это и есть запоздалые разъяренные крикуны, которых я опасался, теперь они проснулись. Поздно, правда, злость порядком поостыла, чувства потеряли остроту да и рассвело уже давно, однако горлодеры не желают признать поражение. Еду верхом впереди своих ребят, мы остались впятером, остальной конвой отправился своей дорогой. Встречные поняли, что добыча ускользнула из рук, они тут же соображают, с кем имеют дело, окружают нас прямо-таки с проворством насекомых и собираются в отместку свести счеты, по крайней мере с командиром, то есть со мной. Злоба должна излиться. Ведь всегда и во всем виноват бывает командир; командиры проявляют преступную глупость либо трусость, и командиры же порой просто продают нас, простому солдату не в чем ошибаться и нечего продавать, это же совершенно логично. Такие удобные расхожие истины знает любой горлан и всякий анархист. Предателей — к стенке!
Мои ребята за последние недели возмужали, возможно, их закалила походная жизнь. Перед превосходящими силами ничуть не робеют. Пока мы стояли в Кренгольме, они с таким положением явно никогда бы не справились. Беда учит. Мигом заняли круговую оборону, развернули лошадей головой к крикунам, жестко щелкнули затворы винтовок. Смотрю — пальцы у всех на спусковых крючках. Это для бузотеров как ушат холодной воды. Когда патрон загнан в патронник, инстинкт самосохранения удерживает солдата от того, чтобы переть на винтовку. Они орут и грозятся, пытаются, чего бы это ни стоило, вновь распалить себя, чтобы все же начать действовать, еще минуту стрелка колеблется слева направо, и тут Волли Мальтсроос оказывается тем человеком, который совершает решающее действие. Парень сообразительный, остро чувствует обстановку. Ни секундой раньше, именно в тот момент, когда вспыхнувший приступ злобы достиг апогея и на мгновение застыл в мертвой точке. Он без предупреждения грохает выстрелом в бледное мартовское небо.
Сердито и испуганно каркая, неподалеку, в молодом лесочке, вскидывается несколько серых ворон. И вдруг окруженным дают проход. Нехотя, с матюками — но это уже скорее для самооправдания.
За это время барон Деллингсхаузен вместе с натерпевшейся свитой и со своими серыми уланами уже давно продвинулся на полдороги к Нарве. Я видел его всего лишь раз, так это теперь и останется. Я и во сне не мог предположить, что вскоре после краха своего вожделенного герцогства и провозглашения Эстонской республики, которая в его глазах достойна лишь наименования государства черни, он, разочаровавшись во всем, окончательно перекочует в Германию, удалится вслед за серыми уланами, долгие годы тихо проживет в Ганновере, записывая воспоминания о бурных временах, и так же тихо и неприметно умрет в небольшом городке Потсдаме всего за несколько недель до следующей мировой войны и вновь прибудет, теперь уже в последний раз и навсегда, на землю Эстонии, только уже в цинковом гробу, на этот раз безо всякого конвоя или эскорта.
Но это произойдет уже спустя очень много времени после меня.
Мы угодили в осиное гнездо!
Зина, оглушает меня воплем Юта, да что же это творится, Зина?
Если бы я только знала.
Словно мокрые куры, сникли посреди орущей оравы ребята, в которых я с большим трудом признаю Рууди Сультса и Юрку Степанова. Лица у обоих будто мелом натерты, рты — черточки, руки плетьми, головы смирно опущены. И это среди своих-то парней? О, те как звери — рыком рычат. С ума сошли, что ли? Шутят? Да какие тут шутки, со всех сторон раздаются угрозы, не похоже ни на игру, ни на подначку. И с какой это целью они уводят свои жертвы за околицу?
Вся эта орава прет навстречу, не обращая на нас внимания, словно мы — пустое место. Обычно они наседают на нас, словно мошкара, донимают расспросами про новости из дома, хотят поболтать и побалагурить, теперь их словно подменили. Не знаешь, что и подумать. Разносятся бессвязные выкрики.
Мародеров — к стенке! Коммуну грязными руками не делают! Пусть будет всем наука! Стыдно людям в глаза глядеть!
Да скажите вы наконец, что здесь происходит? Мы с Ютой придвигаемся ближе, теребим ребят за рукава, кричим на ухо, наконец колотим кулаками. Кажется, они ничего не слышат и не чувствуют, все разом лишились рассудка. Может, Рууди и Юрка вот так же напрасно кричали им на ухо, требуя ответа, колотили кулаками и теперь потеряли всякую надежду проломить стену гнева? Неожиданно передо мной оказывается маленький чернявый Миша Голдин. Глаза сверкают, вьющиеся пряди налезли на глаза, рот разинут, и из горла вырывается трескучее брр-грр-мрр, на длинном, вытертом добела ремне, перекинутом через худое плечо, у него болтается винтовка с невиданным штыком, плоским, будто кухонный нож. С тщедушным Мишкой я справлюсь, уж он-то не вырвется! Вцепляюсь
пальцами, словно когтями, ему в предплечье,— должен же он мне объяснить, здесь происходит.
Мрр-дрр, запыхавшись, хрипит он в ответ, но я ничего не понимаю и не отпускаю его. Уставившись на меня безумными глазами, он наконец вынужден остановиться и хватает ртом воздух. Да скажешь ты наконец? Мародеры... Это кто мародеры? Тут одни наши кренгольмские ребята. Так они и есть. Забрали у спекулянта бутыль самогона и мешок сахара. Ну так что, у спекулянта и надо отбирать! Да нет, они захапали прямо себе... Тоже мне дело, взяли бы да отобрали. Дали разок по шее, и дело с концом. Голдин смотрит на меня недоуменными телячьими глазами. Ты что — революция ведь! По их милости нас всех будут теперь считать грабителями!
Революция — удивительное слово, заставляющее клокотать кровь и колотиться сердце. Мы ничего подобного до сих пор в своей рабочей слободе не испытали, не знали даже, что сами на это способны. Года два назад слова этого для нас попросту не существовало. Во всяком случае, в таком всеобъемлющем смысле. Революционеры, по-нашему, были какими-то возвышенными членами тайных сообществ, людьми особыми, с которыми простому смертному никогда но сравняться. Теперь же мы сами революционеры. Теперь все должно быть по-новому, все до последнего. Борьба — так до самого конца. Равенство - до последней ниточки. Свобода — значит, до небес. И честность, разумеется, до последнего закоулка души, каждый из нас должен быть кристально чистым! Это есть наш последний и решительный бой.
Вдруг в моей голове все пошло кругом, все поплыло перед глазами, во мне поднялось отчаянное желание, чтобы этот неистовый шквал хотя бы на миг унялся, чтобы все хотя бы на мгновение обрели разум и успокоились, тогда бы мой голос дошел до них. Они не должны оставаться глухими, это ужасно и таит в себе немыслимую опасность! Мы все должны немедленно обрести слух, успеть перевести дух и устрашиться: что же это, собственно, произошло?
Чтобы не пришлось нести в себе потом пожизненную муку из-за непоправимости того, что было содеяно в порыве гнева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85