Сведения, которые он привез, в основном повторяли уже известное. Бек-джан учился хорошо, был старательным учеником. Так легко все усваивал, что по сравнению с другими ему, казалось, в классе и делать нечего. Даже ставился вопрос о его переводе из восьмого класса сразу в десятый. Но директор школы, знал, что то, что утверждает педсовет, не обязательно утвердит рано, послать предложение о переводе не решился. Бекджан кончил десять классов и решил до армии поработать в родном колхозе... Что еще можно сказать о нем? Был очень стеснительным. Учителя вспоминали: когда ему ставили пятерку, он краснел до ушей. Вспоминали об этом охотно и с радостью. — не много они встречали на своем веку таких учеников. В истории школы был особо примечательный случай: он, зная, что ему будут вручать серебряную медаль, — это происходило в клубе, — не пришел туда, а появился тогда, когда торжественная часть кончилась... Была ли у него девушка, никто не знал...
— Остальных, если надо будет, допросим ро этому списку.— Палта Ачилович положил перед Хаиткулы официальную бумагу, подписанную директором школы, в которой содержался список с фамилиями двадцати двух одноклассников Бекджана. Против фамилии тех, кто был опрощен, Палта Ачилович поставил галочки.
Хаиткулы пробежал список глазами, положил его в панку. Наступил вечер, еще один рабочий день его командировки подошел к концу.
Все следующие дни Хаиткулы посвятил встречам с бывшими товарищами Бекджана по классу. Когда-то школьники, теперь они стали взрослыми людьми. Все они обзавелись семьями, парни стали отцами, девушки — матерями. Некоторые остались в колхозе, часть переехала в районный центр, каждый трудился, каждый жил своей жизнью.
Инспектора из Министерства внутренних дел в разных домах встречали по-разному: кто радушно, кто настороженно. Вообще-то мужчины были откровенней женщин, рассказывали обо всем, что спрашивал у них Хаиткулы. Молодые жены были замкнуты, то ли боясь ревности мужей, то ли по другим соображениям. Разговорить их — легче пройти с кетменем1 большое поле.
Несмотря на то что новых сведений Хаиткулы собрал мало,— а зачастую результаты его опросов состояли из многочисленных «не знаю», «не помню» и тому подобных слов, — он не опускал рук. Наоборот, с еще большей энергией искал этих встреч, с еще большим рвением вел беседы с разными людьми. Крупица за крупицей он восстанавливал небольшой и не богатый событиями жизненный путь Бекджана. Перед ним вставал образ привлекательного одаренного юноши.
Когда Хаиткулы загорался какой-нибудь идеей, то забывал обо всем на свете. Становился одержимым. Вот и сейчас бывали дни, когда он не успевал поесть или довольствовался куском чурека и пиалой чая и не чувствовал усталости. Бывало, что его увозили на попутной машине за много верст от гостиницы, а возвращался пешком в непогоду, по бездорожью. Или же, наоборот, чуть свет вставал и шел пешком туда, куда требовалось; и хорошо, если обратно его подхватывала попутка или мотоцикл Пиримкулы-аги.
У Палты Ачиловича был совсем другой стиль. работы. Он никуда не торопился. Как и Хаиткулы, он вставал очень рано, вместе с ним делал, зарядку, а то и совершал пробежку по веранде или — в зависимости от погоды — по дворику, потом шел завтракать в столовую. (Хаиткулы к этому времени уже уходил.) Хорошо подкрепившись, возвращался в гостиницу, брал черную папку с бумагами и отправлялся туда, где работала бригада, в которой десять лет назад Бекджан был табельщиком.
Вот он приходит на полевой стан. Ему стелют на топчане кошму или ковер, приносят чайник чая и пиалу. Потом Палта Ачилович начинает по одному вызывать тех, кого надо было допросить. Список работавших в. свое время вместе с Бекджаном .по его просьбе был составлен бригадиром. Свидетель должен был сидеть на стуле на расстоянии полутора метров от Палты Ачиловича, и каждого, перед тем как начать беседу, он предупреждал:
— Пожалуйста, можете делать что хотите, но только спрашивайте у меня разрешения. Если нужно положить нас под язык, прежде спросите у меня...
В таком духе он начинал, а продолжал как по писаному: не только интересовался служебным и семейным положением свидетеля, но и всем, что касалось его близких родственников,— как зовут, где живут, кем работают. Он сидел на топчане и, сложив руки на животе, крутил свои толстые пальцы, пытливо глядя в глаза собеседнику после каждого вопроса,— так кулинарки, бросив в разлитое по сковородке масло горсть муки, замирают и смотрят во все глаза, достаточно ли оно разогрелось. То и дело напоминал:
— Должен предупредить о том, что за дачу ложных показаний вы можете быть привлечены по статье... Говорите только правду. От вас требуется только то, что вы слышали или видели, ничего другого. Если слышали что-нибудь о Бекджане, то от кого, где, в какое время, кто был рядом?
Предупреждая, что за ложные показания допрашиваемый несет ответственность, он иногда тыкал пальцем в толстую книгу, лежавшую на ковре, брал, ее в руки, открыв заложенную страницу, и зачитывал вслух статью. Любил задавать один и тот же вопрос. Если кто-нибудь возражал или обижался на это, он умел найти такие слова, которые на время успокаивали допрашиваемого.
Последним звеном во всей этой процедуре была подпись под протоколом. Подписавшему Палта Ачилович иногда говорил:
— То, о чем здесь говорилось, должно остаться здесь же, а то, знаете, можно очутиться там, где нет чурека, а хлеб строго нормирован.
Что особенно бросалось в глаза тем, кто имел дело с Палтой Ачиловичем,— это аккуратность, с какой он вел все дела. Он старался документально подкрепить любой факт,— видно, ему не хотелось, чтобы к нему могли придраться, обвинив в небрежности. Он сам говорил, что предпочитает бумагу с подписью любым, самым весомым словам.
Однажды вечером, когда Хаиткулы вернулся раньше, чем обычно, Палта Ачилович завел с ним такой разговор:
— Да-а-а... Хаиткулы Мовлямбердыевич, дам вам один дружеский совет: вы верите людям на слово, я не против этого, но все же вы недооцениваете значение документа. В деле надо документировать всё. Вот вы беседуете с ним, а он — болтун, как говорится, настоящий флюгер, куда вы подуете, туда он будет показывать. А чуть мерещится, что он вас не так понял, сразу же откажется от своих слов. Хуже нет человека, который отказывается от своих показаний. Не его жалко, а то, что он путает следствие... Да-а-а, Хаиткулы Мовлямбердыевич, вы еще молодой, вас, видно, не подводили такие типы. А мне один раз таким манером поставили подножку. Споткнулся и на всю жизнь зарубил себе на носу: выслушивай, верь любым словам, но документируй их. Изволь, кроме того, за каждое слово расписаться. Вот и вы — будьте осторожны!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Остальных, если надо будет, допросим ро этому списку.— Палта Ачилович положил перед Хаиткулы официальную бумагу, подписанную директором школы, в которой содержался список с фамилиями двадцати двух одноклассников Бекджана. Против фамилии тех, кто был опрощен, Палта Ачилович поставил галочки.
Хаиткулы пробежал список глазами, положил его в панку. Наступил вечер, еще один рабочий день его командировки подошел к концу.
Все следующие дни Хаиткулы посвятил встречам с бывшими товарищами Бекджана по классу. Когда-то школьники, теперь они стали взрослыми людьми. Все они обзавелись семьями, парни стали отцами, девушки — матерями. Некоторые остались в колхозе, часть переехала в районный центр, каждый трудился, каждый жил своей жизнью.
Инспектора из Министерства внутренних дел в разных домах встречали по-разному: кто радушно, кто настороженно. Вообще-то мужчины были откровенней женщин, рассказывали обо всем, что спрашивал у них Хаиткулы. Молодые жены были замкнуты, то ли боясь ревности мужей, то ли по другим соображениям. Разговорить их — легче пройти с кетменем1 большое поле.
Несмотря на то что новых сведений Хаиткулы собрал мало,— а зачастую результаты его опросов состояли из многочисленных «не знаю», «не помню» и тому подобных слов, — он не опускал рук. Наоборот, с еще большей энергией искал этих встреч, с еще большим рвением вел беседы с разными людьми. Крупица за крупицей он восстанавливал небольшой и не богатый событиями жизненный путь Бекджана. Перед ним вставал образ привлекательного одаренного юноши.
Когда Хаиткулы загорался какой-нибудь идеей, то забывал обо всем на свете. Становился одержимым. Вот и сейчас бывали дни, когда он не успевал поесть или довольствовался куском чурека и пиалой чая и не чувствовал усталости. Бывало, что его увозили на попутной машине за много верст от гостиницы, а возвращался пешком в непогоду, по бездорожью. Или же, наоборот, чуть свет вставал и шел пешком туда, куда требовалось; и хорошо, если обратно его подхватывала попутка или мотоцикл Пиримкулы-аги.
У Палты Ачиловича был совсем другой стиль. работы. Он никуда не торопился. Как и Хаиткулы, он вставал очень рано, вместе с ним делал, зарядку, а то и совершал пробежку по веранде или — в зависимости от погоды — по дворику, потом шел завтракать в столовую. (Хаиткулы к этому времени уже уходил.) Хорошо подкрепившись, возвращался в гостиницу, брал черную папку с бумагами и отправлялся туда, где работала бригада, в которой десять лет назад Бекджан был табельщиком.
Вот он приходит на полевой стан. Ему стелют на топчане кошму или ковер, приносят чайник чая и пиалу. Потом Палта Ачилович начинает по одному вызывать тех, кого надо было допросить. Список работавших в. свое время вместе с Бекджаном .по его просьбе был составлен бригадиром. Свидетель должен был сидеть на стуле на расстоянии полутора метров от Палты Ачиловича, и каждого, перед тем как начать беседу, он предупреждал:
— Пожалуйста, можете делать что хотите, но только спрашивайте у меня разрешения. Если нужно положить нас под язык, прежде спросите у меня...
В таком духе он начинал, а продолжал как по писаному: не только интересовался служебным и семейным положением свидетеля, но и всем, что касалось его близких родственников,— как зовут, где живут, кем работают. Он сидел на топчане и, сложив руки на животе, крутил свои толстые пальцы, пытливо глядя в глаза собеседнику после каждого вопроса,— так кулинарки, бросив в разлитое по сковородке масло горсть муки, замирают и смотрят во все глаза, достаточно ли оно разогрелось. То и дело напоминал:
— Должен предупредить о том, что за дачу ложных показаний вы можете быть привлечены по статье... Говорите только правду. От вас требуется только то, что вы слышали или видели, ничего другого. Если слышали что-нибудь о Бекджане, то от кого, где, в какое время, кто был рядом?
Предупреждая, что за ложные показания допрашиваемый несет ответственность, он иногда тыкал пальцем в толстую книгу, лежавшую на ковре, брал, ее в руки, открыв заложенную страницу, и зачитывал вслух статью. Любил задавать один и тот же вопрос. Если кто-нибудь возражал или обижался на это, он умел найти такие слова, которые на время успокаивали допрашиваемого.
Последним звеном во всей этой процедуре была подпись под протоколом. Подписавшему Палта Ачилович иногда говорил:
— То, о чем здесь говорилось, должно остаться здесь же, а то, знаете, можно очутиться там, где нет чурека, а хлеб строго нормирован.
Что особенно бросалось в глаза тем, кто имел дело с Палтой Ачиловичем,— это аккуратность, с какой он вел все дела. Он старался документально подкрепить любой факт,— видно, ему не хотелось, чтобы к нему могли придраться, обвинив в небрежности. Он сам говорил, что предпочитает бумагу с подписью любым, самым весомым словам.
Однажды вечером, когда Хаиткулы вернулся раньше, чем обычно, Палта Ачилович завел с ним такой разговор:
— Да-а-а... Хаиткулы Мовлямбердыевич, дам вам один дружеский совет: вы верите людям на слово, я не против этого, но все же вы недооцениваете значение документа. В деле надо документировать всё. Вот вы беседуете с ним, а он — болтун, как говорится, настоящий флюгер, куда вы подуете, туда он будет показывать. А чуть мерещится, что он вас не так понял, сразу же откажется от своих слов. Хуже нет человека, который отказывается от своих показаний. Не его жалко, а то, что он путает следствие... Да-а-а, Хаиткулы Мовлямбердыевич, вы еще молодой, вас, видно, не подводили такие типы. А мне один раз таким манером поставили подножку. Споткнулся и на всю жизнь зарубил себе на носу: выслушивай, верь любым словам, но документируй их. Изволь, кроме того, за каждое слово расписаться. Вот и вы — будьте осторожны!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42