Это, по-вашему, польский народ?
— Ах, майор, майор...— Свенцкий развел руками.— Ваше возмущение мне понятно, меня ведь тоже многое огорчает...
— Но на знамени революции вы бы охотно написали: «Давайте жить в мире, братья поляки!»
— Страна разорена, люди измучены, надо трезво смотреть на вещи.
— И во имя этой трезвости вы готовы усыпить бдительность людей и подсунуть им сусальное согласие? Нет!— Врона стукнул кулаком по столу.— Так дело не пойдет, большевики так не поступают. Это верно — страна разорена, люди измучены, но мне кажется, вы, товарищ Свенцкий, даже не подозреваете, какой огромный запас сил таится в измученном народе. И эти силы — наши коммунистические силы — будут расти и увлекут за собой массы... Эх! — Голос у него по-мальчишески сорвался, в нем послышалась горечь.— Жалко, что многие наши товарищи не увидят этого...
Свенцкий воспользовался случаем, чтобы перевести этот щекотливый разговор на другую тему.
— Как подвигается следствие по делу убитых?— спросил он.
Врона глянул на него исподлобья.
— Не беспокойтесь,— буркнул он,— эти бандиты от нас не уйдут. Если их не поймаем, то рано или поздно к нам в руки попадутся все, кто стоит за этим убийством и за многими другими.
Свенцкий задумался.
— А вам не кажется, товарищ Врона, что это могла быть отчаянная выходка какого-нибудь фанатика?
Врона промолчал,
— Ведь и такую возможность над® щжзжм&ть то внимание,— продолжал Свенцкий.
Врона забарабанил пальцами по столу.
— Можно задать вам один ©опрос?
— Пожалуйста,— поспешно сказал Свешршй.— Я вас слушаю.
— Вы верите в чудеса? Новоиспеченный министр слегка опешил.
— Я?
— Да, вы.
— Я вас не понимаю. Почему я должен верить в чудеса?
Врона пожал плечами.
— Это вы должны знать, а не я. Просто на ваш вопрос я ответил вопросом.
Тем временем Щука снова заговорил с Калицким:
— Какие у тебя планы на будущее? Останешься в Островще?
— Пока еще не знаю,— ответил Каланншй.— Меня зовут в Варшаву.
— Ну что ж, пожалуй, это правильно, а?
— Ты думаешь? Чего мне там делать? Без меня обойдутся.
Щука поднял тяжелые веки,
— Не понимаю. Как это — чего там делать? Разве сейчас мало дела?
Калицкий махнул рукой.
— Надо смотреть правде в глаза, дорогой. Такше, как я, сейчас не в чести.
— Такие, как ты? Я не узнаю тебя, Ян, И это говоришь ты, старый социалист?
— Что же делать, если это правда.
— Чья правда?
— Чья? Моя. Вот ты говоришь, что я старый социалист. Видно, я социалист старого сштда. Потому что я чересчур щепетилен, разборчив и чувствителен. К тому же у меня есть собственное Я люблю говорить правду в глаза, а этого сейчас не любят.
Щука наклонился над столом.
— Впрочем, ты сам знаешь, как обстоит дело,— продолжал Калицкий.— Зачем нам с тобой в прятки играть?
Щука сделал нетерпеливое движение.
— Неправда,— резко сказал он.— Все совсем не так, как ты говоришь. Неужели ты в самом деле, что сейчас в Польше осуществляется то, о чем мы мечтали всю жизнь?
Калицкий горька усмехнулся.
— К чему вспоминать прошлое? Его все равно не воротишь. А теперь...— Он наклонился к Щуке и понизил голос:— А теперь вам нужны вот такие Свеншше.
— Нам?
Калицкий молчал. Щука внимательно посмотрел на него.
— Эх сбился ты, старина, с дороги... Бледное лицо Калицкого слегка покраснело.
— Я? А может, это вы идете по неверному пути?
— Нет, Ян,— ответил Щука.— Партия идет по верному пути. Мы можем делать ошибки, оступаться, но направление у нас правильное. Вот ты сказал — Свенцкие. Да, они есть* Ну и что? Завтра они отпадут.
Калицкий долго молчал.
— Это я знаю,— сказал он наконец.— Меня беспокоят не Свенцкие.
— А что же?
Калицкий поднял на старого друга усталый взгляд, и на миг его черные глаза загорелись, как в прежние времена.
— Вы меня беспокоите,— сказал он.— Путь, по которому вы ведете Польшу.
В §ту минуту к Щуке наклонился Вейхерт.
— Боюсь, что нас ждет речь,— с фамильярной улыбкой прошептал он.
В самом деле, Свенцкий, решив, что настал подходящий момент, сосредоточился, сделал значительное лицо и, взяв в правую руку нож, слегка постучал им по рюмке* Но он сделал это так деликатно, что услышали только ближайшие соседи и замолчали. Свенщшй хотел постучать еще раз, но тут с дальнего конца стола послышался резкий звон. Это Грошик, моргая мутными глазами, изо всех сил колотил вилкой по рюмке. Разговор за столом моментально стих, и все с любопытством стали оглядываться в поисках виновника этого необычного трезвона. Свенцкий сначала покраснел, потом побледнел.
— Тсс!— зашипел Грошик.— Пан министр хочет говорить.
При виде растерянной физиономии Свенцкого Древ-новский зажал рот, чтобы не прыснуть со смеху.
— Валяй еще!— подзуживал он Грошика.
151
Но Свенцкий уже овладел положением. Он встал, и внимание присутствующих обратилось на него. Однако, когда он начал говорить, голос у него слегка дрожал.
— Дорогие товарищи! Сегодня возрожденная Польша одержала большую победу. Жертвы, которые мы понесли в борьбе с фашизмом, были не напрасны. Фашизм капитулировал...
— Держишь?—прошептал Юрек Шреттер.
— Держу,— тяжело дыша, ответил Фелек Шиманский.
— Ну, давай. Раз, два...
Изо всех сил раскачав мертвое тело, они одновременно отпустили руки, и оно упало в темноту. Раздался плеск — и наступила мертвая тишина. В густой листве шуршали капли дождя. Молния сверкала где-то далеко за городом.
Фелек отер со лба пот.
— Ух, и тяжел, дьявол!
— Тише ты,— зашипел Шреттер.
Алик стоял в стороне. У него дрожали руки. Кровь вся отхлынула от лица. Сердце пульсировало где-то в горле. Когда они продирались сквозь кусты, с трудом волоча тяжелое, как колода, тело Януша, он почувствовал, что его вот-вот вырвет. Сейчас он открыл рот и жадно вдыхал свежий, влажный воздух. Но это не принесло ему облегчения. Лоб покрылся холодной испариной. К горлу подступил комок. Он инстинктивно вытянул вперед руки и ухватился за куст, ощутив на лице и руках прикосновение мокрых, клейких листьев. Он согнулся, и его начало рвать.
Фелек шагнул из темноты.
— Он что, спятил?
Шреттер остановил его жестом.
— Оставь его в покое. Пусть блюет.
Они стояли на берегу пруда, в густой и мокрой траве, почти касаясь плечами, но не видя друг друга. Темная, неподвижная поверхность пруда едва угадывалась во мраке. Тьма была кромешная. Вокруг таинственно шелестели высокие плакучие ивы.
— Юрек!— шепотом позвал Фелек.
— Чего тебе?
— Надо сматываться.
— Обожди минутку.
Он подошел к Алику. Тот, согнувшись пополам, судорожно уцепился за мокрый куст и продолжал давиться и корчиться. Наконец его перестало рвать.
— Лучше тебе?— спросил Шреттер.
Алик едва заметно мотнул головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
— Ах, майор, майор...— Свенцкий развел руками.— Ваше возмущение мне понятно, меня ведь тоже многое огорчает...
— Но на знамени революции вы бы охотно написали: «Давайте жить в мире, братья поляки!»
— Страна разорена, люди измучены, надо трезво смотреть на вещи.
— И во имя этой трезвости вы готовы усыпить бдительность людей и подсунуть им сусальное согласие? Нет!— Врона стукнул кулаком по столу.— Так дело не пойдет, большевики так не поступают. Это верно — страна разорена, люди измучены, но мне кажется, вы, товарищ Свенцкий, даже не подозреваете, какой огромный запас сил таится в измученном народе. И эти силы — наши коммунистические силы — будут расти и увлекут за собой массы... Эх! — Голос у него по-мальчишески сорвался, в нем послышалась горечь.— Жалко, что многие наши товарищи не увидят этого...
Свенцкий воспользовался случаем, чтобы перевести этот щекотливый разговор на другую тему.
— Как подвигается следствие по делу убитых?— спросил он.
Врона глянул на него исподлобья.
— Не беспокойтесь,— буркнул он,— эти бандиты от нас не уйдут. Если их не поймаем, то рано или поздно к нам в руки попадутся все, кто стоит за этим убийством и за многими другими.
Свенцкий задумался.
— А вам не кажется, товарищ Врона, что это могла быть отчаянная выходка какого-нибудь фанатика?
Врона промолчал,
— Ведь и такую возможность над® щжзжм&ть то внимание,— продолжал Свенцкий.
Врона забарабанил пальцами по столу.
— Можно задать вам один ©опрос?
— Пожалуйста,— поспешно сказал Свешршй.— Я вас слушаю.
— Вы верите в чудеса? Новоиспеченный министр слегка опешил.
— Я?
— Да, вы.
— Я вас не понимаю. Почему я должен верить в чудеса?
Врона пожал плечами.
— Это вы должны знать, а не я. Просто на ваш вопрос я ответил вопросом.
Тем временем Щука снова заговорил с Калицким:
— Какие у тебя планы на будущее? Останешься в Островще?
— Пока еще не знаю,— ответил Каланншй.— Меня зовут в Варшаву.
— Ну что ж, пожалуй, это правильно, а?
— Ты думаешь? Чего мне там делать? Без меня обойдутся.
Щука поднял тяжелые веки,
— Не понимаю. Как это — чего там делать? Разве сейчас мало дела?
Калицкий махнул рукой.
— Надо смотреть правде в глаза, дорогой. Такше, как я, сейчас не в чести.
— Такие, как ты? Я не узнаю тебя, Ян, И это говоришь ты, старый социалист?
— Что же делать, если это правда.
— Чья правда?
— Чья? Моя. Вот ты говоришь, что я старый социалист. Видно, я социалист старого сштда. Потому что я чересчур щепетилен, разборчив и чувствителен. К тому же у меня есть собственное Я люблю говорить правду в глаза, а этого сейчас не любят.
Щука наклонился над столом.
— Впрочем, ты сам знаешь, как обстоит дело,— продолжал Калицкий.— Зачем нам с тобой в прятки играть?
Щука сделал нетерпеливое движение.
— Неправда,— резко сказал он.— Все совсем не так, как ты говоришь. Неужели ты в самом деле, что сейчас в Польше осуществляется то, о чем мы мечтали всю жизнь?
Калицкий горька усмехнулся.
— К чему вспоминать прошлое? Его все равно не воротишь. А теперь...— Он наклонился к Щуке и понизил голос:— А теперь вам нужны вот такие Свеншше.
— Нам?
Калицкий молчал. Щука внимательно посмотрел на него.
— Эх сбился ты, старина, с дороги... Бледное лицо Калицкого слегка покраснело.
— Я? А может, это вы идете по неверному пути?
— Нет, Ян,— ответил Щука.— Партия идет по верному пути. Мы можем делать ошибки, оступаться, но направление у нас правильное. Вот ты сказал — Свенцкие. Да, они есть* Ну и что? Завтра они отпадут.
Калицкий долго молчал.
— Это я знаю,— сказал он наконец.— Меня беспокоят не Свенцкие.
— А что же?
Калицкий поднял на старого друга усталый взгляд, и на миг его черные глаза загорелись, как в прежние времена.
— Вы меня беспокоите,— сказал он.— Путь, по которому вы ведете Польшу.
В §ту минуту к Щуке наклонился Вейхерт.
— Боюсь, что нас ждет речь,— с фамильярной улыбкой прошептал он.
В самом деле, Свенцкий, решив, что настал подходящий момент, сосредоточился, сделал значительное лицо и, взяв в правую руку нож, слегка постучал им по рюмке* Но он сделал это так деликатно, что услышали только ближайшие соседи и замолчали. Свенщшй хотел постучать еще раз, но тут с дальнего конца стола послышался резкий звон. Это Грошик, моргая мутными глазами, изо всех сил колотил вилкой по рюмке. Разговор за столом моментально стих, и все с любопытством стали оглядываться в поисках виновника этого необычного трезвона. Свенцкий сначала покраснел, потом побледнел.
— Тсс!— зашипел Грошик.— Пан министр хочет говорить.
При виде растерянной физиономии Свенцкого Древ-новский зажал рот, чтобы не прыснуть со смеху.
— Валяй еще!— подзуживал он Грошика.
151
Но Свенцкий уже овладел положением. Он встал, и внимание присутствующих обратилось на него. Однако, когда он начал говорить, голос у него слегка дрожал.
— Дорогие товарищи! Сегодня возрожденная Польша одержала большую победу. Жертвы, которые мы понесли в борьбе с фашизмом, были не напрасны. Фашизм капитулировал...
— Держишь?—прошептал Юрек Шреттер.
— Держу,— тяжело дыша, ответил Фелек Шиманский.
— Ну, давай. Раз, два...
Изо всех сил раскачав мертвое тело, они одновременно отпустили руки, и оно упало в темноту. Раздался плеск — и наступила мертвая тишина. В густой листве шуршали капли дождя. Молния сверкала где-то далеко за городом.
Фелек отер со лба пот.
— Ух, и тяжел, дьявол!
— Тише ты,— зашипел Шреттер.
Алик стоял в стороне. У него дрожали руки. Кровь вся отхлынула от лица. Сердце пульсировало где-то в горле. Когда они продирались сквозь кусты, с трудом волоча тяжелое, как колода, тело Януша, он почувствовал, что его вот-вот вырвет. Сейчас он открыл рот и жадно вдыхал свежий, влажный воздух. Но это не принесло ему облегчения. Лоб покрылся холодной испариной. К горлу подступил комок. Он инстинктивно вытянул вперед руки и ухватился за куст, ощутив на лице и руках прикосновение мокрых, клейких листьев. Он согнулся, и его начало рвать.
Фелек шагнул из темноты.
— Он что, спятил?
Шреттер остановил его жестом.
— Оставь его в покое. Пусть блюет.
Они стояли на берегу пруда, в густой и мокрой траве, почти касаясь плечами, но не видя друг друга. Темная, неподвижная поверхность пруда едва угадывалась во мраке. Тьма была кромешная. Вокруг таинственно шелестели высокие плакучие ивы.
— Юрек!— шепотом позвал Фелек.
— Чего тебе?
— Надо сматываться.
— Обожди минутку.
Он подошел к Алику. Тот, согнувшись пополам, судорожно уцепился за мокрый куст и продолжал давиться и корчиться. Наконец его перестало рвать.
— Лучше тебе?— спросил Шреттер.
Алик едва заметно мотнул головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73