровин где?
Ему указали кабинет, и он, не спрашивая разрешения, прошел в комнату Дмитрия Ивановича.Никто не знал, о чем они говорили. К концу дня Дубровин вызвал меня, Белецкого и еще двух сотрудников.
Он откинулся на спинку стула и, посмотрев на нас задумчивыми глазами, сказал:
— Поедете с Петруниным на монгольскую границу. Там сейчас тяжелое положение. Барон Унгерн организовал в Китае банду. Сейчас они перебрались в Монголию, и их небольшие отряды нападают на наши пограничные деревни. Завтра же выедете на пароходе в Троицкосавск, а оттуда на лошадях в Линзу. Линза — это кулацкое казачье село.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77