Выяснилось, что допросить, их не удалось.
— Веллек-ага вошел... и что бы, ты думаешь, он мне сказал? — Палта Ачилович развел руками; на лице у него было написано недоумение. Хаиткулы показалось, что он хотел скрыть смущение оттого, что не мог допросить стариков.— Он сказал: «Зачем бередить нашу рану? Сколько времени искали, и что? Нашла? Не нашли. Оставьте нас в покое, мы же не в обиде на вас. Все равно не воскресить покойника. Мы уже никого не виним. Так, наверное, должно быть: бог дал сына, бог взял, бог и накажет преступника». Какая философия, Хаиткулы Мовлямбердыевич! Я его вызвал на завтра.
— Что же... Надо поставить себя на место стариков, тогда, возможно, их удастся понять... Но надо выяснить, почему Бекджан был подавлен, почему он, непьющий, вдруг напился. Может, здесь и зарыта собака... Выяснить же это мы сможем... только у родителей. Я хочу сегодня же поговорить с его матерью. Не возражаете, Палта Ачилович?
Они вышли из гостиницы и все трое сели на единственный имевшийся в их распоряжении транспорт — мотоцикл с коляской Пиримкулы Абдуллаева. — Зря вы отослали назад машину, Хаиткулы Мовлям-
бердыевич, в милиции достаточно средств передвижения... Мы, такие солидные люди, должны ездить в этой колымаге...— Проворчав это, Палта Ачилович поудобней расположился в коляске и натянул до самого подбородка защитный чехол.
Хаиткулы устроился на заднем сиденье позади участкового.
— И на том скажите спасибо, Палта Ачилович! Резким движением ноги капитан завел мотор. Прежде
чем сесть за руль, он снял фуражку с гербом, спрятал ее в багажник, надел шлем. Головной убор, придуманный для безопасности мотоциклистов, многим из них придавал бравый вид, некоторых же портил до неузнаваемости. Палта Ачилович посмотрел на Абдуллаева и от души рассмеялся..
— Теперь вам надо надеть на грудь доспехи и дать в руки меч. Я думаю, не один римский гладиатор перевернулся бы в гробу, если б увидел вас...
Капитан в долгу решил не оставаться:
— Ладно, смейтесь, но я в первый и последний раз разрешаю вам ехать без шлемов. Пусть сегодня это будет нарушением, но в следующий раз вы наденете сами такой же римский шлем. Это я серьезно говорю.— Он изо всех сил выжал газ.
Хаиткулы улыбнулся за его спиной.
...Мотоцикл остановился у местного детского сада, двор которого был окружен стеной. Участковый показал пальцем на ворота:
— Идите туда, откройте калитку и прямо по двору... в-о-о-н в. том доме под шифером и найдете мать Бекджана... Или с вами пойти?
— Нет, спасибо! Пойду один. А вы отвезите Палту Ачи-ловича к другим свидетелям.
Во дворе Хаиткулы .никого не встретил. Перед самой дверью попробовал привести себя в порядок: отряхнул брюки, разгладил ладонью складки на плаще и пригладил волосы. А что было делать с ботинками? Под слоем пыли на них нельзя было увидеть, какого они вообще цвета. Хаиткулы обмахнул их пучком сухих листьев, подвернувшихся под руку.
Он постучал. Открыла девушка в белом халате. Хаиткулы спросил Хаджат Веллекову. Девушка окинула взглядом молодого человека с ног до головы, не поняла, откуда он: одет, как и местные парии, но сам вроде бы не местный. Открыла дверь, ведущую в коридор, и крикнула звонко:
— Тетя Хаджат, вас спрашивает оглан, вы-хо-ди-те!
В другой раз слово «оглан» обидело бы Хаиткулы, но сейчас, в устах этой девушки, оно показалось даже приятным. Он не заметил, откуда появилась мать Бекджана и Марал,— она вдруг выросла перед ним в таком же, как у этой девушки, белом халате, увидела его и, схватившись за сердце, привалилась к дверному косяку.
Девушка, которую конечно же заинтересовало неожиданное появление молодого симпатичного человека, не отходила от Хаджат Веллековой. Увидев, как та побледнела, бросила удивленный взгляд на смутившегося Хаиткулы и быстро зачерпнула воды из ведра.
Хаджат-дайза сделала глоток и, овладев собой, спокойно посмотрела на гостя. Хаиткулы, после рассказа Палты Ачиловича о коротком разговоре с отцом Бекджана, не думал, что его приход произведет такое впечатление на мать. Или Марал уже сообщила ей о нем, о том, что он может оказаться здесь? Нет, едва ли... Впервые в жизни Хаиткулы захотелось курить. Наверное, когда куришь, чувствуешь себя уверенней. Ядовитый дым, очевидно, застит глаза, и они не видят, а голова не думает о том, что происходит. Он пришел сюда по делу, пришел с определенной целью и вдруг почему-то почувствовал себя виноватым перед этой женщиной. В чем была его вина, он не знал, но седая прядь, выбившаяся из-под платка, то состояние, в котором он видел женщину, заставили его неуверенно сказать:
— Хаджат-дайза, простите меня...
Он больше ничего не мог выговорить; она же, сделав усилие, сказала:
— Что вы, это я... я поставила вас в неловкое положение. Как только Джемал позвала меня: «Спрашивает оглан», я так и кинулась... к вам... Ах, чашку уронила, разбила... Извините. Она сказала, а мне, когда я вас увидела, показалось — кто-то позвал меня: «Мама». Чуть сердце не выскочило. Мои глаза всегда его ждут... Кажется, вот-вот услышу его шаги.
Хаиткулы нашел силы сказать, кто он и с какой целью пришел. Джемал, слышавшая их разговор, пригласила его в одну из комнат детского сада. Поставила перед ними пиалы и чайник, а сама вышла.
Хаиткулы налил чай в пиалы.
- Вы знаете, моя мать тоже ждет и не теряет надежды. Чтобы сгладить неловкость, он стал рассказывать о себе: ведь когда открываешься другому, то и у собеседника становится легче на душе.- Да, да, она де теряет надежды, хотя прошло очень много лет и месяцев... Когда началась воина, мой отец, как многие туркмены, сел в теплушку и поехал на фронт бить врага. В сорок третьем его ранили, и он вернулся домой. Меня-то еще не было на свете. Мать говорит, что он дома был долго, больше года. Поправился и опять уехал на фронт. Он очень хотел, чтобы у него родился сын. После отъезда, неделя только прошла, родился я. Мать до сих пор страдает, что он не видел, меня... Потом пришла похоронка. Если б он пропал без вести, а то ясно и понятно сказано: погиб смертью храбрых, защищая нашу Родину. И все равно она ждет.
Хаджат-дайза, слушая, качала головой, вздыхала: «Вах,вах!» Хаиткулы протянул ей пиалу.
- Через пару лет после окончания воины аксакалы, родичи отца, собрались у нас и сказали матери: «Если один умер, то от этого не должен умереть другой. Ты молода мы не можем лишать тебя семейных радостей, хоть мы и близкие люди твоему сыну. Выходи замуж будь себе хозяйкой. Никто из нас возражать не станет». Мать же им ответила: «Если мы стали вам в тягость или считаете, что я запятнала ваше имя, так и скажите. Или мой муж не ваш родственник был?» Помню, как горько она тогда заплакала. И сейчас, если ей говорят: «Не обманывай сама себя»,-твердит только одно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Веллек-ага вошел... и что бы, ты думаешь, он мне сказал? — Палта Ачилович развел руками; на лице у него было написано недоумение. Хаиткулы показалось, что он хотел скрыть смущение оттого, что не мог допросить стариков.— Он сказал: «Зачем бередить нашу рану? Сколько времени искали, и что? Нашла? Не нашли. Оставьте нас в покое, мы же не в обиде на вас. Все равно не воскресить покойника. Мы уже никого не виним. Так, наверное, должно быть: бог дал сына, бог взял, бог и накажет преступника». Какая философия, Хаиткулы Мовлямбердыевич! Я его вызвал на завтра.
— Что же... Надо поставить себя на место стариков, тогда, возможно, их удастся понять... Но надо выяснить, почему Бекджан был подавлен, почему он, непьющий, вдруг напился. Может, здесь и зарыта собака... Выяснить же это мы сможем... только у родителей. Я хочу сегодня же поговорить с его матерью. Не возражаете, Палта Ачилович?
Они вышли из гостиницы и все трое сели на единственный имевшийся в их распоряжении транспорт — мотоцикл с коляской Пиримкулы Абдуллаева. — Зря вы отослали назад машину, Хаиткулы Мовлям-
бердыевич, в милиции достаточно средств передвижения... Мы, такие солидные люди, должны ездить в этой колымаге...— Проворчав это, Палта Ачилович поудобней расположился в коляске и натянул до самого подбородка защитный чехол.
Хаиткулы устроился на заднем сиденье позади участкового.
— И на том скажите спасибо, Палта Ачилович! Резким движением ноги капитан завел мотор. Прежде
чем сесть за руль, он снял фуражку с гербом, спрятал ее в багажник, надел шлем. Головной убор, придуманный для безопасности мотоциклистов, многим из них придавал бравый вид, некоторых же портил до неузнаваемости. Палта Ачилович посмотрел на Абдуллаева и от души рассмеялся..
— Теперь вам надо надеть на грудь доспехи и дать в руки меч. Я думаю, не один римский гладиатор перевернулся бы в гробу, если б увидел вас...
Капитан в долгу решил не оставаться:
— Ладно, смейтесь, но я в первый и последний раз разрешаю вам ехать без шлемов. Пусть сегодня это будет нарушением, но в следующий раз вы наденете сами такой же римский шлем. Это я серьезно говорю.— Он изо всех сил выжал газ.
Хаиткулы улыбнулся за его спиной.
...Мотоцикл остановился у местного детского сада, двор которого был окружен стеной. Участковый показал пальцем на ворота:
— Идите туда, откройте калитку и прямо по двору... в-о-о-н в. том доме под шифером и найдете мать Бекджана... Или с вами пойти?
— Нет, спасибо! Пойду один. А вы отвезите Палту Ачи-ловича к другим свидетелям.
Во дворе Хаиткулы .никого не встретил. Перед самой дверью попробовал привести себя в порядок: отряхнул брюки, разгладил ладонью складки на плаще и пригладил волосы. А что было делать с ботинками? Под слоем пыли на них нельзя было увидеть, какого они вообще цвета. Хаиткулы обмахнул их пучком сухих листьев, подвернувшихся под руку.
Он постучал. Открыла девушка в белом халате. Хаиткулы спросил Хаджат Веллекову. Девушка окинула взглядом молодого человека с ног до головы, не поняла, откуда он: одет, как и местные парии, но сам вроде бы не местный. Открыла дверь, ведущую в коридор, и крикнула звонко:
— Тетя Хаджат, вас спрашивает оглан, вы-хо-ди-те!
В другой раз слово «оглан» обидело бы Хаиткулы, но сейчас, в устах этой девушки, оно показалось даже приятным. Он не заметил, откуда появилась мать Бекджана и Марал,— она вдруг выросла перед ним в таком же, как у этой девушки, белом халате, увидела его и, схватившись за сердце, привалилась к дверному косяку.
Девушка, которую конечно же заинтересовало неожиданное появление молодого симпатичного человека, не отходила от Хаджат Веллековой. Увидев, как та побледнела, бросила удивленный взгляд на смутившегося Хаиткулы и быстро зачерпнула воды из ведра.
Хаджат-дайза сделала глоток и, овладев собой, спокойно посмотрела на гостя. Хаиткулы, после рассказа Палты Ачиловича о коротком разговоре с отцом Бекджана, не думал, что его приход произведет такое впечатление на мать. Или Марал уже сообщила ей о нем, о том, что он может оказаться здесь? Нет, едва ли... Впервые в жизни Хаиткулы захотелось курить. Наверное, когда куришь, чувствуешь себя уверенней. Ядовитый дым, очевидно, застит глаза, и они не видят, а голова не думает о том, что происходит. Он пришел сюда по делу, пришел с определенной целью и вдруг почему-то почувствовал себя виноватым перед этой женщиной. В чем была его вина, он не знал, но седая прядь, выбившаяся из-под платка, то состояние, в котором он видел женщину, заставили его неуверенно сказать:
— Хаджат-дайза, простите меня...
Он больше ничего не мог выговорить; она же, сделав усилие, сказала:
— Что вы, это я... я поставила вас в неловкое положение. Как только Джемал позвала меня: «Спрашивает оглан», я так и кинулась... к вам... Ах, чашку уронила, разбила... Извините. Она сказала, а мне, когда я вас увидела, показалось — кто-то позвал меня: «Мама». Чуть сердце не выскочило. Мои глаза всегда его ждут... Кажется, вот-вот услышу его шаги.
Хаиткулы нашел силы сказать, кто он и с какой целью пришел. Джемал, слышавшая их разговор, пригласила его в одну из комнат детского сада. Поставила перед ними пиалы и чайник, а сама вышла.
Хаиткулы налил чай в пиалы.
- Вы знаете, моя мать тоже ждет и не теряет надежды. Чтобы сгладить неловкость, он стал рассказывать о себе: ведь когда открываешься другому, то и у собеседника становится легче на душе.- Да, да, она де теряет надежды, хотя прошло очень много лет и месяцев... Когда началась воина, мой отец, как многие туркмены, сел в теплушку и поехал на фронт бить врага. В сорок третьем его ранили, и он вернулся домой. Меня-то еще не было на свете. Мать говорит, что он дома был долго, больше года. Поправился и опять уехал на фронт. Он очень хотел, чтобы у него родился сын. После отъезда, неделя только прошла, родился я. Мать до сих пор страдает, что он не видел, меня... Потом пришла похоронка. Если б он пропал без вести, а то ясно и понятно сказано: погиб смертью храбрых, защищая нашу Родину. И все равно она ждет.
Хаджат-дайза, слушая, качала головой, вздыхала: «Вах,вах!» Хаиткулы протянул ей пиалу.
- Через пару лет после окончания воины аксакалы, родичи отца, собрались у нас и сказали матери: «Если один умер, то от этого не должен умереть другой. Ты молода мы не можем лишать тебя семейных радостей, хоть мы и близкие люди твоему сыну. Выходи замуж будь себе хозяйкой. Никто из нас возражать не станет». Мать же им ответила: «Если мы стали вам в тягость или считаете, что я запятнала ваше имя, так и скажите. Или мой муж не ваш родственник был?» Помню, как горько она тогда заплакала. И сейчас, если ей говорят: «Не обманывай сама себя»,-твердит только одно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42