«Что это я веду себя, как мальчишка? Человек со всей искренностью ко мне, а я кобенюсь. Некрасиво, брат, копировать Виноходова...» Ему даже неловко стало за себя. Он вздохнул:
— Заходил к нам батя. Беседа была крутой, весьма поучительной для меня. Так что от моей философии иамня на камне не осталось.
Ему, самолюбивому, нелегко было признаться, но он пересилил себя. С минуту стояло молчание. Как видно, Чугуеа все понял.
— У Одинцова рука тяжелая,— сказал он и, глянув на часы, поднялся.— Ладно, Алексей Петрович, быль молодцу не укор. Пошли, а то упустим самое интересное!
Загоров обрадовался возможности закончить щекотливый разговор, тоже встал... Ленинская комната встретила их веселыми голосами, смехом. У дальней стены образовалась толкучка. На доске были приколоты кнопками листки из блокнота наводчика Ванясова. Около доски стоял и сам художник, бесконечно улыбчивый, с институтским значком на мундире. Он-то и развеселил сослуживцев.
Чтобы не мешать танкистам, замполит и комбат присели за столик в переднем углу, стали слушать. Ванясов то и дело поворачивался к товарищам мальчишеским, круглым, выпуклым затылком. Русые волосы сзади сходятся косицей. У других, посмотришь, шеи ровные, широкие, волосы подрезаны красиво. А у Ваня-сова они — косицей. И шея у него худая, с ложбинкой посредине. Он отличный наводчик и служит исправно. Его избрали членом редколлегии стенгазеты «Танкист».
Загоров и Чугуев пропустили начало,»— художник демонстрировал уже не первый рисунок, язвительно комментируя:
— А тут я изобразил житие Гурьяна до службы я армии. Кое-как добив восьмой класс, он поступает я торговый техникум. Однако через год бросает его и пытается вести иную, более привлекательную жизнь. И сожалению, его взял на прицел один сердитый участ-ковый и заставил трудоустроиться. Так Гурьян Винохо-дов влился в рабочий коллектив ремонтного завода...
Прыснул от смеха и продолжал:
На следующем рисунке вы видите одухотвореннее, «легки испачканное машинным маслом лицо тан-киста , бывшего механика. Мама прислала ему очередной червонец на мелкие расходы.Карандаш карикатуриста остер и точен, как и язык. Черты лица Виноходова схвачены метко, хотя и гро-
тескно изменены: и волосы торчат больше обычного, и губы сильно вытянуты, как у сластены и упрямца.
— Да-а, этот парень зол на язык! — тихо заметил Загоров. Ему вначале не понравилась затея замполита.
— Ванясову в рот палец не клади — отхватит,— подтвердил Чугуев тоже тихо.
Между тем художник, выждав, пока улягутся шутки и смех, начал комментировать следующий рисунок:
— А здесь наш Гурьяша, измученный сухим армейским законом, влетает в первый попавшийся гастроном и просит отпустить ему бутылку коньяка за восемь двенадцать.
Из-за русых, черных и светлых солдатских голов, из-за дергающихся от смеха спин не разглядеть очередного рисунка. Пришлось довольствоваться объяснением.
— Почему Гурьян остановил свой выбор на коньяке?.. Он у мамы единственный сыночек. А мама работает в магазине, вино на разлив и, как стало недавно известно, по вечерам считает левую выручку.
Загоров слушал с нарастающим интересом. Ему, выросшему без родителей, не знавшему власти денег, вдруг начало приоткрываться нечто такое, о чем он раньше и не предполагал. Нет, это не забава, не праздное зубоскальство, а нечто серьезное, нужное для воспитания людей. Зло высмеивалось изобретательно, хлестко. А еще Ванясов своими рисунками и пояснениями к ним раскрывал солдата Виноходова с той стороны, с какой его никто не знал. Так вот что выведал Чугуев, побывав у его родителей! Стало быть, парень вырос в семье, живущей на левые доходы. Отсюда его отчужденность, замкнутость, неприятие трудностей. Его мамаша, имея легкий шальной заработок, видимо, ничего не жалела для любимого чада, и вырастила лоботряса...
— Но вернемся к приобретенному коньяку,— продолжал Ванясов, смеясь и повышая голос.— Вот в этом укромном уголке Гурьян мастерски раскупоривает сосуд и выпивает его содержимое, затем локализует спиртной запах двумя бутылками ситро...
Последний рисунок вызвал особое оживление среди танкистов, посыпались иронические замечания. Кто-то из солдат, изнемогая от смеха и толкая локтем своего соседа, громко говорил:
— Нет, ты посмотри, как изогнулся-то Гурьян!.. Как глазами косит, будто боится чего...
— Конечно, боится! — подхватил Ванясов. — Вот здесь наш гуляка заметил патруль и, шатаясь, уходит напрямик через ограду. Наконец он добрался до части и предстал перед дежурным... На этом мы заканчиваем иллюстрированный рассказ о похождениях бравого танкиста Гурьяна Виноходова. Чем все закончилось, вы хорошо знаете.
Танкисты дотошно разглядывали рисунки, задавали художнику шутливые вопросы. Тут же стоял и виновник необычного представления. Злой, взъерошенный, он не сводил с Ванясова взбешенных глаз и, кажется, готов был учинить кулачную расправу.
Рослый Индришунас, положив ему на плечо крупную руку, заговорил с дружеской усмешкой:
— Что, Гурьяша, просифонили тебя?
— Пошел, чего лапы кладешь? — истерично дернулся Виноходов.
— О, ты начинаешь нервничать! — Руку с его плеча Индришунас снял.— Тебе не нравится критика?
— Издевательство это, а не критика!
Ванясов повернул к нему голубоглазое, разрумянившееся лицо.
— Ты, Гурьян, не ценишь внимания товарищей. Это же дружеский шарж! И это забавно... Хочешь, подарю на память рисунки?
— На хрена они мне сдались, твои рисунки! Да и ты тоже...— Сплюнув, Виноходов подался прочь.
— Ага, заело, заело! — язвительным криком окатил его Ванясов.
Солдат тяжело задышал, сжимая кулаки. Остановился, ловя темным ртом воздух... Что верно, то верно: заело его крепко. Он ума не мог приложить, откуда стало известно, где работает его добычливая мама, как по вечерам считает левую выручку, иной раз не стесняясь открыто говорить о ее хмельных истоках. Именно этого ему больше всего было стыдно. Конечно, он с детства пристрастился к беззаботной жизни, любил деньги; но то, как мать добывала их, вызывало у него брезгливость. Он никогда не рассказывал ни о своих родителях, ни о том, почему ушел из торгового техникума...
Виноходова тянуло в драку. Он испытывал в ней неистовую потребность, и если бы позволили, изуродовал бы этого пачкуна с институтским значком... Увидев
комбата и замполита, потихоньку ретировался за спины товарищей. «Затея в самом деле необычная!— думал Запоров, насмешливо наблюдая за любителем коньячных напитков.— Разглядели тебя, братец, точно под микроскопом. Глубоко разглядели...»
Между тем все собрались. Пришел сменившийся с наряда секретарь комсомольской организации батальона сержант Адушкин и возвестил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
— Заходил к нам батя. Беседа была крутой, весьма поучительной для меня. Так что от моей философии иамня на камне не осталось.
Ему, самолюбивому, нелегко было признаться, но он пересилил себя. С минуту стояло молчание. Как видно, Чугуеа все понял.
— У Одинцова рука тяжелая,— сказал он и, глянув на часы, поднялся.— Ладно, Алексей Петрович, быль молодцу не укор. Пошли, а то упустим самое интересное!
Загоров обрадовался возможности закончить щекотливый разговор, тоже встал... Ленинская комната встретила их веселыми голосами, смехом. У дальней стены образовалась толкучка. На доске были приколоты кнопками листки из блокнота наводчика Ванясова. Около доски стоял и сам художник, бесконечно улыбчивый, с институтским значком на мундире. Он-то и развеселил сослуживцев.
Чтобы не мешать танкистам, замполит и комбат присели за столик в переднем углу, стали слушать. Ванясов то и дело поворачивался к товарищам мальчишеским, круглым, выпуклым затылком. Русые волосы сзади сходятся косицей. У других, посмотришь, шеи ровные, широкие, волосы подрезаны красиво. А у Ваня-сова они — косицей. И шея у него худая, с ложбинкой посредине. Он отличный наводчик и служит исправно. Его избрали членом редколлегии стенгазеты «Танкист».
Загоров и Чугуев пропустили начало,»— художник демонстрировал уже не первый рисунок, язвительно комментируя:
— А тут я изобразил житие Гурьяна до службы я армии. Кое-как добив восьмой класс, он поступает я торговый техникум. Однако через год бросает его и пытается вести иную, более привлекательную жизнь. И сожалению, его взял на прицел один сердитый участ-ковый и заставил трудоустроиться. Так Гурьян Винохо-дов влился в рабочий коллектив ремонтного завода...
Прыснул от смеха и продолжал:
На следующем рисунке вы видите одухотвореннее, «легки испачканное машинным маслом лицо тан-киста , бывшего механика. Мама прислала ему очередной червонец на мелкие расходы.Карандаш карикатуриста остер и точен, как и язык. Черты лица Виноходова схвачены метко, хотя и гро-
тескно изменены: и волосы торчат больше обычного, и губы сильно вытянуты, как у сластены и упрямца.
— Да-а, этот парень зол на язык! — тихо заметил Загоров. Ему вначале не понравилась затея замполита.
— Ванясову в рот палец не клади — отхватит,— подтвердил Чугуев тоже тихо.
Между тем художник, выждав, пока улягутся шутки и смех, начал комментировать следующий рисунок:
— А здесь наш Гурьяша, измученный сухим армейским законом, влетает в первый попавшийся гастроном и просит отпустить ему бутылку коньяка за восемь двенадцать.
Из-за русых, черных и светлых солдатских голов, из-за дергающихся от смеха спин не разглядеть очередного рисунка. Пришлось довольствоваться объяснением.
— Почему Гурьян остановил свой выбор на коньяке?.. Он у мамы единственный сыночек. А мама работает в магазине, вино на разлив и, как стало недавно известно, по вечерам считает левую выручку.
Загоров слушал с нарастающим интересом. Ему, выросшему без родителей, не знавшему власти денег, вдруг начало приоткрываться нечто такое, о чем он раньше и не предполагал. Нет, это не забава, не праздное зубоскальство, а нечто серьезное, нужное для воспитания людей. Зло высмеивалось изобретательно, хлестко. А еще Ванясов своими рисунками и пояснениями к ним раскрывал солдата Виноходова с той стороны, с какой его никто не знал. Так вот что выведал Чугуев, побывав у его родителей! Стало быть, парень вырос в семье, живущей на левые доходы. Отсюда его отчужденность, замкнутость, неприятие трудностей. Его мамаша, имея легкий шальной заработок, видимо, ничего не жалела для любимого чада, и вырастила лоботряса...
— Но вернемся к приобретенному коньяку,— продолжал Ванясов, смеясь и повышая голос.— Вот в этом укромном уголке Гурьян мастерски раскупоривает сосуд и выпивает его содержимое, затем локализует спиртной запах двумя бутылками ситро...
Последний рисунок вызвал особое оживление среди танкистов, посыпались иронические замечания. Кто-то из солдат, изнемогая от смеха и толкая локтем своего соседа, громко говорил:
— Нет, ты посмотри, как изогнулся-то Гурьян!.. Как глазами косит, будто боится чего...
— Конечно, боится! — подхватил Ванясов. — Вот здесь наш гуляка заметил патруль и, шатаясь, уходит напрямик через ограду. Наконец он добрался до части и предстал перед дежурным... На этом мы заканчиваем иллюстрированный рассказ о похождениях бравого танкиста Гурьяна Виноходова. Чем все закончилось, вы хорошо знаете.
Танкисты дотошно разглядывали рисунки, задавали художнику шутливые вопросы. Тут же стоял и виновник необычного представления. Злой, взъерошенный, он не сводил с Ванясова взбешенных глаз и, кажется, готов был учинить кулачную расправу.
Рослый Индришунас, положив ему на плечо крупную руку, заговорил с дружеской усмешкой:
— Что, Гурьяша, просифонили тебя?
— Пошел, чего лапы кладешь? — истерично дернулся Виноходов.
— О, ты начинаешь нервничать! — Руку с его плеча Индришунас снял.— Тебе не нравится критика?
— Издевательство это, а не критика!
Ванясов повернул к нему голубоглазое, разрумянившееся лицо.
— Ты, Гурьян, не ценишь внимания товарищей. Это же дружеский шарж! И это забавно... Хочешь, подарю на память рисунки?
— На хрена они мне сдались, твои рисунки! Да и ты тоже...— Сплюнув, Виноходов подался прочь.
— Ага, заело, заело! — язвительным криком окатил его Ванясов.
Солдат тяжело задышал, сжимая кулаки. Остановился, ловя темным ртом воздух... Что верно, то верно: заело его крепко. Он ума не мог приложить, откуда стало известно, где работает его добычливая мама, как по вечерам считает левую выручку, иной раз не стесняясь открыто говорить о ее хмельных истоках. Именно этого ему больше всего было стыдно. Конечно, он с детства пристрастился к беззаботной жизни, любил деньги; но то, как мать добывала их, вызывало у него брезгливость. Он никогда не рассказывал ни о своих родителях, ни о том, почему ушел из торгового техникума...
Виноходова тянуло в драку. Он испытывал в ней неистовую потребность, и если бы позволили, изуродовал бы этого пачкуна с институтским значком... Увидев
комбата и замполита, потихоньку ретировался за спины товарищей. «Затея в самом деле необычная!— думал Запоров, насмешливо наблюдая за любителем коньячных напитков.— Разглядели тебя, братец, точно под микроскопом. Глубоко разглядели...»
Между тем все собрались. Пришел сменившийся с наряда секретарь комсомольской организации батальона сержант Адушкин и возвестил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87