Аббат выпустил из руки распятие, и оно раскачивалось вместе с четками у него на поясе.
Снова послышался чей-то возглас на неведомом языке, а потом откуда-то сверху донесся шелест огромных крыльев, которые бились в воздухе, не двигаясь с места, как будто кто-то никак не мог взлететь. В дальнем углу пустоты, такой необъятной, что у нее не могло быть никаких углов, вспыхнули чьи-то огромные глаза, затмив своим сиянием зеленоватый свет, заполнявший зал, и раздалось бормотанье, от которого у них по спине побежали мурашки.
– Это та Нечисть, – произнесла Иоланда, – которая пришла сюда, когда только начался мир, – еще совсем не тот мир, какой мы знаем. Когда еще вечность была молода.
Шишковатый направился к алтарю. Он шел не своей обычной походкой, не тем широким шагом, каким ходил по лесным тропам, а медленно и как-то неуклюже. И что-то еще в нем изменилось – это был уже не привычный Шишковатый с несуразным телом и кривыми ногами, а другой Шишковатый, как будто выше ростом, и шагал он хотя и неуклюже, но уверенно.
– Чарлз, мы попали в западню, – сказал аббат. – Дверь исчезла, и мы в ловушке.
Послышался свистящий шорох, словно где-то ползла большая и длинная змея, такая длинная, что шороху не было конца. Тень мелькнула на стене – а может быть, и не на стене, потому что никаких стен здесь не было, а на фоне всепроникающего зеленоватого света, – и эта тень очень напомнила Харкорту тот огромный силуэт, который поднимался над кипарисами, раскачиваясь в такт безмолвной музыке, перед тем как гроза достигла своего апогея.
Харкорт шагнул навстречу тени. Уголком глаза он заметил, что аббат тоже шагнул вперед, стиснув в могучей руке булаву. «Все правильно, подумал он. Мы должны быть мужественными и решительными. Только как могут меч и булава одолеть эту танцующую змею, чья тень лежит на стене?»
Послышался гулкий, хриплый голос, который начал что-то невнятно выкрикивать, – голос повелительный и надменный, бросавший вызов всему этому залу-миру и всем, кто в нем скрывался:
– Эгонг аул дунаг… эгхолу аму аутх д-бо… тор агнас унхл анк…
– Боже всемогущий, – сказал аббат, – ведь это Шишковатый орет!
Какое-то невидимое существо слева от них разразилось диким мяуканьем, другое бросилось наутек, топоча бесчисленными ногами, а Шишковатый, стоя перед алтарем и широко раскинув руки, продолжал выкрикивать что-то на неведомом языке.
– Она прячется здесь, ожидая, когда придет ее время, – сказала Иоланда, и голос ее был по-прежнему тих и спокоен. – Ждет, может быть, конца этого мира. Или конца самого времени, когда снова наступит хаос.
Охвативший всех ужас стал еще сильнее, он стиснул их в своих объятьях, словно стараясь задушить, – ужас перед тем существом, которое издавало шорох и виднелось тенью на фоне тусклого света, и перед тем, которое мяукало рядом, и перед тем, которое что-то бормотало в углу. Самое ужасное, подумал Харкорт, то, что не с кем сразиться, некому нанести удар мечом или булавой. Сам воздух, который они вдыхали, вызывал омерзение. По спине у них как будто ползали миллионы холодных тысяченогих гусениц. А где-то в глубине души, на гребне волны отвращения, на пределе бессильного ужаса, с глумливой усмешкой подняло свою устрашающую голову безумие. Харкорт испытывал непреодолимое желание задрать лицо кверху и заголосить, раздирая легкие бессмысленным воем, какой издает животное, попавшее в западню и не находящее выхода.
И все это время Шишковатый не умолкая выкрикивал звучные, непонятные слова на неведомом языке.
Харкорт услышал, как аббат, стараясь взять себя в руки, срывающимся голосом спросил:
– Иоланда, откуда ты все это знаешь?
– А я не знаю, – отвечала Иоланда. – Я только слушала ночами шорохи, которые слышатся в печной трубе. Я слушала древние легенды, сказки, что передаются испокон веков. Сказки о Древних, о тех, кто пришел из самых дальних пределов потустороннего мира. Я только слышала это, а вот он знает. – Она указала на Шишковатого. – Он знает и может их сдержать. Услышав его, они отступают в свои тайные убежища. Потому что они сейчас не такие, какие были когда-то. Сейчас они слабы – они только ждут и копят силы к тому дню, когда выйдут на волю и снова овладеют миром.
Спаси нас Господь, подумал Харкорт. Если сейчас они слабы, то какие же они были, когда были сильны?
Неведомых существ становилось все больше – он наполовину это видел, наполовину чувствовал обнаженными кончиками нервов. В ноздрях у него стоял запах ужаса, уши улавливали смутные звуки, говорившие о том, что они собираются в толпу, готовятся к нападению, внезапному и решительному, устоять перед которым не будет никакой возможности. Да и перед чем тут можно устоять, подумал он, если не видно, куда наносить удар?
Он направился к Шишковатому, в три длинных шага оказался с ним рядом и, подняв меч, с размаху прорезал воздух. Клинок, описав дугу, блеснул в зеленоватом свете. По другую сторону Шишковатого встала Иоланда, откинув назад голову и воздев руки. Из ее уст полилась жуткая песнь-заклинание, такая же пугающая, как и сами столпившиеся вокруг неведомые существа, песнь, которая как будто не имела слов, а вторила тем словам, что выкрикивал Шишковатый.
Далеко в глубине простиравшегося перед ними огромного пространства загорелось ослепительным золотистым огнем множество глаз – куда больше, чем раньше. Раздалось какое-то чудовищное урчание, словно замурлыкал миллион котов, и раскаты этого шелковистого урчания сотрясли воздух. А на фоне его, сплетаясь с ним, слышался свистящий шорох щупалец, которые, извиваясь, скребли по земле, и тревожный писк невидимых во тьме гадов, и цокот скачущих копыт, и жадное сопение чудовищ, застывших в ожидании пира, сидящих, повязав салфетками шеи, похожие на ножки поганок, и хлюпая слюной, струями стекающей по подбородкам.
Напряжение росло, ощущение опасности усиливалось. Харкорт услышал рядом с собой какое-то движение, покосился вбок и увидел, что аббат стоит с распятием в одной руке и булавой в другой. Из перекошенного рта аббата вырвалось:
– Может быть, мы и не унесем отсюда ног, но это дорого обойдется гадам.
– Они идут, – сказал Харкорт, заметив уголком глаза, как ринулся вперед весь окружавший их ужас. Несмотря на выкрики Шишковатого и заклинания Иоланды, чудища, набравшись сил, кинулись в атаку, и ничто не могло их остановить. Харкорт перехватил поудобнее рукоятку меча и сделал шаг им навстречу. Ненависть – ошеломляющая, всепожирающая ненависть – была написана на множестве кошмарных морд, которые мелькали в первых рядах наступающего ужаса, появляясь, исчезая и сменяясь новыми, еще более жуткими и гнусными.
Волна нападающих подступила к ним, вздымаясь все выше, как огромный водяной вал, – его гребень загнулся вперед над головой у людей, словно гигантская жидкая рука тянулась к ним, чтобы схватить и растерзать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Снова послышался чей-то возглас на неведомом языке, а потом откуда-то сверху донесся шелест огромных крыльев, которые бились в воздухе, не двигаясь с места, как будто кто-то никак не мог взлететь. В дальнем углу пустоты, такой необъятной, что у нее не могло быть никаких углов, вспыхнули чьи-то огромные глаза, затмив своим сиянием зеленоватый свет, заполнявший зал, и раздалось бормотанье, от которого у них по спине побежали мурашки.
– Это та Нечисть, – произнесла Иоланда, – которая пришла сюда, когда только начался мир, – еще совсем не тот мир, какой мы знаем. Когда еще вечность была молода.
Шишковатый направился к алтарю. Он шел не своей обычной походкой, не тем широким шагом, каким ходил по лесным тропам, а медленно и как-то неуклюже. И что-то еще в нем изменилось – это был уже не привычный Шишковатый с несуразным телом и кривыми ногами, а другой Шишковатый, как будто выше ростом, и шагал он хотя и неуклюже, но уверенно.
– Чарлз, мы попали в западню, – сказал аббат. – Дверь исчезла, и мы в ловушке.
Послышался свистящий шорох, словно где-то ползла большая и длинная змея, такая длинная, что шороху не было конца. Тень мелькнула на стене – а может быть, и не на стене, потому что никаких стен здесь не было, а на фоне всепроникающего зеленоватого света, – и эта тень очень напомнила Харкорту тот огромный силуэт, который поднимался над кипарисами, раскачиваясь в такт безмолвной музыке, перед тем как гроза достигла своего апогея.
Харкорт шагнул навстречу тени. Уголком глаза он заметил, что аббат тоже шагнул вперед, стиснув в могучей руке булаву. «Все правильно, подумал он. Мы должны быть мужественными и решительными. Только как могут меч и булава одолеть эту танцующую змею, чья тень лежит на стене?»
Послышался гулкий, хриплый голос, который начал что-то невнятно выкрикивать, – голос повелительный и надменный, бросавший вызов всему этому залу-миру и всем, кто в нем скрывался:
– Эгонг аул дунаг… эгхолу аму аутх д-бо… тор агнас унхл анк…
– Боже всемогущий, – сказал аббат, – ведь это Шишковатый орет!
Какое-то невидимое существо слева от них разразилось диким мяуканьем, другое бросилось наутек, топоча бесчисленными ногами, а Шишковатый, стоя перед алтарем и широко раскинув руки, продолжал выкрикивать что-то на неведомом языке.
– Она прячется здесь, ожидая, когда придет ее время, – сказала Иоланда, и голос ее был по-прежнему тих и спокоен. – Ждет, может быть, конца этого мира. Или конца самого времени, когда снова наступит хаос.
Охвативший всех ужас стал еще сильнее, он стиснул их в своих объятьях, словно стараясь задушить, – ужас перед тем существом, которое издавало шорох и виднелось тенью на фоне тусклого света, и перед тем, которое мяукало рядом, и перед тем, которое что-то бормотало в углу. Самое ужасное, подумал Харкорт, то, что не с кем сразиться, некому нанести удар мечом или булавой. Сам воздух, который они вдыхали, вызывал омерзение. По спине у них как будто ползали миллионы холодных тысяченогих гусениц. А где-то в глубине души, на гребне волны отвращения, на пределе бессильного ужаса, с глумливой усмешкой подняло свою устрашающую голову безумие. Харкорт испытывал непреодолимое желание задрать лицо кверху и заголосить, раздирая легкие бессмысленным воем, какой издает животное, попавшее в западню и не находящее выхода.
И все это время Шишковатый не умолкая выкрикивал звучные, непонятные слова на неведомом языке.
Харкорт услышал, как аббат, стараясь взять себя в руки, срывающимся голосом спросил:
– Иоланда, откуда ты все это знаешь?
– А я не знаю, – отвечала Иоланда. – Я только слушала ночами шорохи, которые слышатся в печной трубе. Я слушала древние легенды, сказки, что передаются испокон веков. Сказки о Древних, о тех, кто пришел из самых дальних пределов потустороннего мира. Я только слышала это, а вот он знает. – Она указала на Шишковатого. – Он знает и может их сдержать. Услышав его, они отступают в свои тайные убежища. Потому что они сейчас не такие, какие были когда-то. Сейчас они слабы – они только ждут и копят силы к тому дню, когда выйдут на волю и снова овладеют миром.
Спаси нас Господь, подумал Харкорт. Если сейчас они слабы, то какие же они были, когда были сильны?
Неведомых существ становилось все больше – он наполовину это видел, наполовину чувствовал обнаженными кончиками нервов. В ноздрях у него стоял запах ужаса, уши улавливали смутные звуки, говорившие о том, что они собираются в толпу, готовятся к нападению, внезапному и решительному, устоять перед которым не будет никакой возможности. Да и перед чем тут можно устоять, подумал он, если не видно, куда наносить удар?
Он направился к Шишковатому, в три длинных шага оказался с ним рядом и, подняв меч, с размаху прорезал воздух. Клинок, описав дугу, блеснул в зеленоватом свете. По другую сторону Шишковатого встала Иоланда, откинув назад голову и воздев руки. Из ее уст полилась жуткая песнь-заклинание, такая же пугающая, как и сами столпившиеся вокруг неведомые существа, песнь, которая как будто не имела слов, а вторила тем словам, что выкрикивал Шишковатый.
Далеко в глубине простиравшегося перед ними огромного пространства загорелось ослепительным золотистым огнем множество глаз – куда больше, чем раньше. Раздалось какое-то чудовищное урчание, словно замурлыкал миллион котов, и раскаты этого шелковистого урчания сотрясли воздух. А на фоне его, сплетаясь с ним, слышался свистящий шорох щупалец, которые, извиваясь, скребли по земле, и тревожный писк невидимых во тьме гадов, и цокот скачущих копыт, и жадное сопение чудовищ, застывших в ожидании пира, сидящих, повязав салфетками шеи, похожие на ножки поганок, и хлюпая слюной, струями стекающей по подбородкам.
Напряжение росло, ощущение опасности усиливалось. Харкорт услышал рядом с собой какое-то движение, покосился вбок и увидел, что аббат стоит с распятием в одной руке и булавой в другой. Из перекошенного рта аббата вырвалось:
– Может быть, мы и не унесем отсюда ног, но это дорого обойдется гадам.
– Они идут, – сказал Харкорт, заметив уголком глаза, как ринулся вперед весь окружавший их ужас. Несмотря на выкрики Шишковатого и заклинания Иоланды, чудища, набравшись сил, кинулись в атаку, и ничто не могло их остановить. Харкорт перехватил поудобнее рукоятку меча и сделал шаг им навстречу. Ненависть – ошеломляющая, всепожирающая ненависть – была написана на множестве кошмарных морд, которые мелькали в первых рядах наступающего ужаса, появляясь, исчезая и сменяясь новыми, еще более жуткими и гнусными.
Волна нападающих подступила к ним, вздымаясь все выше, как огромный водяной вал, – его гребень загнулся вперед над головой у людей, словно гигантская жидкая рука тянулась к ним, чтобы схватить и растерзать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78