..
- Не понимаю, - хрипло выкрикнул наш герой, - он мучается, что против мятежников вышел или что с ними не пошел?
- Какой вы, право, - засмеялась она и платочком провела по щекам, - как у вас все просто: за мятежников, против мятежников...
Вдруг в окно постучали. Она обернулась. Кто мог стучать в окно второго этажа? И все-таки стук был. А может, это снегирь в дом просился или веточку ветром оторвало и понесло...
- Утомила я вас, - сказала она, размышляя о каких-то своих заботах, кутаясь в платок. Сердце у Авросимова дрогнуло.
- Я рад буду угодить вам, - тихо сказал он. - Вы приказывайте.
- Да я не смею приказывать, - едва слышно и рассеянно отозвалась она. - Я только просить вас могу... просить, да и только... Униженно просить.
- Нет, вы приказывайте, - потребовал наш герой, ощущая слабость и головокружение... - Зачем же просить?
Она поднялась с кресла.
- Вы же и так всё поняли, сударь... Уж коли Павел Иванович не намерен ни об ком ничего рассказывать, нам с вами будто и не к лицу старые тряпки ворошить...
Теперь она казалась нашему герою очень высокой и еще более недоступной, чем мгновенье назад. Он тоже встал, но продолжал смотреть на нее как бы снизу. В комнате царило молчание. Платочек в ее руках застыл, выставив белое крылышко.
Прощание было коротким, почти холодным.
- Сударыня, - сказал Авросимов мужественно и с грустью, - хотя мне и не к лицу печься о семейных делах государственного преступника, да и противу долга это, но жалость к вам может меня подвигнуть на это, особливо что брат Пестеля и ваш супруг - одно лицо, и вы можете не сомневаться в моем благородстве.
Да, да, именно так все это и происходило на самом деле, и вам не следует по этому поводу сокрушаться, потому что суть всех этих кажущихся нелепостей слишком проста и очевидна.
Это ведь мы с вами, всего в жизни хлебнув, обо всем имея твердое мнение, можем, когда это нужно, и в сторону отойти, и от лишнего отказаться и ведь знаем, что - лишнее! Когда чаша наших душ бывает не переполнена, но полна, мы ведь ее от струи тотчас и отстраняем: хватит. Вот так живем, и это нас поддерживает, и сохраняет, и придает мудрости и остроты зрения на дальнейшее. И снова падает в чашу эту, капля за каплей, всё, что нам определено, но как до краев докатило - да пропади оно все пропадом! - и мы чашу сию - в сторону. Вы скажете: мудрость? Не знаю. Может быть.
Хотя, с другой стороны, вы возьмите, к примеру, землю. Идет, представьте себе, дождь на нее, а она его впитывает, впитывает, и уже она влажная, и все равно - земля. Но вот потоп начался, и ей впитывать воду некуда уже, и становится она уже не земля, а, скажем, болото или даже океан.
Вот и герой наш. Тут есть чему дивиться. Как это он за каких-то два дня умудрился такое перенести, получить, вобрать, и уж тут не то что полна переполнена чаша, расплескивается, дальше некуда, а он все не отставит ее, не догадается, даже больше того - будто он нарочно всякие превратности выискивает, назло кому-то, будто не может без них.
Вы посмотрите только, как он все это несет на себе, как только спина его не переломится под грузом разных событий, приключений, мук и неожиданностей, сомнений и тоски! И кто знает, уж если судьбой его так определено, то не в назидание ли нам? Не для острастки ли?
Вполне возможно и такое объяснение, потому что как еще объяснишь? Разве мы с вами умеем с чужой колокольни-то смотреть? Так что давайте уж со своей.
И в ту минуту, когда, обуреваемый бедой, беспомощностью, наш герой вывалился на улицу, в ночь, он тотчас заметил возле подъезда экипаж, и незнакомый офицер, путаясь в замерзших ногах, кинулся к нему.
- Их сиятельство велели вам быть у них незамедлительно! Пожалуйте в сани...
- Да зачем же ночью-то ехать? - попробовал сопротивляться Авросимов, но офицер втолкнул его в экипаж.
- Мы вас по всему Петербургу обыскались, - сообщил он, когда кони понесли. - Там нет, тут нет... - и добавил как бы про себя: - Граф не в расположении.
Еще вечером наш герой от этих слов мог прийти в ужас, но тут то ли усталость его сломила, то ли что-то в нем надорвалось, но он махнул рукой и подумал: "Да теперь мне хоть как".
И он спокойно совсем вошел в графский дом и, сопровождаемый суетливым офицером, прошел по веренице комнат, коридоров и очутился в небольшой зале, в полумраке, и увидел сразу же перед собой в глубоком кресле графа, закутавшегося в шубу. Граф сидел перед камином, в котором пылали дрова. Лицо его было красным и лоснилось от пота, но он продолжал зябко кутаться. На маленьком столике перед ним возвышался графин с водкой. В нем было уже меньше половины.
- Ну что? - спросил военный министр, глядя мимо Авросимова.
- Ничего, - ответил наш герой вполне нагло. - Явился, как вы велели.
- Жив-здоров? - спросил граф, видимо, не узнавая Авросимова. - Ну, ступай с Богом... - и опрокинул рюмку.
Как Авросимов добрался до дома, невозможно было понять. Но у парадной двери навстречу ему кинулся уже новый офицер.
- Их сиятельство велели вам незамедлительно к ним явиться... - выдавил он замерзшими губами. - Я уже четыре часа вас здесь ожидаю. Извольте.
И тут Авросимов увидел во мраке карету, его дожидавшуюся.
- Извольте, сударь, - сказал офицер.
- Да я же только что от их сиятельства! - взбунтовался наш герой.
- Ничего не знаю, - сказал офицер. - Белено доставить, - и открыл дверцу.
- Мы вас совсем обыскались, - проговорил он, отогревая руки дыханием. Там нет, тут нет...
В доме военного министра стояла тишина. Их сиятельство, как оказалось, крепко спали. Недоразумение быстро выяснилось, и Авросимову позволили удалиться. Но лошадей ему не дали: не хотели или забыли.
- Матушка, - проговорил он горячо и вполголоса, добравшись наконец до дому, - зачем мне все это?.. Господи, снизойди ко мне, недостойному твоих милостей...
Но сон оборвал его молитву.
5
Утро вечера мудреней. Даже отчаявшемуся приносит оно некоторое успокоение и проблеск надежды.
Вот и в это утро по январскому морозцу в мутноватой дымке спешили люди, отбросив вечерние страхи и сомнения; и другие, покачиваясь в санях, настраивали себя на новый утренний лад; и третьи, находясь в заточении, утренним взором заново оглядывали стены своих темниц и убеждались со вздохом облегчения, что все же - просто стены, а не что-то мистическое, роковое и даже одушевленное, как казалось вечером при свече.
Утром все вставало на свои места, успокаивалось, и наш герой, приподняв над подушкой голову, почувствовал облегчение и, наскоро собравшись, заторопился нанести визит дядюшке своему и благодетелю Артамону Михайловичу, отставному штабс-капитану.
Так благотворно разливало свой свет утро И только Амалия Петровна, жена Владимира Ивановича Пестеля, после ночного визита Авросимова так и не смогла заснуть, и утро застало ее стоящей у окна, и прекрасное лицо ее выглядело изможденным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
- Не понимаю, - хрипло выкрикнул наш герой, - он мучается, что против мятежников вышел или что с ними не пошел?
- Какой вы, право, - засмеялась она и платочком провела по щекам, - как у вас все просто: за мятежников, против мятежников...
Вдруг в окно постучали. Она обернулась. Кто мог стучать в окно второго этажа? И все-таки стук был. А может, это снегирь в дом просился или веточку ветром оторвало и понесло...
- Утомила я вас, - сказала она, размышляя о каких-то своих заботах, кутаясь в платок. Сердце у Авросимова дрогнуло.
- Я рад буду угодить вам, - тихо сказал он. - Вы приказывайте.
- Да я не смею приказывать, - едва слышно и рассеянно отозвалась она. - Я только просить вас могу... просить, да и только... Униженно просить.
- Нет, вы приказывайте, - потребовал наш герой, ощущая слабость и головокружение... - Зачем же просить?
Она поднялась с кресла.
- Вы же и так всё поняли, сударь... Уж коли Павел Иванович не намерен ни об ком ничего рассказывать, нам с вами будто и не к лицу старые тряпки ворошить...
Теперь она казалась нашему герою очень высокой и еще более недоступной, чем мгновенье назад. Он тоже встал, но продолжал смотреть на нее как бы снизу. В комнате царило молчание. Платочек в ее руках застыл, выставив белое крылышко.
Прощание было коротким, почти холодным.
- Сударыня, - сказал Авросимов мужественно и с грустью, - хотя мне и не к лицу печься о семейных делах государственного преступника, да и противу долга это, но жалость к вам может меня подвигнуть на это, особливо что брат Пестеля и ваш супруг - одно лицо, и вы можете не сомневаться в моем благородстве.
Да, да, именно так все это и происходило на самом деле, и вам не следует по этому поводу сокрушаться, потому что суть всех этих кажущихся нелепостей слишком проста и очевидна.
Это ведь мы с вами, всего в жизни хлебнув, обо всем имея твердое мнение, можем, когда это нужно, и в сторону отойти, и от лишнего отказаться и ведь знаем, что - лишнее! Когда чаша наших душ бывает не переполнена, но полна, мы ведь ее от струи тотчас и отстраняем: хватит. Вот так живем, и это нас поддерживает, и сохраняет, и придает мудрости и остроты зрения на дальнейшее. И снова падает в чашу эту, капля за каплей, всё, что нам определено, но как до краев докатило - да пропади оно все пропадом! - и мы чашу сию - в сторону. Вы скажете: мудрость? Не знаю. Может быть.
Хотя, с другой стороны, вы возьмите, к примеру, землю. Идет, представьте себе, дождь на нее, а она его впитывает, впитывает, и уже она влажная, и все равно - земля. Но вот потоп начался, и ей впитывать воду некуда уже, и становится она уже не земля, а, скажем, болото или даже океан.
Вот и герой наш. Тут есть чему дивиться. Как это он за каких-то два дня умудрился такое перенести, получить, вобрать, и уж тут не то что полна переполнена чаша, расплескивается, дальше некуда, а он все не отставит ее, не догадается, даже больше того - будто он нарочно всякие превратности выискивает, назло кому-то, будто не может без них.
Вы посмотрите только, как он все это несет на себе, как только спина его не переломится под грузом разных событий, приключений, мук и неожиданностей, сомнений и тоски! И кто знает, уж если судьбой его так определено, то не в назидание ли нам? Не для острастки ли?
Вполне возможно и такое объяснение, потому что как еще объяснишь? Разве мы с вами умеем с чужой колокольни-то смотреть? Так что давайте уж со своей.
И в ту минуту, когда, обуреваемый бедой, беспомощностью, наш герой вывалился на улицу, в ночь, он тотчас заметил возле подъезда экипаж, и незнакомый офицер, путаясь в замерзших ногах, кинулся к нему.
- Их сиятельство велели вам быть у них незамедлительно! Пожалуйте в сани...
- Да зачем же ночью-то ехать? - попробовал сопротивляться Авросимов, но офицер втолкнул его в экипаж.
- Мы вас по всему Петербургу обыскались, - сообщил он, когда кони понесли. - Там нет, тут нет... - и добавил как бы про себя: - Граф не в расположении.
Еще вечером наш герой от этих слов мог прийти в ужас, но тут то ли усталость его сломила, то ли что-то в нем надорвалось, но он махнул рукой и подумал: "Да теперь мне хоть как".
И он спокойно совсем вошел в графский дом и, сопровождаемый суетливым офицером, прошел по веренице комнат, коридоров и очутился в небольшой зале, в полумраке, и увидел сразу же перед собой в глубоком кресле графа, закутавшегося в шубу. Граф сидел перед камином, в котором пылали дрова. Лицо его было красным и лоснилось от пота, но он продолжал зябко кутаться. На маленьком столике перед ним возвышался графин с водкой. В нем было уже меньше половины.
- Ну что? - спросил военный министр, глядя мимо Авросимова.
- Ничего, - ответил наш герой вполне нагло. - Явился, как вы велели.
- Жив-здоров? - спросил граф, видимо, не узнавая Авросимова. - Ну, ступай с Богом... - и опрокинул рюмку.
Как Авросимов добрался до дома, невозможно было понять. Но у парадной двери навстречу ему кинулся уже новый офицер.
- Их сиятельство велели вам незамедлительно к ним явиться... - выдавил он замерзшими губами. - Я уже четыре часа вас здесь ожидаю. Извольте.
И тут Авросимов увидел во мраке карету, его дожидавшуюся.
- Извольте, сударь, - сказал офицер.
- Да я же только что от их сиятельства! - взбунтовался наш герой.
- Ничего не знаю, - сказал офицер. - Белено доставить, - и открыл дверцу.
- Мы вас совсем обыскались, - проговорил он, отогревая руки дыханием. Там нет, тут нет...
В доме военного министра стояла тишина. Их сиятельство, как оказалось, крепко спали. Недоразумение быстро выяснилось, и Авросимову позволили удалиться. Но лошадей ему не дали: не хотели или забыли.
- Матушка, - проговорил он горячо и вполголоса, добравшись наконец до дому, - зачем мне все это?.. Господи, снизойди ко мне, недостойному твоих милостей...
Но сон оборвал его молитву.
5
Утро вечера мудреней. Даже отчаявшемуся приносит оно некоторое успокоение и проблеск надежды.
Вот и в это утро по январскому морозцу в мутноватой дымке спешили люди, отбросив вечерние страхи и сомнения; и другие, покачиваясь в санях, настраивали себя на новый утренний лад; и третьи, находясь в заточении, утренним взором заново оглядывали стены своих темниц и убеждались со вздохом облегчения, что все же - просто стены, а не что-то мистическое, роковое и даже одушевленное, как казалось вечером при свече.
Утром все вставало на свои места, успокаивалось, и наш герой, приподняв над подушкой голову, почувствовал облегчение и, наскоро собравшись, заторопился нанести визит дядюшке своему и благодетелю Артамону Михайловичу, отставному штабс-капитану.
Так благотворно разливало свой свет утро И только Амалия Петровна, жена Владимира Ивановича Пестеля, после ночного визита Авросимова так и не смогла заснуть, и утро застало ее стоящей у окна, и прекрасное лицо ее выглядело изможденным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75